Петровка, 38 - Семенов Юлиан Семенович - Страница 33

Только не двое

Ночью Садчикова разбудил телефонный звонок.

— Прости меня, — сказал комиссар, — тут один любопытный сигнал поступил.

— Еду.

— Погоди, разбежался… Такси сейчас не найдешь. Шофера пришлю.

— Я спущусь. На улице подожду…

— Дождь. Погоди, он подымется за тобой.

— М-михайлыч?

— Он самый…

Садчиков положил трубку, оделся, стараясь не шуметь, и пошел на кухню. Зажег конфорку, поставил чайник и начал делать бутерброды — себе и Михайлычу. Масло в холодильнике было до того смерзшееся, что не резалось, а крошилось желтыми ажурными стружками.

…Михайлыч всегда стучал в дверь. Он понимал, что звонок ночью переполошит всех в квартире, поэтому стучал условным, известным всем в управлении стуком — три раза быстро, а четвертый долго и гулко.

— М-михайлыч? — тихо спросил Садчиков.

— Михайлыч, — ответил тот.

Садчиков отпер дверь и сказал:

— З-заходи, старина.

— Да ничего, — ответил Михайлыч, входя.

— Пошли чайку попьем.

— Да не стоит.

— Л-ладно, ладно, будет кокетничать…

— Хорошая из меня кокетка.

— С с-сединой куда как л-лучше. Сейчас, говорят, с-седые мужчины в моду вошли.

— Седина в голову, бес в ребро.

— Р-ребра перебиты, какой там, к ч-черту, бес… Ешь б-бутерброды.

— Да ничего…

— Л-ладно, наваливайся, сам, наверное, только чаем и питался ночью.

— Почему чаем? Сухарь грыз.

— Пусть м-мышь сухарь грызет, ч-человеку сливочное масло надобно.

— Это истина, это вы очень верно подметили.

Садчиков засмеялся и стал наливать чай — дымный и пахучий — в большие красные чашки.

Комиссар пригласил Садчикова садиться и, поглаживая себя по животу, сказал:

— Мне сейчас анекдот смешной рассказали.

— А вот интересно, кто анекдоты выдумывает? — спросил Садчиков.

— Люди, — ответил комиссар, — кто ж еще?

— Не иначе, как писатели.

— Журналисты скорее, я думаю.

— П-почему журналисты?

— А у них времени больше. Писатели трудяги, спину гнут, а журналист — он просвет имеет. Да и потом парни они веселые и по бритве — вроде нас — ходят. А когда веселье, тогда и анекдоты рождаются.

— П-похоже, — сказал Садчиков, — очень может быть. Или веселье, или злость. Похоже.

— «Похоже», — передразнил комиссар. — Что я тебе, Алейников? Похоже на фотографии выходит, а я тебе мысль излагаю самостоятельную, ни на что не похожую, мил душа…

— Ну-ну, извините, — сказал Садчиков по привычке и сразу же понял, как не к месту сказал он эту свою шутливую фразу.

Комиссар внимательно посмотрел на него, хмыкнул и ответил:

— Да нет, ничего…

И оба они враз засмеялись, весело глядя друг на друга.

— Слушай, — сказал комиссар, — ты думаешь, что с Сударем все?

— Д-думаю, нет.

— Почему?

— Потому что вы м-меня про это спрашиваете.

— Умный, черт.

— А к-как же иначе?

— Иначе нельзя.

— В том-то и дело.

— Ну шутки побоку. Парень к нам позвонил, футболист. Александр Пашков, с покойным Ганкиным в одном доме живет. Так он за полчаса перед убийством шофера там старичка видел какого-то. Старичок его заметил и отпрянул от окошка, а это значит — умный старичок. В электричке он ехал с футболистом, до Тарасовки, понимаешь, ехал… Вот штука какая… Проездной билет контролеру предъявлял. Как тебе это понравится?

— Очень м-мне это не нравится.

— Мне тоже.

— М-может, вызвать Читу? П-побеседуем с ним…

— Неудобно. Поздно уже… Как у вас с ним дела?

— Р-работаем…

— Ясно, что не танцуете… В группе у тебя все в порядке?

— Один мой сотрудник с-скоро с женой разведется.

— Кто?

— Костенко.

— Дама — сволочь?

— Н-нет, райжилотдел.

— Испугал. Я с райжилотделом ни черта поделать не могу, это, мил душа, выше моих сил.

— К-костенко с женой в разных квартирах ж-живет уже второй год…

— Любить будет крепче.

— Х-хорошо шутить.

— Ты меня еще постыди, Садчиков.

— Оп-пасно.

