Среди мифов и рифов - Конецкий Виктор Викторович - Страница 27

— Да, — сказал я тоном умудрённого человека. — Мы, друг, живём в странном мире. Но слушайте о тех, кто висит. Вот Мухаммед Исмаил, он солдат. Вот Аль-Джина-би — рабочий. Аль-Джабури — студент. Хуршид — обратите внимание, как далеко у него вывалился язык, — офицер… Это всё арабы, Банов. Их подкупили, охмурили, зашантажировали. И они стали предателями… Но суть, к которой я гну, не только в этом. Скажите, была ещё недавно Сирия угнетённой страной?

— Да…

— Молодец. Скажите теперь, хорошо или плохо живётся людям, если их угнетают?

— Плохо.

— Молодец. А там, где люди живут плохо, они много воруют. И такие пережитки прошлого глубже корней родимых пятен, если у этих проклятых пятен есть корни. Ясно?

— Да, — сказал он, подумав.

— Вы видели фильм «Багдадский вор»?

— Не-ет.

— Здешний морской вор средней квалификации даёт сто очков вперёд Кио. Вы видели в цирке Кио?

— Д-да.

— Морской вор будет стоять перед вами, глядеть вам в глаза и не будет шевелить ни единым мускулом. Когда он уйдёт, в палубе, на том месте, где он стоял, окажется дырка… Вам уже приходилось отворачивать пробки мерительных трубок?

— Не-ет.

— Так-так. Мерительную трубку отворачивают специальным ключом, у ключа приличный рычаг. Морской вор отворачивает пробку пяткой, глядя вам при этом в глаза. И потом уносит её пальцами ноги. Пускай это сделает Кио — ему сразу дадут Нобелевскую премию… Были случаи, Банов, что, пока вахтенный штурман инструктировал матроса, как сейчас делаю я, местные умельцы отправляли за борт к себе в лодку все швартовые концы. Итак, вы должны беспрерывно обходить палубу от носа до кормы. И обо всём подозрительном докладывать мне на мост. Хаттрак!

«Хаттрак» означает «до свидания». Перед началом разгрузки я решил выучить несколько арабских слов.

Между выдающимися государственными деятелями и грузовыми помощниками капитанов есть сходство. И те и другие знают, что в момент прибытия есть резон произнести на местном языке одну-две фразы. Например: «Руси и хинди бхай-бхай!», или «Мердека!», или «Гуд монинг, леди энд джентльмены!» Такое вступление облегчает контакт. Дальше можешь уже переходить на родной язык. И заявить, что солнце (которое испепеляет всё живое вокруг) символизирует ясность ваших отношений. Или что дождь (который лупит как из ведра) не может омрачить вашей дружбы, а, наоборот, её подчёркивает.

Моряку полезно знать на местном языке: «Сколько стоит шариковая авторучка, метр гипюра, кофточка?» Отцу нации соответственно: «Сколько стоит пушка, пшеница, атомная электростанция?» Чтобы уловить ответ, надо знать числительные.

И в тишине штилевой ночи на внешнем рейде Латакии я ломал голову над тем, почему наши числа называют арабскими, если они ничего общего с арабскими не имеют. Ни в написании, ни в звучании. Например, «5» пишется в Сирии «0» и произносится «хамси».

Это рассказали мне советские инженеры накануне. Они сидели в каюте ласковые, как ягнята. Им срочно надо было получить 188 ящиков вибраторов для вспомогательной ЛЭП будущей Евфратской гидроэлектростанции. Вибраторы приплыли в первом трюме.

От слова «Евфрат» мне следовало вздрогнуть. Но я поймал себя на мысли, что на Евфрат мне так же наплевать, как на сто тысяч Тигров. Библейские звуки не действовали на мои барабанные перепонки. Я раздумывал о сугубой прозе. Над вибраторами на крышке твиндека были «Волги» в ящиках. «Волги» шли на Иорданию транзитом через Сирию. Выкинуть «Волги» можно было только плавкраном. Наши стрелы тут не годились. Плавкран в Латакии — сверхдефицит. И я знал, что девяносто девять шансов из ста — вибраторы выйдут из трюма последними. Но одному железному правилу я научился. Главное — не скупись на обещания. Если будешь резать правду-матку, тебе перегрызут шею приставаниями, жалобами, упрашиваниями.

