Горение. Книга 4 - Семенов Юлиан Семенович - Страница 31

Беляев и Курлов отошли от стола, уставленного довольно скромными яствами (британцы всегда скупердяйничали, особенно коли было загодя известно, что не пожалует никто из членов августейшей фамилии; правда, было вдосталь прекрасного эля и джина), устроились возле широкого окна и, обсмотрев друга друга наново, одновременно рассмеялись.

– Кто начнет? – спросил Курлов. – Готов отвечать за моих волынщиков, я в курсе страхового вопроса.

– Ах, да при чем здесь страховой вопрос? – сказал Беляев. – Я что-то не возьму в толк, куда вообще дело идет, Павел Григорьевич?

– То есть как это так «куда»? – удивился Курлов. – По обычному нашему пути, милый Дмитрий Георгиевич, в никуда, коли не к полнейшему бардаку!

– За такие слова ваши молодчики в околоток заберу1'

– Они у меня знают, кого брать, а кому благодарность принесть за скорбь и боль по государеву делу-Давайте – от души, выкладывайте…

– Ах, милый Павел Григорьевич, когда шеф российских жандармов предлагает высказываться от души, сразу начинаешь вспоминать знакомых по Восточной Сибири, кто – в случае чего – на службу пристроит в тамошнем акцизе… – Беляев поманил лакея, кивнул на рюмку, тот сразу же подлетел с джином, наполнил высокий стакан, принес льда, лимона с содовой, намешал пойла, отпорхнул столь же бесшумно, как и приблизился. – Биржа пока стоит, – попробовав лесной влаги из высокого тонкого стакана, продолжил он, – и вроде бы ничего трагического нет, но коли вбуровиться в толщу проблемы, страшно делается… Я виню не столько вас, центральную власть, я виню то, что происходит на местах, Павел Григорьевич… Никакой хозяйственной жизнедеятельности, кругом одни «не пущу» и «не велено»! Нельзя же так, нельзя! Чтобы поставить строительный завод в Новороссийске, компаньонам пришлось обойти следующие ведомства: губернаторство, дворянское собрание, пожарную комиссию, санитарный контроль, водный регистр, линейное управление железных дорог юга империи, уездное отделение вашего ведомства, – правда, не впрямую, а через знакомцев; статистическое бюро при земском управлении, ведомство по надзору за здравоохранительными учреждениями, городскую управу, дирекцию порта и землеустроительное бюро. Что-то я наверняка упустил…

– Ничего, и перечисленного хватит, чтобы потерять год жизни, – вздохнул Курлов. – Что вы хотите, аграрная страна, гигантские просторы, некое отталкивание всего, что связано с чрезмерно скоростной, машинной техникой… Поставили хоть дело или тянут?

– Третий месяц ждут ответа из санитарного контроля… Тот требует заключение портовиков, а наши мореходы не дают, настаивая на просвященном мнении эскулапов. Иван кивает на Петра…

– При том, что в стране острейшая нехватка строительного материалу.

– Именно.

– И вы полагаете, – медленно спросил Курлов, – что в этом виновата местная власть? Побойтесь бога, Дмитрий Георгиевич! Или – хитрите, не желаете называть вещи своими именами? Мы во всем повинны, мы! Санкт-Петербург! Кабинет министров! Мы боимся поломать привычное, жалимся обидеть губернаторов, потерять опору на местах, мы, Дмитрий Георгиевич, норовим удержать все как было, но ведь невозможно сие, никак невозможно!

– Это вы говорите, Павел Григорьевич, вы, а не я! -. улыбнулся Беляев. – Я лишь так думаю, а вот революционеры на этом строят свою пропаганду! Неужели и дальше так пойдет, неужели мы и впредь будем жить по-азиатски лениво и внутренне зло друг к другу?!

– Именно так и будем жить! Именно так!

– Тогда ждите краха! Биржа такой инструмент который не обманешь, цена – она и есть цена, приказом ее не поправишь! Объясните мне отчего все так?! Отчего?

– Будто сами не понимаете…

– Понимал бы – не спрашивал, Павел Григорьевич!

– До тех пор, – упершись взглядом в зрачки собеседника, скрипуче сказал Курлов, – пока кабинет возглавляет человек, сделавший ставку жизни на представителей одного лишь аграрного класса, до тех пор, покудова вопросы промышленности и банка видятся ему в обличий бунтаря на баррикаде или Шейлока возле банковского сейфа, не ждите никаких изменений, он выше своей головы не прыгнет… А вы – молчите, по углам шепчетесь, а мне секретная информация о вашем недовольстве приходит, и оседает эта информация в пыльных шкафах, наверх не идет, кто ж на самого себя решится бочку катить?!

