Дипломатический агент - Семенов Юлиан Семенович - Страница 6

— Сатисфакцию! За оскорбленье — кровь! Сатисфакцию! — последнее слово ротный пропел высоким голосом.

По-видимому, пение ротного командира заставило Яновского выйти на крыльцо: все это происходило в десяти шагах от окон его дома.

— В чем дело, господа? — негромко спросил подполковник.

— Ваше высочество! — загремел Фырин. — Ссыльный в солдаты Виткевич…

— Господин Фырин, — перебил его Яновский строго. — Вы столь вольны в употреблении титулов, что я опасаюсь последствий, для вас неприятных.

— Прошу простить, господин подполковник, ошибка зрения! А-аднака, господин подполковник, я требую сатисфакции.

— Офицер у солдата? — поднял брови Яновский. — Стыдитесь, друг мой. В чем хоть причина?

— Я хотел купить у… — начал Иван, но Фырин перебил его.

— Он хотел купить у меня перса моего. Дай поцелую, орда, — обернулся он к мальчику. — Мало вы нас в ярме держали, чингис-ханы проклятые!

Яновский рассмеялся. Иван впервые слышал такой веселый смех у подполковника.

— Я бы на вашем месте продал, — перестав смеяться, сказал Яновский. — Право же, нам, грешникам, это зачтется.

Подполковник знал слабое место Фырина: ротный любил каяться, жаловаться на жизнь, на грехи. Есть такой сорт людей, которым это доставляет наслаждение.

— А зачтется? — усомнился Фырин.

— Наверняка, — успокоил его Яновский.

— Ну, тогда продам. Прощай, душа моя, киргиз! — пропел ротный и, откозыряв подполковнику, пошел по улице, спотыкаясь все время о комья грязи.

— Благодарю вас, Александр Андреевич, — сказал Иван, — очень благодарю.

Яновский задумчиво посмотрел на Ивана. Спросил:

— Зачем он вам, право? Денег у вас и так мало…

Мальчонка глазел на Ивана и всхлипывал прерывисто.

— А я отпущу его в степи.

— Сейчас поздно. Караваны ушли. Вы знаете, когда ходят караваны на Восток?

— Нет.

— Приходите ко мне, я поясню вам. А мальчонку вам придется у себя держать. — Яновский посмотрел на Ивана ласково. — И то польза. Языку персиянскому выучитесь. А там видно будет. Может, пригодится когда… Ну идите, пора уж. Прощайте.

— Как тебя зовут? — спросил Иван мальчика.

— Садек.

— Пойдем ко мне, Садек, — сказал Иван и впервые почувствовал себя человеком, отвечающим за жизнь другого человека. Вернее, даже человечка. Маленького, испуганного, с раскосыми, удивительно добрыми и нежными глазами.

7

Однажды Садек разбудил Ивана в предрассветные сумерки, когда в небе еще тлели звезды и небо казалось то черным, плотным, то серым, прозрачным.

— Скорей, скорей! — торопил Садек, помогая Виткевичу одеваться. — Скорей вставай, караван пришел, у ворот стал, до утра стоять будет, ух, как интересно!

Глаза мальчика горели, и даже под коричневым загаром было видно, как у него на скулах выступили красные пятна.

Виткевич любил смотреть на караваны, которые проходили мимо Орска. Ни разу еще караван не останавливался кочевьем около крепости: все торговцы бухарские проходили мимо Орска, направляясь прямо к Оренбургу, в караван-сарай. Однажды около крепости стали несколько погонщиков с пятью верблюдами из-за того, что основной караван прошел, а у них проводника, знавшего кратчайший путь к Оренбургу, не было. Ночью погонщики идти не решились и поэтому остались около крепости. Но тогда Иван не знал ни одного киргизского или таджикского слова. Да и Ласточкин не сводил с него глаз.

Сейчас, после того как Садек полгода прожил с ним под одной крышей, Иван выучил немало персидских слов. С Садеком он разговаривал только по-персидски и после двух месяцев, к величайшему изумлению и радости мальчика, стал разговаривать бойко, с хорошим выговором.

Как-то зимой Садек захворал, Иван делал ему компрессы, растирал ребра салом, а по вечерам рассказывал сказки. По-персидски они звучали так же хорошо, как и по-русски. Выздоровев, Садек присочинил к этим сказкам что-то свое и принялся рассказывать их киргизам, жившим в крепости. С тех пор о Садеке пошла молва как о великом сказителе, который хотя и молод годами, но мудр разумом.

