Пароль не нужен - Семенов Юлиан Семенович - Страница 37

КВАРТИРА ФРИВЕЙСКОГО

– Послушайте, Алекс, – сказал Исаев устало, – мы с вами уже битый час толчем воду в ступе. Не хотите иметь со мной больше дел – не надо, господи боже ты мой! Вы достаточно уже сделали как истинный патриот России и белого движения. То, что вы мне передали сейчас, поверьте, Высший монархический совет благодарно запомнит, и запомнит надолго. Вы оказали им громадную услугу, а теперь начинаете разыгрывать истерику.

– Это не истерика! Я не могу спать! Я всего боюсь! Мне кажется, что за мной смотрят! – жарко зашептал Фривейский. – Мне кажется, что паркет колышется, понимаете вы?! Я борюсь с желанием пойти к Гиацинтову и упасть перед ним на колени!

– Если вы думаете, что это вам поможет, идите и падайте. Ниц ли, на колени – один хрен. Только вы сразу же тогда станете государственным преступником…

– И вы тоже! – приблизившись еще больше к Исаеву, торжествующе пропел Фривейский. – Вы тоже, стальной мужчина!

– Я – нет. Почему я? Совсем нет. Можно подумать, что я уговаривал премьер-министра не увозить красных! Можно подумать, что это я забирал к себе домой для «работы» планы японских поставок для белой армии! Можно подумать, что я передал для сведения журналисту совершенно секретный план зимнего наступления! Идите и падайте на колени, Алекс, но меня в ваши дела не путайте. А если вы на грани помешательства – вызовите доктора.

– Как, – медленно отодвигаясь от Исаева, спросил Фривейский. – Вы сказали – умственное расстройство? А что? Это выход, между прочим. Почему вы молчите?!

– Потому что вы болтаете ерунду, мой друг. Подумайте, в какое вы меня ставите положение? Как мне докладывать Берлину?! Что мне докладывать Берлину?

– Макс, – снова перейдя на шепот, сказал Фривейский, – но мне особенно страшно, потому что я подумал: а ведь вы не из Берлина!

– А откуда же?

– Зачем Берлину план зимней кампании? Кто этот план туда доставит? Что он им даст? Почему их люди не придут сюда открыто? Кому этот план более важен? Берлину или Москве, а?

– Пожалуй, Москве, – ответил Исаев рассеянно, – то есть даже наверняка Москве. А к чему вы это? Уж не считаете ли вы меня агентом ЧК?

– Вот именно, – обрадовался Фривейский, – иногда мне кажется, что вы особенно интересуетесь тем, что важнее всего Москве.

– А как же иначе? Меня это интересует больше всего. Потому что движение наше направляется из Берлина прежде всего против Москвы, разве это не очевидно? Нам необходима широкая картина, Алекс, а то, что делаете вы, – это одна из сторон панно. Не переоценивайте себя, не пугайте себя, не надо. Кстати, не поговорить ли мне с Гиацинтовым?

– О чем?

– Ну, скажем, о его сотрудничестве с нами.

– Это с кем же?

– С вами и со мной.

– Вы с ума сошли! Этот зверь нас немедленно уничтожит.

– Да?

– Конечно! Вы его не знаете, я зато его очень хорошо знаю!

– Горяч?

– Только на охоте. В жизни хитер, как дьявол.

– Алекс, молю, не отказывайтесь – я принес вам немного денег, это фунты, они тоже хорошо ходят, повеселитесь или переведите на ваш счет и не записывайте в реестр долгов.

– Если бы вы жили все время рядом со мной, я бы так не волновался. Когда вы подле – я спокоен.

– Может статься, я к вам перееду. А что? У нас будет прелестный дом. Заведем девочек из Южной Америки, они все танцовщицы и душки. Нет?

– Перестаньте, право.

– Ну, до свиданья, Алекс, я буду послезавтра, мне хочется увезти вас куда-нибудь и развеселить.

ВЛАДИВОСТОК

Исаев спускался по Алеутскому – к вокзалу. Все заборы были заклеены приказом главнокомандующего Молчанова:

Исаев поднял воротник пальто и пошел дальше. Он шел и думал: «Наша награда – деревянный крест, мы – смертники. С такими лозунгами надо призывать тараканов жрать – все разбегутся. А почему такая глупость? Потому что писал и умильно плакал, любуясь собой и своим мужеством. В бронепоезде с теплым сортиром быть мужественным легко. В окопах на сорокаградусном морозе – трудней».

Сашенька обещала прийти к трем часам. Смешной человечек. Исаев вспомнил, как однажды он сказал Дзержинскому: «Не могу влюбиться, Феликс Эдмундович, потому что моей профессии противна любовь к женщине. Она расслабляет. Для меня любовь не спорт, который помогает набирать силы, для меня это нечто громадное, силы отбирающее».

Возле вокзала все тумбы были заклеены огромными объявлениями, куда как большими, чем молчановский приказ:

Больше всех бросалось в глаза объявление:

Исаев вспомнил: Унгерн, перед тем как повести свои войска на красную Сибирь и ДВР, дал интервью представителям американской и эмигрантской русской прессы. Он сказал: «Чтобы русские смогли побороть свою психически врожденную неполноценность, я ввел в моих войсках безграничное пользование водкой, опием и гашишем».

Другое объявление гласило:

«Понятно, – подумал Исаев. – Над Библией глумятся, заманивают в бордель, сволочи. Пузатым старичкам только про диетическую столовую с девочками свистни, они все сразу поймут, сукины дети».

Сашенька – ломкая, быстрая, тоненькая – шла к Исаеву, чуть не бежала. С мороза румяная, красивая, раскосоглазая, словно японочка, улыбчивая; лицо доброе, есть такие женские лица: только глянь – и сразу делается радостно, даже если перед тем тоска была…

– Вы замерзли, бедненький Максим Максимович?

– Самую малость.

– Зачем же вы на ветру стояли? Это неразумно.

– Разум – это дикий зверь, его место под лавкой.

– Что станем делать? – улыбнулась Сашенька.

– Вы просили показать вам город с черного хода? Вот я и стану вам его показывать

– Прекрасно. Откуда начнем?

– С пакгаузов. Посмотрим, что привезли пароходы, видите, сколько их у причалов? Помните, в «Онегине»:

– Как страшно, Максим Максимыч.

– Отчего?

– Будто он про наше сегодня писал.

– Ничего страшного. Просто он гений. А дальше помните?