Беляев невольно оглянулся; Курлов захохотал в голос:

– Соглядатаев боитесь? Пока я в лавке – не бойтесь, всем известен мой патронаж промышленному делу, пока могу – оберегаю вас, но ведь не вечен я, Дмитрий Георгиевич, не вечен, а паче того, бесправен, коли называть вещи своими именами.

– А мы? Марионетки. Задавлены министерствами, беззаконием, инерцией страха, дремучими традициями… Что мы можем, Павел Григорьевич? Что?

Курлов молчал, по-прежнему глядя в зрачки собеседника, словно бы гипнотизировал его, подсказывая: «А ты спроси совета, спроси, я – отвечу».

И тот спросил:

– Как надо поступать нам – пока еще можем, – дабы помочь делу в империи?

– Газеты в ваших руках, мощные газеты, Дмитрий Георгиевич, а сие – сила. Неужели нет у вас толковых людей, которые так же, как мы с вами, радеют о судьбе державы? Пусть бабахнут от души! Пусть по мне бабахнут, по министерству промышленности пусть ударят, по…

Беляев понял сразу, отчего Курлов оборвал себя:

– Вот-вот… Цензура не пустит. Главу трогать ни-ни!

– А ум зачем даден? У нас все между строк читать горазды, мы не Англия, где премьера допустимо в статье ослом назвать, ничего, кроме смеха читателей, от этого не станется, а посмеявшись вдостоль, осла повалят! Так ударьте ж! Иначе – вас вскорости стукнут, да так, что костей не соберете!

– Если нас начнуть бить, на ком империя стоять будет?

– А кого сие волнует, мой дорогой друг? Кого? Нас в мир пускают ненадолго, свое б отжить, а там – хоть потоп! Не вздумайте на меня ссылаться, но, сдается мне, этой осенью правительство намерено такие налоги с вас взвинтить, что не очухаетесь!

– Так ведь будем вынуждены понизить оклады рабочим, выйдет бунт!

– Во-первых, не позволят вам понижать оклады, с чернью намерены заигрывать, пугать вас ею, а потом, сейчас армия оклемалась, харчат неплохо, станет стрелять, не девятьсот пятый год, слава богу! Во-вторых, коли шелохнетесь хоть в малости, сами ж и окажетесь во всем виновными, вы знаете, как у нас умеют находить козлов отпущенья. Вы – в углу. Загнаны и заперты. Но – молчите. А впрочем, что ж это я, право?! Пока при деле, оклад содержания платят, есть ли резон вас агитировать, Дмитрий Георгиевич?

– Есть, оттого что вперед думаете, – ответил Беляев. – Только вот беда: поговорили случаем, да и разнесло разными ветрами…

– Понадобится нужда во встрече, звоните доктору Бадмаеву, я у него лечусь, поспособствует… И не ведите вы, бога ради, разговоров при секретарях, они ж на содержании у нас! Мало вам клубов, где можно обо всем перемолвиться?

– Там тоже трудно, – вздохнул Беляев. – Мне Гучков сказал, что в Английском клубе все лакеи – от вас, освещают октябристов, меня в том числе.

– Ну уж и «все»! – улыбнулся Курлов. – Вы нашу мощь не преувеличивайте, себя особенно не пугайте, мы тоже по смете живем, а она далеко не бездонна… Но вообще-то верно, освещают всех октябристов, поди, нарушь указание премьера! Составьте-ка вы, покуда еще не поздно, записку о положении в промышленности на высочайшее имя. И называйте вещи своими именами: да, именно правительство совершенно не радеет об индустриальном деле, да, именно исполнительная власть никак не думает о стратегии промышленного развития империи – до сих пор своих рельсов не хватает, станки волочем из-за моря, швейную машинку и ту не умеем произвесть; Путилов чуть не плакал, рассказывая, как сметное управление министерства режет ему оклады содержания для наиболее головастых инженеров, требует от него, чтоб он за место платил и за время, отсиженное на оном, а не за идею. А дымная англичанка платит за мысль, пусть господин инженер хоть и вовсе на фабрике не появляется! Вот вы по чем шандарахните, милый мой человек… И найдите ход в Царское Село, не вздумайте пускать через кабинет, я это ваше обращение первым же и похерю, мои службы зубасты, не я – над ними, а они надо мною, коли правде смотреть в глаза.