— Вибраторы гасят колебания проводов, понимаете? Провода рвутся, когда нет вибраторов… А ветры здесь отчаянные…

— Ребята, я отлично знаю, что Междуречье — кровавое место. Займусь вашим грузом сам.

— Проблема выбора створа для перехода через Евфрат — интереснейшая в мировой практике, — разливались инженеры.

— Ребята, всё будет в порядке. Сам буду следить за выброской вибраторов…

— Там скользящие грунты. Как два бутерброда, сложенные маслом на масло. И это на глубине в тридцать пять метров…

— Понимаю, ребята! Масло масляное в квадрате, — говорил я. Мне надо было отвязаться от инженеров во что бы то ни стало.

— Очевидно, придётся шприцевать под фундаменты жидкое стекло — сложнейшая техническая задача. И вибраторы…

— Ребята, а Библию вы почитываете? — спросил я, зная, что наши люди, работающие за границей, боятся религиозных тем как чумы.

— Зачем? Почему? — насторожились инженеры.

— О всемирном потопе слыхали? Ведь подтвердилось дело! Ной отсюда поплыл к Арарату.

— Никакого Ноя не было, а потоп был, но подобные катаклизмы случаются раз в десять тысяч лет и инженерная мысль не может…

— А я утверждаю, ребята, что Ной был отличный моряк. И мало того — забулдыга-пьяница…

И наши бывалые строители сразу приняли мои слова за определённый намёк. И стали уверять, что бутылка будет, если вибраторы…

Я сказал, что обижусь на них за это. И пускай инженеры лучше объяснят мне десяток здешних числительных. Они рады были похвастаться знаниями…

И вот я изучал арабские числительные.

Вокруг спало судно. И спала земля древнейших цивилизаций. И спало древнее море. И спали бензовозы на палубе, разрисованные камуфляжем.

Только несколько судов на рейде всё не теряли надежды выудить с берега загулявших моряков и время от времени жалобно и призывно гудели. Но или моряки решили отложить возвращение до утра, или команда портового катера-перевозчика давно и беспробудно отдыхала.

Было холодновато. Сирия — север арабского мира. В древности холодный ветер назывался сирийским. И дурного человека сравнивали с таким ветром, ибо от дурного человека отворачивали лицо.

И когда около часа ночи в рубке возник Банов и, ничего не доложив, стал у притолоки, я решил, что матросик зашёл погреться — восьмое февраля есть восьмое февраля.

— Салам алейкум, — сказал я. — Курите, Банов. Это ещё ленинградские сигареты.

— Нет. Не курю, — сказал он, поразмыслив.

— Не замёрзли?

— Не-ет.

Мы помолчали.

— Они на трап лезут, — наконец выдавил он.

— Кто лезет?

Банов задумался:

— Наверное, воры…

Трап, как всегда при стоянке на якоре ночью, был приподнят, но что это для опытного человека? Я отпихнул Банова и бросился вниз.

Под площадкой трапа юлила лодка, новенькая, с мотором. Они уже чем-то зацепились за борт и прятались в тени. Что может быть нужно трём полуголым мужчинам с головами, закутанными куфией, глухой ночью под бортом чужого судна, в добрых пяти милях от берега, без фонаря? Об этом и Аллах не знает.

Я грозно объяснил молчаливым теням, что требую от них хаттрак. И что, чем позже состоится наш следующий хаттрак, тем это меня больше устроит.

Они без звука гребнули несколько раз и исчезли. Но я чуял их присутствие. Они затарахтели бы моторчиком, если бы решили убраться восвояси.

Двери во внутренние помещения на судне были закрыты, заперты. Ценный манильский трос на корме боцман принайтовил так, что и за сутки не распутаешь, — не первый раз в этих краях был старик «Челюскинец». Однако было одно «но», и существенное: автомашины на палубе.

— Банов, вы молодец, — сказал я. — Только если вы видите, что некто цепляется за пароход, то и сами проявляйте инициативу. Например, заорите или погрозите чем-нибудь увесистым сверху. Можно скобой.

Банов вздохнул:

— Вы велели докладывать… Я доложил.

— Банов, вы молодец, что доложили. Но запомните: для морского вора подняться по отвесному борту — раз чихнуть. Закидывается кошка с тросом, и через пять секунд он на палубе. Именно через пять секунд — здесь нет преувеличения. Они ходят по отвесным бортам, как мухи по потолку, — без всякого напряжения… Что у нас в кузовах автомашин на корме?