Поэтому сегодня ночью, когда караван стал кочевьем около крепостных ворот, киргизы пришли за Садеком, чтобы познакомить мальчика-сказителя с купцами и погонщиками, прибывшими из Бухары. А Садек, желая отблагодарить Ивана за все то, что он для него сделал, потащил его с собой.

Так вот оно какое, кочевье!

Верблюды, костры, быстрый гортанный говор погонщиков, ночь, высокое небо и низкие звезды, тишина и в то же время гомон.

В кочевье, хотя погонщики только что расставили палатки, уже установился особенный, ни с чем не сравнимый запах: дыма, острого сыра и сухой полыни.

Старик, к которому Садек подвел Виткевича, взял руку Ивана двумя руками и крепко пожал ее.

— Спасибо тебе за мальчика, — сказал он, — за нашего мальчика.

— Полно вам, — ответил Иван, но улыбнулся, сразу же сообразив, что старик ничего по-русски не смыслит. Повторил по-персидски. — Не стоит благодарности.

— А это уж я знаю лучше, чем ты, стоит или не стоит…

Иван засмеялся. Старик растерянно посмотрел на Садека: «Как можно смеяться над словами собеседника? Да еще старшего по возрасту?» Садек покраснел, и, словно извиняясь, сказал Ивану:

— У нас нельзя смеяться над словами того, с кем ведешь беседу. И потом он старик — значит, он мудр…

Уже много лет спустя Иван вспоминал, что этот урок был для него очень важным, если не самым важным в жизни.

— Прости меня, — сказал Иван, — и большое тебе спасибо за твою благодарность. Но я не мог иначе поступить, ведь я человек.

— Ты пока еще не человек. Ты ребенок, ты немного старше Садека, а детям подчас свойственна жестокость. И это хорошо, потому что будущее мальчика — это будущее воина.

— Я не хочу быть воином.

Старик недоверчиво усмехнулся.

— Можно не хотеть ночи, дождя или снега. А вот не хотеть быть воином…

— Я не хочу быть воином, — упрямо повторил Иван.

— Чего же ты хочешь? Может быть, ты хочешь стать Хаямом? Или Ибн Синой?

— Я не знаю, кто это.

Старик покачал головой.

— В этом лучше не признаваться. Так чего же ты хочешь?

— Я хочу много знать и еще больше видеть, — Надо точно знать, чего хочешь.

Иван смутился:

— Я не знаю точно. Многое…

— Ты не на базаре. Говорить с другом надо просто и честно. «Многое» — это значит совсем мало. Сначала приди к тому, что ты хочешь узнать, а уж потом узнавай.

Иван подумал с минуту. Потом улыбнулся и попросил:

— Мне бы сначала очень хотелось выучить арабскую азбуку. Но Садек не умеет писать.

Старик спросил:

— У тебя есть с собой перо и кагаз[4]?

— Нет.

— Хорошо. Подожди меня. Я тебе покажу основу. Остальное изучай с Садеком. У него острый глаз и хороший ум. Мы его в этот раз не возьмем с собой — слишком труден будет путь.

Вернувшись, он протянул Ивану листок желтой бумаги и тоненькое гусиное перо, тщательно заточенное, со следами красной туши.

— Пиши. Алиф — первая буква нашей азбуки. Она одна и для таджиков, и для персов, и для афганцев. Потому что эта первая буква — арабская буква.

…Иван ушел из кочевья утром. Прощаясь, старик сказал ему:

— Мы умеем помнить то, что следует помнить. Отныне каждый наш караван, который будет идти в Оренбург, станет разбивать кочевье около Орска. Это мы будем делать для тебя. Приходи и учись, узнавай то, что хочешь узнать. И помни: сначала надо смотреть, а потом уже узнавать. Если тебе скажут, что Бухара — город сказок, не верь этому, хотя Бухара действительно город сказок. Сначала убедись, в этом, увидав, а потом реши, так это или не так… Ну, прощай! Мы должны идти в Оренбург.

Когда караван тронулся в путь, в сердце у Виткевича что-то оборвалось. Много дней после этого дня он ходил задумчивый, тихий.