Бульвар под ливнем (Музыканты) - Коршунов Михаил Павлович - Страница 19

Всеволод Николаевич кончил играть.

— Пожалуйста, — сказала Кира Викторовна, — поклонитесь.

Теперь Всеволод Николаевич с некоторым недоумением взглянул на Киру Викторовну.

— Я серьезно. Пожалуйста. Публика просит.

— А заявление заберете? — спросил директор. Потом встал и поклонился.

Ну конечно же, не умеет. На лице беспомощность и беззащитность. Шею тянет, как и они тянут. И переламывается как-то совершенно неожиданно.

— Я заберу заявление, — сказала Кира Викторовна. — Вы на меня воздействовали.

Он воздействовал, подумал о себе директор, когда Кира Викторовна ушла из кабинета. Но никто не знает, как дается Всеволоду Николаевичу сохранение пианистической техники, сохранение своего личного творчества; временами он почти ненавидит школу, и ему становится обидно за себя как за музыканта. Он выводит на эстраду учеников школы, а сам он давно не выходил на эстраду даже в Малом зале, и ему кажется, что он за последние годы ничего как музыкант не приобрел, а утрачивает то, что было. Утрачивает мастерство, опорные точки.

В его кабинете есть фортепьяно, но все привыкли, что оно просто стоит. Настройщики сюда не заглядывают. А Всеволода Николаевича захлестывает школа, он оказывается в незатихающем ритме дел и обязанностей, и опять он растерян и опять как будто бы счастлив. А может быть, и счастлив? Бестолковое, глупое противоречие, и он никак не может из него выбраться.

В коридоре, недалеко от кабинета директора, стоял Гусев. Он сказал Маше Воложинской:

— Слышал, как вы отличились.

Гусев держал письма, которые ему только что вручила Татьяна Ивановна. Гусев стоял посредине, чтобы никто не прошел мимо него. Он желал, чтобы каждый убедился, какой он ученый и какой он исследователь.

Маша взглянула на него:

— Что ты слышал?

— Как вы вчера выступали. Кто в лес, кто по дрова.

— Замолчи, — сказала Маша. Ее глаза под очками были строгими и боевыми. — Не твое дело.

— А чье же?

— Наше. Мы выступали. И мы сами…

Гусев лениво обмахнулся письмами, как веером.

— Говорят, ты стояла и грызла скрипку. Гр-гр… На весь зал было слышно.

— Как ты смеешь так о скрипке! — Маша побледнела и стояла бледная и непреклонная, совсем как граф Монте-Кристо. — Ты не музыкант! — Маша не знала, что еще сказать, но потом все-таки сказала: — Если бы услышал такое Бетховен, он бы у тебя все свои тетради отобрал.

— Ты Бетховена не трогай! — закричал Гусев.

Тогда Маша впервые в своей жизни закричала:

— А ты нас не трогай!

Кира Викторовна вышла из кабинета директора и наблюдала за Машей. Тихая, застенчивая Маша — и вдруг такая решительность и такая серьезность. Человек определяет себя в жизни, свое отношение к себе и к другим. И это совсем не просто. Кире Викторовне вдруг стало совестно за то, как она повела себя, — написала заявление об уходе. В таких случаях говорят — минутная слабость.

Первые часы занятий у Андрея и Лади — сольфеджио. Значит, урок Евгении Борисовны. Сказать Евгении Борисовне об Андрее, почему его не будет на занятиях? Она и так узнает. Нет, лучше самой сказать.

Кира Викторовна направилась в учительскую. Но тут ее окликнул Ипполит Васильевич. Он покрутил в воздухе палочкой и сказал:

— Влюбленный вскочил на лошадь и поскакал в разные стороны!

Кира Викторовна засмеялась, и очень громко. Не могла сдержаться.

— Откуда вы это взяли, Ипполит Васильевич?

— Не знаю. От злодеев, очевидно. Хотите, поделюсь еще афоризмами. Шли черные коты — все в кепках и с топорами…

Кира Викторовна опять громко засмеялась.

В коридоре показалась Евгения Борисовна. Она удивленно взглянула на Киру Викторовну. Смеется, веселится, когда такое с ее учениками. Кира Викторовна прочитала это на лице Евгении Борисовны. Фу-ты, до чего все нелепо.

Ипполит Васильевич отправился дальше как ни в чем не бывало. Вот уж кто форменный злодей, не хватает только топора и кепки.

В коридор из учительской выглянула Верочка:

— Кира Викторовна, к телефону. Мать Андрея Косарева.

