Межконтинентальный узел - Семенов Юлиан Семенович - Страница 52

«Заумь Эйнштейна — не наше дело!»

Академик, друзья называли его Нолик, ведущий специалист по космосу, нашел Степанова через советское представительство: приехал на несколько дней в качестве научного эксперта; с людьми сходился быстро; рыжеволосый, голубоглазый, он источал доброжелательство; глянув на Кузанни, заметил:

— Я прочитал сегодня вашу корреспонденцию в «Нью-Йорк трибюн». Мне понравилось. Хотя вы не очень-то компетентны в нашей проблематике, но широкий читатель вас поймет больше и лучше, чем специалистов, заседающих во Дворце наций…

— Спасибо, — ответил Кузанни. — Я знаю ваше имя, поэтому мне очень приятно слышать именно от вас такую похвалу.

Степанов отправился на кухоньку включить плитку: можно сделать яичницу с плавленным сыром — поужинать, не выходя из номера.

— Митя, знаешь, у кого я только что был?!

— Откуда же мне…

— У Сименона, представь себе! И он прекрасно помнит тысяча девятьсот десятый год, когда к Земле приблизилась моя комета Галлея.

— Почему ваша? — удивился Кузанни.

— Потому что я ею занимаюсь. Вплотную. Каждый день. И жду ее приближения к Земле — весна восемьдесят шестого… Так вот слушайте, люди… Митя, ты слышишь?

— Слышу, — ответил Степанов, орудуя сковородками.

— Сименон, оказывается, помнит, как его дядя фотографировал комету на темные, закопченные стеклянные кассеты… Он рассказал о страшной панике, которая царила тогда в Америке: «Наступает конец света!» А сейчас, когда человечество стоит на грани гибели из-за возможности реализовать идею космических войн, все спокойны! Идиоты какие-то, честное слово! Людская логика совершенно неподвластна расчетам! Сименон меня спросил, отчего с появлением кометы Галлея связаны такие ужасные представления о грядущих земных катастрофах… Я рассказал ряд случаев, они действительно занятны…

— А нам?… — крикнул с кухни Степанов.

— Вам это действительно интересно? — Нолик посмотрел на Кузанни.

— Еще как! — ответил тот.

— История хранит рассказ о том, как накануне одного из важнейших сражений Вильгельма Завоевателя, герцога Нормандского, в небе появилась комета Галлея, — начал академик. — Он решил, что это хорошее предзнаменование для него и плохое для врагов, и смело ринулся в битву под Гастингсом, тысяча шестьдесят шестой год… И действительно, битву выиграл. Жена его Матильда в честь победы заказала фантастический гобелен, или не знаю, как это тогда называлось, семья Гобеленов как будто бы начала свое производство много позже… Неважно… Это был гигантский настенный ковер, чуть ли не пятидесятиметровой длины! Представляете?! И над полем битвы была изображена символика победы: сияющая громадная комета… То есть мы имеем первое документальное подтверждение прихода кометы Галлея во время битвы при Гастингсе… И запечатлено это искусством… Каково?! Этот гобелен, кстати, хранится в Нормандии, в городке Байе… — Нолик вздохнул: — Как мало об этом знают во Франции… Надо б рекламировать — возникнет новый туристский бум! С тех пор, кстати, появление кометы Галлея и считается символом войны… А Сименон, говоря о панике тысяча девятьсот десятого года, верно заметил, что тот приход кометы люди потом, по прошествии трех — пяти лет, начали ассоциировать с кануном первой мировой войны. А может быть, символика наших дней в том, что русские и американцы пытаются договориться о разоружении накануне очередного появления кометы?! Интересно, осознанно ли это, понимают ли обе стороны сокровенную суть события?

— Я начал понимать, — усмехнулся Кузанни. — Слушая вас… Вы какой-то Андерсен, вам просто нельзя не верить… А в общем-то, в массе своей, мои сограждане не отягощены знанием мировой истории…

— Жаль, — сказал академик. — Очень жаль. Это опасно: нация, не знающая истории или, что хуже, произвольно ее толкующая.

Степанов пришел в номер с двумя сковородками, яичница с сыром, политая томатным соусом, шипела и пузырилась.

— После такой еды, — Степанов усмехнулся, — Кузанни растолкует своим согражданам, что не стоит шутить ни с историей, ни с космосом, даже с его символикой.

Ели с аппетитом, по-братски, тремя ложками из двух сковородок, подбирая оливковое масло корочками сухого батона (длиннющие французские батоны черствеют быстро; «одноразовый хлеб», как пошутил кто-то из русских; все наши к хлебу относятся с религиозной почтительностью, даже если не едят, соблюдая диету. Степанов вспомнил маму, Галину Николаевну: без полбатона не может; видимо, с голодных времен — а на ее жизнь такого было достаточно: гражданская война, коллективизация и Отечественная — остался страх не наесться. А что самое надежное? Хлеб, что ж еще?!).

