Непримиримость - Семенов Юлиан Семенович - Страница 42

Царь и царица — особенно с началом русско-японской войны — проводили почти все время у «Черногорок», дочерей великого князя Черногорского Анастасии и Милицы; юродивых находили в российской глубинке, внимали им затаенно, мерцая пугливыми, доверчивыми глазами, все предложения ученых и промышленников во главе с Путиловым выносили на суд гадателей и ясновидцев; так заблокировали работу инженера Матросова; тормозная система его, таким именно образом, оказалась запущенной в серию американцами; изобретение Попова, предложившего беспроволочный телеграф, то есть передачу голоса на расстояние, обозвали в салоне Милицы «бредом, антихристовой затеей», да только ли этих двух загубили?!

Подняв данные агентуры, работавшей в сферах, Герасимов без труда выяснит, что Распутин подошел к царскому дому именно через «Черногорок», они его свели с Анной Танеевой, пронесся слушок, что фрейлина с ним покрикивала в вечерние часы, однако проверить досконально не удалось, сейчас эта версия в работе, агенты слушают, какие звуки доносятся из ее дома, когда там останавливается Распутин.

…Столыпин вышел от государя бледный чуть не до синевы, простился с Дедюлиным сдержанным кивком; тот, к немалому изумлению Герасимова, ответил еще более сухо.

В экипаже Столыпин сумрачно молчал, только желваки ходили яблочками-дичками под сухой кожей на скулах; потом положил холодные пальцы на колено генерала (даже сквозь галифе Герасимов ощутил их ледяной холод) и с тихой яростью заметил:

— Понятие человеческой благодарности, столь угодное обществу, совершенно у нас отсутствует…

— Что случилось, Петр Аркадьевич?

— Еще случится, — жестко усмехнулся Столыпин. — Пока еще ничего особенно страшного не произошло. Но произойдет… Я ведь с чего доклад начал? С того, что его величеству не нужна дополнительная охрана во время поездки в Полтаву, Герасимов убежден, что опасности для августейшей семьи в настоящее время нет, ситуация подконтрольна, страна успокоена, революцию можно считать законченной… А государь мне на это знаете что ответил? Он пожал плечами, снисходительно улыбнулся и отчеканил «Какая еще революция?! Были мужицкие смуты. Темную толпу подталкивали к беспорядкам чужеродные элементы, такое и раньше случалось… Разве это революция? Так, шум… Да и шум этот можно было бы погасить, коли б у власти в правительстве стояли люди, готовые принимать решительные меры незамедлительно и бесстрашно…»

Столыпин нервно поежился, как-то жалостливо сунулся в самый угол экипажа, снова вздохнул:

— Сколь же быстро государь забыл о том, каково мне было спасти его, что надо было предпринять, дабы вывести страну из кризиса… Ничего он не помнит… Страшно это, Александр Васильевич… Нет ничего ужаснее легкомысленного беспамятства… Словом, царь разрешил вам долгосрочный отпуск… Я сказал ему, как вы устали, передал, что опасности для него более нет, может ездить, куда душе угодно, полагал, что он обсудит со мною вопрос о вашем внеочередном награждении за особые заслуги… А он соизволил заметить, что, если Герасимов нуждается в долгосрочном отпуске, пусть сдает дела по охранному отделению и отправляется на лечение.

— Это что ж, отставка? — поинтересовался Герасимов. — Отслужил — и на свалку?

— Передайте дела временно исполняющему обязанности… Понятно? Временно… И отправляйтесь отдыхать. Когда вернетесь, я возьму вас своим товарищем по министерству внутренних дел и главноначальствующим политической полицией империи…

— Не позволят, Петр Аркадьевич.

Столыпин пожал плечами, ответил с незнакомым Герасимову равнодушием:

— Что ж, коли так, я тоже уйду в отставку. В этом государстве без прикрытой надежным человеком спины работать, как оказалось, нельзя. Думаете, я не устал? Не менее вашего, Александр Васильевич, отнюдь не менее…

— Кому прикажете сдать дела?