Кира Викторовна сразу оказалась вновь в реальной обстановке, во всей сложности создавшегося положения.

Глава двенадцатая

Андрей Косарев сидел в классе за одним столом с Иванчиком и Сережей. Впереди сидели Витя Овчинников, Наташа и Рита. Шел урок географии. Андрей никогда бы не подумал, что с утра он опять окажется в школе, будет сидеть на уроке, почти таком же общеобразовательном, как и в их школе. Классный журнал, ведомость о посещаемости, дежурный, «сотрите губкой с доски, последняя парта — не разговаривайте, я с вами миндальничаю, а вы не вытаскиваетесь из троек. Стыдно! Кто еще не сдал реферат? Не вижу вкуса к общественной работе. Последняя парта, прекратите наконец разговаривать».

Рита появилась на следующий день рано утром. Андрей еще спал, он ведь решил никуда больше не идти. Матери заявил об этом. Никуда не пойдет. Все! Пусть мать не задает ему никаких вопросов.

Вдруг рано утром появилась Рита.

— Теперь я к тебе, а не к маме, — сказала она. — Вставай, пойдем со мной.

— Куда это?

— В школу.

— Я кончил с музыкой. Ты понимаешь?

— Понимаю. С музыкой кончил, но со школой ты не кончил, и ты пойдешь в мою школу.

Андрей смотрел на Риту.

— Нет!

— Да!

Андрей, конечно, пошел. Для Риты он готов на все.

В школу Андрей отказался сразу входить. Но потом вошел. Все-таки это были не музыканты, и главное, этого хотела Рита.

Андрея окружили ребята, и никто из них ничего не сказал о вчерашнем, ни слова. Может быть, здесь не обошлось без Риты или «гроссов». Но все выглядело, во всяком случае, совершенно естественным. Рита побывала у директора и договорилась с ним, что Андрей будет заниматься в их классе. Андрея знают все ребята, они ручаются за него. Не может человек быть просто так на улице. Пусть он прекратил заниматься музыкой, но вообще-то ему надо заниматься? Временно хотя бы в их школе, хотя бы сегодня. Рита не хочет, чтобы он был предоставлен самому себе. Директор подумал и согласился.

Андрей сидит в классе, и ему ничего, вполне даже сносно. Даже хорошо. Никаких старых проблем и никаких еще новых. Очень заманчивое состояние, пускай и недолговечное, но необходимое ему сейчас, когда можно вот просто так жить — и все. Ребят он знает, не такой он чужой. Рита около него. На переменах. Она ни о чем не говорит, а только рядом с ним.

Девочки из параллельного класса поглядывали на нее и на Андрея, о чем-то, конечно, шептались. Рита не обращала внимания. Она умеет ни на кого не обращать внимания и защищать не только себя.

На уроке обществоведения Андрей даже развеселился: Наташа делала доклад на тему о религиозных суевериях и гаданиях, разоблачала. Ей помогал Витя. Был ассистентом. Андрей вспомнил Татьяну Ивановну. Здесь в школе Татьяне Ивановне пришлось бы туго, даже несмотря на то, что она выучивает пасьянсы из журнала «Наука и жизнь».

Наташа рассказывала о спиритизме. Это мистическая вера в возможность общения с умершими людьми, с их духами. Возник спиритизм в семье американца Фокса в 1848 году. Из Америки в Европу спиритизм был перенесен в 1852 году неким Гайденом.

Андрей вспомнил композитора Йозефа Гайдна. Андрею всегда нравилась его музыка.

Наташа продолжала рассказывать о спиритизме и о неком Гайдене. Он объявил себя медиумом — человеком, который является посредником между людьми и духами. В 1912 году в России было до двух тысяч кружков спиритизма. Участники сеанса садились за круглый стол, клали руки — кончики пальцев — на край стола. И молчали.

«Как пианисты», — подумал Андрей. Пальцы над клавишами, и короткое последнее молчание, а потом общение между людьми и музыкой. Смешно. В жизни все рядом — несерьезное и серьезное. И человеческие поступки тоже все рядом — и несерьезные и серьезные. А он какой поступок совершил? Но хватит, хватит обо всем этом!

«Гроссы» занимались шахматами. Проблемы столоверчения их не интересовали. Наташа сказала «гроссам», что они могли бы отвлечься от своего занятия и послушать доклад. «Гроссы» на это ответили, что Ньютон не любил отвлекаться от своих занятий, и, чтобы ему не мешала кошка, которую надо было впускать и выпускать из квартиры, Ньютон прорезал в двери отверстие.