— Ну так вот, — продолжил между тем академик, — что касается космических символов, то два наших аппарата, «Вега-I» и «Вега-II», — это, кстати, мирный космос, — он посмотрел на Кузанни, — в проекте участвуют и французы, мы никому дороги не закрываем, милости просим, — летят сейчас к комете Галлея, чтобы сблизиться с нею на минимальное расстояние… Трудно что-то предполагать, но я не исключаю возможности того, что наши «Веги» могут способствовать землянам, американцам в том числе, избежать каких-то катаклизмов… Научный просчет вероятии — великая штука, без этого теперь жить нельзя… А знаете, кто был вторым человеком, засвидетельствовавшим закономерность приближения к Земле кометы Галлея?! Великий Джотто ди Бондоне! Да, да, именно он!

— Кто это? — спросил Кузанни. — Мы, американцы, не боимся показаться дикарями, сразу спрашиваем о том, что нам не известно…

— Это, между прочим, хорошо, — заметил Степанов. — Хуже, когда человек не знает, но молчит, а пуще того — кивает, мол, как же, как же, все известно, а сам ни в зуб ногой… Вы ближе к детям, чем европейцы, давай вам господь, Юджин…

— Только б шаловливые дети кнопочку не нажали, — усмехнулся Нолик. — Так вот о Джотто… Джотто, дорогой Юджин, был, во всяком случае я так считаю, основоположник раннего Возрождения, великий итальянский художник, наблюдавший приход кометы. В тысяча триста втором году. Каково?!

— Этот Джотто не только рисовал, но и строил всякие там аппараты? Вроде Леонардо? — с обезоруживающей простотой спросил Кузанни.

«Нет, все же американцы в массе своей действительно большие дети, — подумал Степанов. — Наверняка он прочитал в какой-нибудь книге о Леонардо или в Италию слетал на летний отдых, вот и брякнул; ни один русский человек, считающий себя интеллигентом, никогда бы не задал такой вопрос, да еще без тени смущения! А может быть, — возразил себе Степанов, — такая открытая наивность есть вненациональный удел настоящего таланта? Юджин по-настоящему талантлив, блистательный режиссер…»

Нолик мельком глянул на Степанова; в уголках его тонкого рта затаилась едва заметная улыбка (когда академик смеялся, лицо его сразу же менялось: рот становился округлым, от кажущейся жесткости не оставалось и следа — сплошное озорство: ни дать ни взять, студент третьего курса). Ответил он, однако, серьезно:

— Нет, Юджин, Джотто не был ни механиком, ни астрономом, в отличие от Леонардо… Но я утверждаю, что именно он начал через два года после того, как наблюдал очередной подход к Земле кометы Галлея, писать фреску «Поклонение волхвов»…

— А как он ее наблюдал? — снова спросил Кузанни. — Через телескоп?

— Тогда еще не было телескопов, Юджин. Он наблюдал ее невооруженным глазом, но как художник. А всякий настоящий художник — это мыслитель… Так вот, в той фреске — ее знает весь мир, вы ее тоже наверняка знаете — он нарисовал волхвов, которые пришли в Вифлием, ведомые звездой странной формы. Именно в тот момент, когда родился младенец, нареченный Иисусом… Видимо, приближение кометы невероятно подействовало на Джотто, ибо он так написал фреску, что всякому очевидно: волхвы пришли в Вифлием именно в тот год, месяц, день и час, когда родился младенец. И пришли не случайно, но ведомые загадочным магнетизмом таинственной звезды… Джотто был первым в истории человечества, кто вместо традиционной вифлиемской звезды написал именно комету Галлея, каково?! Но во всем этом есть еще один аспект: взаимосвязь космического тела с судьбой мирового искусства. По тому, как он нарисовал комету Галлея — это я говорю, я, знающий все ее фотоснимки, — можно с абсолютнейшим правом утверждать, что именно Джотто был основоположником Возрождения. То есть правды. А говоря еще научнее — натурализма. В этот термин ныне многими вкладывается дурной смысл, но ведь это же глупость и темнота! Понятие натурализм происходит от великого слова натура! Что может быть прекраснее натуры, то есть правды?! Понимаете, в чем чудо? Нет? Оно в том, что вполне можно сопоставить рисунок Джотто из его цикла «Жития святых» — волхвы возле девы Марии — с астрономическим снимком кометы! Рисунок Джотто научно достоверен! Понимаете, что значит сделать такой рисунок в тысяча триста четвертом году?! Рисунок кометы Галлея?! Изобразив ее с абсолютной научной достоверностью?! Таким образом, и библейский сюжет приобретает оттенок научности, то есть подтвержденной истинности, каково?! Поэтому-то европейцы и назвали свой космический аппарат, запущенный на встречу с кометой Галлея, именем Джотто… Вот оно, реальное объединение человечества: две наши «Веги», на которых установлена аппаратура десяти стран, «Джотто» и маленький японский зонд «Планета» летят сейчас — в абсолютной, не представляемой нами тишине — к комете, являющей собою одну из загадок Галактики. Причем наши «Веги» и «Джотто» поддерживают между собою постоянную связь: чтобы получить наибольший научный выход, надо подойти как можно ближе — к самому центру кометы…