Испанский вариант - Семенов Юлиан Семенович - Страница 15

Гейдрих посмотрел на часы:

— Я сочувствую рейхсминистру. Журналисты с их дотошностью могут замучить насмерть.

И как раз в это время вышел Пальма. Он поклонился Гейдриху и сказал секретарю министра:

— Я просил бы вас записать, что я остановился в «Адлоне», апартамент номер двести семнадцать. Если я понадоблюсь господину рейхсминистру, прошу предупредить заранее, а если этого нельзя сделать, то сообщите, пожалуйста, портье. Я буду оставлять свой телефон или тот адрес, но которому ненадолго уеду.

Гейдрих вошел к Риббентропу. Они молча поздоровались. Гейдрих сказал:

— Мой дорогой Риббентроп, перед тем как я начну мучить вас вопросами координации нашей работы, мне хотелось бы спросить: известно ли вашему ведомству, что журналист Ян Пальма в течение трех лет посещал марксистский клуб в университете?

— Мне неизвестно это, и мне занятно узнать, о чем думал ваш Лерст, когда представлял мне Пальма в Лондоне?

— Лерст не всевидящий. Мой аппарат раскопал на Пальма интересный материал… Мы начали серьезно смотреть за этим газетчиком…

Риббентроп почувствовал, что холодеет: он вспомнил конец беседы с Пальма. Он не мог сказать об этом Гейдриху, он подставил бы себя под удар.

— Нет, я не верю этому, — сказал министр, — мало ли кто грешил в юности марксизмом? Пальма делает в высшей мере полезное для нас дело…

— Тем не менее я отчитал Лерста и поручил ему заняться газетчиком. Он его первым узнал, ему и отвечать…

— Погодите, а что у вас есть конкретно против Пальма?

— Он был с красными в Вене, он контактировал в Праге с русским писателем Борцовым, потом он внезапно воспылал любовью к нам… Я не очень-то верю таким амплитудам… Я верю только в последовательность.

— Он мог метаться…

— Вот мы и займемся его метаниями… Меня редко подводит интуиция, поверьте, мой дорогой Риббентроп…

Бургос, 1938, 6 апреля, 15 час. 44 мин

Штирлиц отпер дверь комнаты, где лежал Пальма, и, остановившись на пороге, сказал:

— Хватит валять дурака! Я сейчас прикажу забрать отсюда эту тахту, — лежите на полу! Хаген! — крикнул он яростно. — Где Хаген?!

— Он отдыхает, — ответил дежурный по коридору. — Он очень устал.

Штирлиц раздраженно захлопнул дверь, взял стул, придвинул его к изголовью софы и подмигнул Пальма.

— Громко заявляйте протест по поводу Хагена, — шепнул он, — и слушайте при этом меня, я буду говорить очень внятно, хотя и шепотом.

Пальма начал гневно браниться, сосредоточенно глядя в лицо Штирлицу, а главное, на его губы — тот произносил каждое слово округло и четко:

— Республиканцы либо подменят самолет, либо совершат налет на эту богадельню. Если выберут второй путь, я не отойду от вас ни на шаг. Пистолет я вам дам перед самой операцией. Сегодня вечером, когда вернется ваш друг Хаген, мы станем допрашивать вас вдвоем, а может быть, я приглашу еще кого-нибудь третьего. Я буду мучить вас светом: прожектор в глаза — заранее извините меня, дружище, но это в наших общих интересах. Все поняли? Главное, не вешайте носа, все будет о'кей.

— Ол райт, — шепотом поправил его Пальма. — О'кей — это американский вульгаризм…

— Все! — закричал Штирлиц. — Хватит! Мне надоело выслушивать ваши жалобы! Будущее в ваших руках! Ясно?! Даю вам два часа на размышления — потом пеняйте на себя!

«Он здорово постарел за эти два года, — думал Пальма, наблюдая, как на него зло кричит Штирлиц. — Мне трудно, а каково ему, бедняге? Когда мы в первый раз увиделись, он был ведь без единого седого волоска».

Берлин, 1936

Пальма тогда вернулся в «Адлон» и встретил в холле Петериса и Ванга. Они ехали на отдых в Ригу через Берлин. Ян бросился к ним, обрадовавшись, но в глазах у друзей он увидел холодное недоумение, и все сразу понял, и остановился возле них, чуть улыбаясь:

— Привет дипломатам!

