Петровка, 38 - Семенов Юлиан Семенович - Страница 20

Надежда Мамонова

— Эх, милый ты мой начальник, — сказала бабка певуче, — бог, он все видит, все прегрешенья людские и все людские доблести.

— Конечно, — согласился Садчиков и утвердительно покачал головой, — это вы, бабуся, в-верно говорите. А Надя когда придет?

— Она всегда тут, — сказала бабка и тронула себя где-то около ключицы.

— В сердце? — спросил Садчиков.

— В нем, — убежденно ответила бабка и вытерла слезу, которая то и дело закипала у нее в левом глазу. Садчиков понял, что бабка перенесла инсульт, от этого у нее так часто собирается слеза в уголке глаза.

— Ну, а здоровье как у вас?

— Нет теперь на земле здоровья, — сказала бабка. — Вон у моей мамаши нас тринадцать человек было, а у Лешки-то, у сына мово, — одна Надюшка. Мужик с виду сильный, а на большее не вытянул, как на одну девку. Четверых у меня на войне убило, а Лешка самый младшенький, ему пятьдесят три, выжил. А лучше б и не выживал. Куском хлеба старуху корит, с дома гонит. «Теперь, — говорит, — все работают, давай, — говорит, — мама, и ты вкалывай». А Надюшка, дай ей господь наш всевышний, ангел. Кто меня кормит, поит и обувает? Кто меня на земле держит? Надька. Труженица девка. Днем в магазине, вечером в техникуме, а ночью у корыта да на кухне. Так вот я тебя и спрашиваю, сыночек, есть бог на земле или нет?

— На земле нет, а в н-небе — наверное.

— Сам-то крещеный?

— Не знаю.

— Как же ты не знаешь, сынок, а? Это дело все знают!

— Я сирота, м-мамаша, меня в приют подкинули.

— Ах ты, горемыка! — запричитала бабка. — А гляди, обратно, боженька. Вон ты какой долдон с его милости вымахал. Верста верстой. Раньше такие в лейб-гвардии его величества государя императора служили. Мой дед в гусарах был, в ампериалистическую его положили. Два метра росту имел. Как столб. Надька в его пошла. Красавица, рослая, не то что пигалицы сейчас ходят, безо всякого женского достоинства. Грудей нет, чем детей-то кормить будут? С пальца не пососешь, а у нонешних не цицка, а кукиш…

— А к-карточки Нади есть?

— Есть, миленький, есть. Вона, в альбомчике, на комоде стоят.

Управдом взял альбом и передал его Садчикову. Надежда Мамонова строго глянула на Садчикова. Глаза у нее были маленькие. Рядом с ней стоял парень в форме летчика.

— Жених? — спросил Садчиков.

— Жених, — вздохнула бабка, — тут в переулке жил.

— Ничего парень?

— Да ничего так… Щупленький только. Ручищи длинные, а худые, как твои плетки. В плечах тоже неширокий, щупленький. Я Надьке-то говорю: щуплый — он и есть щуплый.

— Бабуся, — спросил Садчиков, — а Костя д-давно не ходил?

— Давно.

— Поругались?

— Да нет… Он же теперь в Белоруссии служит.

— Жених?

— Ну да. Костька его зовут.

— Нет, я про того Костьку с-спрашиваю, про черненького, со шрамиком на лбу, Назаренко его фамилия.

— Ты, сынок, на Надежду напраслину не возводи. Она себя соблюдает, не то что некоторые.

Садчиков распрощался с бабкой и, выйдя от нее, позвонил в отделение.

— Пожалуйста, пошлите кого-нибудь из о-оперативников в продмаг номер сто пятьдесят два, на углу… Да, да, там… Вызовите Надю Мамонову и поспрашивайте ее о Назаренко. Может, с-слыхала. Да. Я позвоню через полчаса. До свидания.

Надежда Сергеева

Дверь открыл рослый парень, выбритый до синевы, в черном спортивном костюме. Садчиков поджался: чутье подсказало ему, что он нашел именно то, что искал.

— Из райжилотдела, — бросил он и обернулся к управдому. — Ну, показывайте, где здесь менять перекрытия.

Управдом быстро взглянул на Садчикова и все понял. Военный в прошлом, он сразу же сориентировался в обстановке и вошел в квартиру первым.

— Где ответственные съемщики? — спросил управдом парня.

— Надя, — крикнул тот, — к тебе пришли!

Надя вышла из ванной в халатике, босиком. Она лениво оглядела пришедших и спросила, зевнув:

— В чем дело?