— Я не хочу, чтобы вы сдавали дела… Я хочу, чтобы вы толком отдохнули и осмотрелись… Подберите на свое место бесцветную личность… кого-нибудь из провинции, — он вдруг усмехнулся, — вроде меня… Пока-то пообвыкнет, пока-то поймет суть происходящего, а там и вы вернетесь. Посидите месяц, да и переберетесь ко мне, в министерство…

Герасимов тоже улыбнулся, это уже заговор, ранее премьер так никогда не открывался.

— Есть такой человек, Петр Аркадьевич… Полковник Карпов… Солдафон с амбициями… Он, исполняя мои обязанности, наворотит… Контраст — вещь полезная, пусть… Только просил бы вас сначала позволить мне закончить дело, о котором я только что имел беседу с Дедюлиным…

— Что за дело?

— Достаточно любопытное. Божился Дедюлину, что буду молчать. Появился некий «старец» Григорий Ефимович Распутин… Вышел на государыню… Это перспективно… Для вас… И, если позволите присовокупить, меня…

— Говорили б сразу — «для нас», — откликнулся Столыпин, закрыв глаза (чистый татарчонок, подумал Герасимов, чем не Борис Годунов?) — Кто такой этот Распутин? Не родственник ли той бомбистки, что вам отдал Азеф?

— Это и меня интересует, Петр Аркадьевич. Доложу, как только придут сведения…

Сведения пришли через две недели, ознакомившись с ними, Герасимов почувствовал, как волосы его становятся дыбом.

Распутин Григорий Ефимович, конечно же, никакого отношения к эсерке Распутиной не имел, дороги их не пересекались даже случайно, хотя он и числился в розыскных списках департамента полиции, но не по политическим делам разврат и вовлечение в хлыстовский блуд женщин и незамужних девок, воровство, пьяные дебоши и конокрадство. Из-под суда Распутин бежал, скрылся, отлеживался где-то более полутора лет, потом неожиданно появился в салоне Милицы; августейшая подруга ее императорского величества привезла «старца» к фрейлине Анне Танеевой-Вырубовой, а та устроила встречу «святого человека» с государыней, встречались теперь каждую неделю, потом с Распутиным увиделся царь, пророчествам внимал с широко открытыми, остановившимися глазами, затем Распутин показал, как можно поднимать наследника, если тот занедужит положил мальчику на темечко ладонь, затрясся, губу закусил, замер; сынок сразу же почувствовал облегчение, поднялся с кровати и пустился бегать по зале; государыня вытирала быстрые слезы, струившиеся из ее широко посаженных, очень холодных, но сейчас фанатично сияющих глаз…

Когда Герасимов доложил об этом Столыпину, тот сразу же отправился в Царское, резко заметив, что жизнь августейшего дома обязана быть прозрачной; гибель морального авторитета самодержца означает гибель России.

Герасимов пытался остановить его: «Погодите, Петр Аркадьевич, не надо торопиться, дайте я к нему пригляжусь, он может нам быть полезен, коли царь достался придурошный», Столыпин оборвал его.

Во время этого, поворотного доклада государю Столыпин, ощущая понятную неловкость, спросил.

— Ваше величество, вам известен Григорий Распутин?

— А в чем дело? — Царь надменно поднял голову, хотя в глазах его Столыпин заметил если и не страх, то, во всяком случае, растерянность.

— Мне бы хотелось выслушать ваш ответ. Тогда я объясню, отчего решился поставить такой вопрос, ваше величество.

— Кажется, ее величество как-то говорила мне об этом человеке. Самородок, странник, знающий все святые места державы, прекрасно толкует библию, своего рода святой.

— Но вы лично вы его видели?

— Вы считаете возможным задавать мне такой вопрос?

— Именно так, ваше величество.

— В таком случае извольте объяснить, какими мотивами вы руководствуетесь…

— Я непременно отвечу вам, но сначала я обязан — во имя вашего же блага — получить ответ ваше величество.

— Извольте… Я его никогда не видел.

— Ваше величество речь идет о чести вашей семьи, а может быть и о самом ее существовании.

— Повторяю я с ним не встречался. — Глаза государя обычно неподвижные какие-то стоячие быстро метнулись к спасительному окну.

— Но Герасимов доложил иное… Распутин был у вас. Дважды.

Царь резко словно от удара, откинулся на спинку кресла, потом поднялся и походив по громадному кабинету остановился возле камина.