— Привет борзописцам, — ответил Гэс. — Или теперь при встречах с тобой следует говорить не «привет», а «хайль»?

— Нет, можете просто называть меня «фюрер», — ответил Ян. — Кого ждете? Пошли ко мне — есть виски.

— Спасибо, — ответил Ванг, — мы ждем приятеля.

— Ну хорошо, ну ладно, — поморщился Ян, — мы разошлись в воззрениях. Но давайте хотя бы выслушаем друг друга.

— Здесь всюду записывают разговоры, — ответил Петерис, — мне не хочется, чтобы гестапо занесло в свою картотеку мой голос — я брезглив.

— Меня не записывают. Я пропагандист идей Германии. А выслушать друг друга нам стоит.

— Пожалуй, что нет, — ответил Петерис. — Тем более что мы собираемся съездить в Москву, в эту цитадель варварства… Мы боимся бросить на тебя тень.

— Нехорошо так, — сказал Ян. — Недемократично, по-моему. Всякий волен верить в свои идеалы.

— Фашизм стал твоим идеалом? — удивился Ванг. — Я не предполагал, что скотство поддается идеализации.

— Можно подумать, что, вернувшись в Лондон, вы уговорите Чемберлена подписать с Кремлем договор о совместном отпоре Гитлеру, — жестко сказал Пальма. — Вы поохаете, поахаете, расскажете, как вам понравилось в столице социализма, но по-прежнему будете выполнять все указания ваших шефов. Не изображайте из себя принципиалов, парни. Вы такие же мыши, как и я, только несколько благопристойнее.

— Молчать — это все-таки лучше, чем прославлять. Мы — молчим, ты — прославляешь, — сказал Ванг.

Петерис поморщился:

— Пассивная молчаливость — тоже скверная штука.

— Голос не мальчика, но мужа, — сказал Ян. — Так что — зайдем ко мне?

— Ты иди, — сказал Ванг Петерису, — а я побуду здесь. Иди, если тебе хочется нахлестаться с ним виски. Я могу купить себе виски сам. Пока еще могу…

Петерис, однако, не пошел.

Ян поднялся к себе, налил стакан виски, добавил холодной воды из крана, хотел было выпить, то, посмотрев на часы, зло швырнул папку на кровать и тихо, смачно выругался.

А когда он вышел из «Адлона» и, скорее машинально, чем по необходимости, «проверился», то сразу заметил за собой хвост. Двое в сером неотступно топали следом. Пальма изменил маршрут — в девять у него была назначена встреча. Он повернул на Унтер ден Линден, возле Пассажа свернул на Фридрихштрассе и остановился около касс кинотеатра.

— Что за фильм? — спросил он кассиршу и посмотрел в бликующее стекло: двое по-прежнему следовали за ним.

— Интересный фильм — шпионы, погони, стрельба…

— Много стреляют?

— Раз двенадцать… Я, правда, не смотрела, я только слышала выстрелы по динамику.

— Двенадцать — это мало.

— Господин хочет купить билет?

— Нет, благодарю: слишком мало стреляют…

«Какие сволочи все-таки мои дружки, — думал Ян, спускаясь в метро, — я отрываюсь от слежки, я подставил голову под нож, а они воротят носы от меня, как от прокаженного. Хотя я и сам поступил бы так же, будь на их месте. И никакие они не сволочи. Но долго играть в фашиста я не смогу — сломаюсь».

Он оторвался от слежки возле остановки «Митте»: на стоянке такси была только одна машина, и он взял ее, и успел заметить, как шпики заметались на площади. Он долго плутал по городу, пока не убедился, что хвост отстал.

Проходными дворами он вышел к Каналу. Его догнал рослый эсэсовец и сказал:

— Вы уронили платок.

— Вы ошиблись, — ответил Пальма, — мой платок у меня в кармане, как мне кажется.

— Простите, значит, я ошибся.

— Спасибо.

— Еще раз простите, но я был убежден, что этот синий платок принадлежит вам.

— Ну, здравствуйте, — сказал Ян, — я испугался, когда увидел вас в форме.

— К ней нужно привыкнуть… Вы — Дориан?

— Да. А вы — Юстас?

— Такой же, как вы — Дориан, — хмуро ответил офицер, — пошли, здесь у меня квартира.