Лицо у нее было помятое, с синяками под глазами, чуть оплывшее, но все же очень милое.

— Тут у вас перекрытия подгнили, — сказал управдом, — нам надо посмотреть полы. В комнаты войти можно?

— Идите, — ответила Надя.

Садчиков долго простукивал пол в передней, поглядывая при этом на обувь, стоявшую под вешалкой. Потом он вошел в комнату, увидел неприбранную кровать, остатки еды на столе, порожнюю бутылку «Букета Абхазии» и пепельницу, полную окурков.

— Вторую к-комнату откройте, — попросил он.

— Она открыта, — ответила Надя, — там сестра живет.

Во второй комнате никого не было. Потом Садчиков зашел в ванную комнату и на кухню. Там тоже было пусто. Он вернулся в комнату, улыбнулся, погрозил Наде пальцем и сказал:

— В-вот я вас хорошо п-помню, а вы меня забыли.

— Откуда же вы меня помните?

— А н-нас Костя знакомил.

— Где?

— Д-да здесь, около киоска.

— Может быть, — ответила Надя и пояснила парню: — Чего смотришь, это муж, Костя, он в ресторане сидел, помнишь?

— Назаренко, — подсказал Садчиков.

— Ну да, — повторила Надя. — Кот.

— В-вы еще долго будете д-дома? — спросил Садчиков. — Мы водопроводчика должны п-прислать…

— Ломать?

— Нет, — сказал управдом, — текущая профилактика, ничего не потревожим…

— Часа два еще пробудем, — посмотрев на своего приятеля, ответила Надя, — да, Сережа?

— Конечно.

— А тебе когда на стадион? Не опоздаешь?

— Нет, дорогая, — ответил парень, — не опоздаю…

— А К-кот где? — спросил Садчиков. — О-обещал позвонить — и пропал.

— Мы с ним поссорились, — ответила Надя, повернувшись к Сереже спиной, и сморщила лицо. Осторожно подмигнула Садчикову и выдохнула: — Разводиться будем.

— Ж-жаль, — сказал Садчиков, — он ведь хороший п-парень. Нужен он м-мне сейчас. Где найти — у-ума не приложу. Если он придет, то пусть сразу ко мне позвонит, ладно?

— Телефон знает?

— А я з-зайду через часок и оставлю.

Телефон-автомат был установлен в подъезде, так что Садчиков, быстро набрав номер милиции, мог видеть всех, кто пройдет мимо.

— Алло, — сказал он тихо, прикрыв рот ладонью, — это С-садчиков. Быстро машину с людьми ко мне на Пушкинскую. Возьмите ордер на обыск у п-прокурора. Да. Я в подъезде.

Садчиков вопросительно посмотрел на домоуправа.

— В четвертом, — подсказал тот, — въезд со двора.

— Четвертый, — повторил Садчиков, — въезд со д-двора. Жду.

Близко к развязке

Они ходили по улице Горького пятый час кряду.

— Леня, — сказал Росляков, — ты просто молодчина. Откуда ты только знаешь так много стихов? Неужели по школе?

— У нас Лев преподает с восьмого класса, он только нас ведет, мы поэтому литературу и любим… А другие классы ненавидят. Лев в учебники не заглядывает и нам не велит. Краткое содержание, язык, образ, кульминация — это же все чепуха…

— Да?

— Конечно. Читать надо побольше, тогда все будет ясно. Где образ, какое идейное содержание, в каком месте кульминация. А читают у нас ребята мало.

— Почему?

— Физика, космос. Это идет. А литература — так, времяпрепровождение. Несерьезно, говорят.

— А мы литературу любили. Смотри, как забавно: когда мы школу кончали, то почти все шли в гуманитарные вузы — на юридический, на истфак. Еще на журналистику многие пытались попасть.

— Я тоже мечтал…

— Почему «мечтал»? — спросил Костенко.

— Меня теперь туда на пушечный выстрел не подпустят.

— Да брось ты, как старуха, нудеть. Захочешь — подпустят. Важно захотеть. Это во всяком деле самое главное.

— Ты сейчас экзамены сдай, — посоветовал Костенко. — Тебе важно школу хорошо кончить…

— А я школу не люблю…

— Это почему же? — удивился Росляков.

— Я его понимаю. Школа прививает нелюбовь к литературе, — сердито буркнул Костенко. — Я Пушкина начал перечитывать уже в университете… А в школе нас мучили вопросами: «Каково социальное происхождение Татьяны Лариной?» и «Каковы главные отличительные черты «лишнего человека?» Литература — это прекрасное, а про это именно забывают.