— Опасно блох ловить, шума много будет и с кровати можно упасть… Звонил я уже в исполком. Обещают к зиме дать ему жилье.

— Третью з-зиму обещают.

— Хорошо, что не четвертую. Мне важней, чтоб сначала рабочему квартиру дали. Потерпит твой Костенко, потерпит.

— К-костенко потерпит, товарищ комиссар, а дочка у него, Аришка, — ей про терпение не объяснишь.

— А Чуковский зачем с Михалковым? Пусть они ей растолкуют. «Муха, Муха-цокотуха, сейчас с квартирой заваруха». Ничего стихи?

— Г-гаврилиада.

— Дерзкий ты стал, Садчиков, не иначе как меня подсиживаешь.

— Товарищ ком-миссар…

— Знаю я вас, молодых…

— Да я уж с-седой…

— Велика важность. Седой — не лысый. Зови Читу, черт с ним, пускай потом прокуроры стружку снимают за неурочный допрос — одной стружкой больше, одной меньше, все одно плохо. Да, кстати, Самсонова взяли?

— Нет.

— Почему?

— Дома никого нет.

— Где они?

— Н-неизвестно.

— Эмигрировали, что ль?

— Вряд ли.

— Сам ездил?

— Костенко.

— Завтра забери. Сам.

— Завтра выходной день, товарищ комиссар…

— Смотри, Садчиков…

— Т-только этим и занимаюсь, товарищ комиссар. Вы в понедельник обещали быть у прокурора.

— А если откажет?

— Федерация есть.

— Ну а и она?

— Генеральный!

— Он тоже?

— Н-не может быть.

— А если?

— Н-не может быть, товарищ комиссар.

— А не фетишист ли ты, майор?

— Г-где уж нам уж выйти з-замуж!

— Смотри, в понедельник изволь мой приказ выполнить — парня забери.

— Ясно, будет сделано.

— Шутник ты, Садчиков.

— С-стараюсь.

Комиссар поднял трубку, нажал белую кнопку селектора и попросил:

— Из шестнадцатой ко мне Назаренко приведите.

Ночной разговор

Заспанный Чита вошел в кабинет боком и остановился у двери.

— Проходи, проходи, — сказал комиссар, — садись…

— Не беспокойтесь…

— Это ты беспокойся, хороший мой, мне беспокоиться нечего. — Комиссар неторопливо закурил, долго и лениво тушил спичку, а потом неожиданно спросил: — Где ваш дед, кстати, живет?

— Какой дед?

— Не играй, Чита, — сразу же включился Садчиков, — актер из тебя п-плохой, просвечиваешься сразу. Где старик?

— Какой старик?

— Который машину вам доставал…

— Прохор?

— Да.

— Я его адреса не знаю.

— Что ж ты, неполноправный какой?

— Да нет. Сударь тоже не знает.

— Уж и так…

— Точно.

— На, пей чай. С сахаром, — предложил комиссар. — В камере небось так густо не кладут?

— Что вы…

— Вон печенье. У меня от ужина осталось. Домашнее, на сливочном масле. Бери парочку.

— Благодарю вас.

— Воспитанный ты, парень, — усмехнулся комиссар, — дипломат просто-напросто… Ну а как ты думаешь, где он может жить?

— Он вообще-то за городом, мне кажется. А можно еще печеньице?

— Что, оголодал?

— Да, несколько…

Комиссар снова хмыкнул и покачал головой.

— Прямо дивлюсь на такого деликатного вора. Приятно говорить — видно воспитанного человека.

— Я не вор.

— А кто же ты? Священник? Или, может, врач-общественник?

— Я советский гражданин, товарищ комиссар, я глубоко ошибся и за это несу сейчас раскаяние.

— Нести куль можно, раскаяние — не уцепишь, это тебе не мешок с опилками.

— Нет, товарищи, — вздохнул Чита, — я ощутимо чувствую, как тяжело раскаяние.

Комиссар поморщился и сказал:

— Знаешь что, Чита? Иди-ка ты напрочь со своим раскаянием. Я вашего брата тридцать пять лет ловлю, и все одну пластинку крутят, когда ко мне попадают. Брось. Скучно, я не верю. В тюрьме посидишь, баланду пожрешь — вот тогда раскаяние к тебе придет. Вот тогда ты головой о нары биться начнешь. Выть воем будешь: «Чего мне, дураку, не хватало? Квартира была, костюм был, заработок был. Девки любили!» Ан нет, все побольше грабануть хочется. Вот тебе и отольется. Это я так говорю, если на тебе милиционер не висит. Если Копытов на тебе — вышку получишь, не иначе.