Непримиримость - Семенов Юлиан Семенович - Страница 2

Зуев усмехнулся, подумав, — что обо всех тех, кого упоминали «Фриц» и «Йозеф», справки навести невозможно. Как их наведешь в салоне вдовствующей императрицы Марии Федоровны или замке Кирилла Владимировича?!

Зуев перечитал письмо еще раз: опасный документ; от себя запускать в работу нельзя, священные особы государя и государыни затронуты в таком контексте, который не может не вызвать гнев в сферах; довериться некому: директор департамента Трусевич, хоть и работал в прошлом веке по судебному ведомству, не моргнет глазом, отдаст на заклание, а уж о поддержке и думать нечего. Каждый первый боится своего второго, а посему норовит этих вторых менять почаще; меня столкнуть нетрудно — был выдвинут Плеве, сотрудничал с Лопухиным, уволенным в позорную отставку, конечно, я тут как бельмо на глазу, таким не верят; если б не трусость, страх движения, давно б вышвырнули, а так, затаившись, ждут неверного шага; дудки; говорить, что все, молчать, когда другие молчат, и дел не делать — не подкопаются, у нас жрут только тех, кто высовывается, самость свою выказывает…

Тем не менее Зуев понимал, что полученная информация таит в себе возможность интереснейшей комбинации, найди он этих самых «Фрица» и «Юзефа».

Поэтому, выписав имена и фамилии, его заинтересовавшие, на отдельные карточки, Зуев попросил своего помощника запустить «материал» в работу.

Ответы, полученные через три недели, заставили его еще раз задуматься над документом из Гельсингфорса; дело того стоило.

Зуев внимательно прочитал дельный ответ Опрышкина, подумал, что человека этого надо будет пригласить для беседы, и отдал распоряжение о немедленном установлении места пребывания Юзефа Доманского — Дзержинского где бы он ни проживал в настоящее время.

Однако через семь дней пришел ответ, что такого рода указания были отданы директором департамента Трусевичем, начальником варшавской охраны Заварзиным, а также всесильным главою петербургской секретной полиции полковником Герасимовым еще осенью, но до сих пор член ЦК обнаружен не был, будто сквозь землю провалился.

— Видимо, скрывается в Финляндии или Польше. — пояснил делопроизводитель Опрышкин (действительно, думающий человек, но чрезмерно пугливый). — Там нам трудно, Нил Петрович особенно у финнов, — местные органы управления покрывают революционеров. Тем не менее я стану следить за этим самым «Юзефом» особенно пристально, с вашего разрешения.

Зуев повертел в руках фотографическое изображение Дзержинского истощенное лицо провальность щек; явно чахоточный, да и скулы торчат, высоченный лоб несколько раскосые глаза, бушлат сидит колом, бедные люди, их же определишь сразу по какой-то кургузости во имя чего лишают себя мало-мальски приличного существования, которого нам и так отпущено с гулькин нос?! Что изменится?! Галерка периодически захватывает кресла партера но ведь на сцене продолжает идти все та же пошлая драма, имя которой жизнь…

…Перед выездом из Гельсингфорса Дзержинский зашел в филиал английского «Селфриджес», только здесь продавали самые изысканные костюмы и пальто; выбрал черную касторовую пелерину, подбитую серо-красным клетчатым шерстяным материалом; купил темно-серый английский костюм (наставлял молодых членов партии— «организовывать вам побег из тюрьмы значительно дороже, чем оплатить расходы на приобретение элегантного костюма, — русская полиция чтит тех, кто дорого одет»), теплые башмаки с гетрами и свитер ручной работы; после этого отправился в парикмахерский салон Ханса Парвинайнена и лег в его удобное кресло на полчаса. Поднялся, глянул в зеркало и не узнал себя усы и бородка были сделаны а ля-Ришелье, волосы подстрижены коротко, по последней моде, ни дать ни взять богатый английский коммерсант; ну, ловите меня, жандармы, смотрите в оба, не пропустите — медали лишитесь!

Через полчаса был на вокзале, пройдя сквозь посты полиции, как нож сквозь масло.

Так почему же полковник Герасимов встречал Азефа самолично?

Дзержинский спешил в Петербург потому, что там начинался суд над депутатами разогнанной Столыпиным первой Государственной думы.

В поезде, прижавшись головою к холодному стеклу, по которому ползли крупные капли дождя, Дзержинский читал корреспонденцию в черносотенном «Русском Знамени» о выступлении председателя «Союза Русского народа» доктора Дубровина перед «союзниками» в Вологде:

«Наш народ не принимал и не примет Думу, поскольку она есть не что иное, как порождение сил, чуждых русской национальной идее, которая была, есть и будет идеей самодержавной, персонифицированной в образе вождя, неограниченного монарха, принимающего решения, не подвластные ничьему обсуждений. Заговор иноземных сил против русского духа — вот что такое Дума! „Хотим дать русскому народу демократию и парламент!“ — возглашают бойкие еврейчики и надменные ляхи. А они спросили наш народ, хочет ли он этой самой „демократии и парламента“?!.»

Дзержинский сунул газету в карман, недоуменно пожал плечами неужели этот самый доктор не видит, что Россия отстала от Запада по всем направлениям? Неужели национализм может сделать человека полубезумным?

Кадеты в своих газетах прекраснодушничали, упоенно писали о новой поре, когда исполнительная и законодательная власть найдет в себе мужество завершить под скипетром государя то, что началось в стране после того как завершилась революция. А что началось? Отчаяние, неверие в способность сановников и молодящихся приват-доцентов сделать хоть что-нибудь салонное сотрясение воздуха, пустая болтовня, страх перед кардинальным решением.

Правоцентристская партия «17 октября», гучковские октябристы бранили кадетов за левизну социал-демократов за бунтарство, «Союз Русского народа» за негибкость.

Ощущать надвижение общественных катаклизмов дано отнюдь не каждому политику требовать знания социальных подробностей, которыми всегда отмечен кризис умирающей власти, — значит мечтать о невозможном таланты, как правило, рождаются передовой идеей эпохи посредственности отмечены серостью искусства и науки, именно революция выдвигает тех, кто умеет в капле воды видеть звезды.

…Спускаясь по мокрым ступеням вокзала, Дзержинский сразу же заметил толстого громадноростого Евно Азефа, тот подняв воротник дорогого пальто, быстро шел к закрытому экипажу, лицо человека, который ждал его в нем, было видно Дзержинскому одно лишь мгновение — незнакомое, холеное, несколько мертвенное.