Год рыболова - Семенов Мануил Григорьевич - Страница 5

И ему верят.

Не верить считается дурным тоном. Может быть, поэтому нет недостатка в рассказчиках.

Вспоминаются удивительные рыбалки, уникальные экземпляры лещей и щук, грандиозные поклевки и не менее грандиозные обрывы. «Понимаете, са-турн у меня на удочке был в палец толщиной. А она (видимо, щука) как хватит! Только я блесну и видел! Замечательная, между прочим, блесна была. Дружок один из Томска привез…»

И все эти необыкновенные случаи происходили в феврале. Только не нынешним, а год, два или добрый десяток лет назад.

Странно устроена психика рыболова! Он живет не настоящим, а прошлым. Все поистине прекрасное, великое и возвышенное он уже пережил когда-то. И в сравнении с этим нынешние, сегодняшние неудачи его совсем не трогают. Вот где источник неистощимого оптимизма!

По-особому организована и память рыболова. Тщетно вы будете допытываться у него, когда был пущен Турксиб или при каких обстоятельствах произошло падение Трои. Но зато он, не задумываясь, назовет вам год, месяц, день и час, когда поймал самого крупного в своей жизни судака, и вспомнит мельчайшие подробности позапозапрошлогодней рыбалки на Вуоксе. Знаменательные семейные даты – дни бракосочетания, рождения сына и дочери, переезда в новую квартиру – он помнит лишь по своей рыбацкой аналогии.

– Маша, когда у нас Ниночка родилась? – спрашивает он у жены. – Да, да, вспоминаю. Дул ужасный северо-западный ветер, а нас с Михаилом Кузьмичом угораздило затесаться на Истру. И представляешь себе, – ни одной поклевки! Вернулся я с рыбалки, а соседка и говорит: «С дочкой вас!» Шестнадцатого октября это было. Еще, помню, удилище мне один бурбон в электричке поломал. То, что мы вместе с тобой на Птичьем рынке покупали.

Вот сидит он сейчас на февральском льду и вспоминает. Когда более или менее обыденные случаи оказываются исчерпанными, переходит к фантастическим.

– А знаете, братцы, как раньше ловили на Нижней Волге белорыбицу?

«Братцы», конечно, не знают и просят рассказать.

– Происходило это дело обыкновенно в феврале, почти по последнему льду. Выезжал рыболов на реку и захватывал несколько ивовых прутьев пальца в два-три толщиной. Ну, обыкновенно прорубь делал, только не такую, как мы, а квадратную, большую. Укрепит прут толстым концом во льду, к другому, тонкому, леску привяжет с блесной и начинает прут сгибать. Согнет, как дугу, и специальной защелкой закрепит. Это и есть самолов. Блесна на течении играет, белорыбицу приманивает. Хватит она за блесну, сдвинет защелку, прут и срабатывает. Будто катапульта. Не успеет белорыбица опомниться, как уже на льду лежит. Большущая такая, фунтов на двадцать…

– Неужели на двадцать фунтов!

– Обыкновенно! Ведь раньше-то рыбу не граммами, а фунтами считали!

И рассказчик ожесточенно отбрасывает от своих ног покрытого слизью ерша, который в сравнении с красавицей белорыбицей выглядит, разумеется, жалко и убого…

Да, прекрасная вещь воспоминания. За ними незаметно проходит время, они скрашивают самую неприглядную действительность.

– Вот позапрошлый год на Нерли в феврале отбоя не было от окуня!

– А третьего года какой жор был в Скнятине?

– Да, что и говорить…

И все склоняются к единодушному мнению, что год на год не приходится.

Вывод, глубине и многозначительности которого может позавидовать иной кандидат наук.

Возвращаясь домой, рыболов не клянет погоду, не бранит всевышнего за обилие снега, не сетует на слишком капризного, разборчивого окуня. Рыболов возвращается не пустой. С ним дорогие сердцу воспоминания, в которые он сегодня вдохнул новую жизнь.

А что касается окуней, то, если говорить по совести, он на них и не рассчитывал. В феврале на окуней вообще рассчитывать трудно.

Такой уж странный месяц февраль.

Все плохое, что выпало на долю рыболова в январе, не кончилось, а все хорошее, что должно было наступить, еще не началось.

Единственное преимущество февраля в том, что он самый короткий месяц в году.

Рыбы в феврале

Многие рыболовы питают к этой рыбе слабость, что совершенно необъяснимо. У налима нет решительно никаких достоинств, которые хоть в какой-то мере оправдывали бы повышенный интерес к этой довольно бестолковой и бездарной рыбе.

Ну скажите мне, что хорошего в налиме?

Испытывали ли вы трепет и волнение в ожидании поклевки этого флегматичного обитателя коряжистых омутов?

Ручаюсь, не испытывали.

Поклевка налима настолько неинтересна, что рыбак попросту игнорирует ее. Видели вы, проходя берегом реки, небрежно брошенные удочки? Они оставлены без всякого присмотра не случайно: это удочки на налима. Переживать и трястись над такой удочкой совсем не обязательно. Ведь налим не берет наживку, как всякая другая порядочная рыба, а глотает ее.

А приходилось ли вам во время ловли налима пережить неповторимые минуты вываживания? Или испытать ни с чем не сравнимую горечь неудачи:

– Эх, сорвался!

Нет, не приходилось. Когда вы вынимаете удочку с налимом, у вас создается впечатление, будто на другом конце лески прицеплен какой-то неодушевленный предмет – камень, бревно или комок водорослей. И за исход вываживания вам беспокоиться не надо: налим никогда не сорвется.

Задам еще вопрос. Кто не знает, сколько мучительных раздумий испытывает рыболов, выбирая тот именно вид наживки, который наиболее соответствует данному времени года, условиям данного водоема и характеру, повадкам данной конкретной рыбы? Это знакомо каждому рыболову-любителю. Но сталкивается ли он с чем-нибудь подобным при ужении налима?

Никогда!

Налим берет на любую наживку, какая окажется под рукой, – на мотыля, навозного червя, плотвичку, пескаря, лягушонка. Слово «наживка» здесь даже малоуместно. Если оказался у вас мертвый ерш – смело насаживайте его. И если есть в водоеме хоть один налим, – он будет ваш.

Говорят, что налимы охотно клюют даже на селедочную голову. Вероятно поэтому у нас в продаже появляется все больше безголовой сельди: вместо того чтобы выбрасывать никому не нужные селедочные головы в мусоропровод, их скармливают налиму.

После всего перечисленного скажите, положа руку на сердце, есть ли в ловле налима хоть что-нибудь спортивное?

А между тем налима ловят. И даже гордятся этим: «Вчера на Лобне налима выловил. Ну и хорош, дьявол!»

Странное пристрастие к этой рыбе я лично объясняю двумя причинами.

Во-первых, немалую роль тут играют соображения престижа.

В одной рассчитанной на массового читателя брошюре о налиме говорится, что он «знаком почти каждому по одноименному рассказу Антона Павловича Чехова». И это очень больно ранит самолюбие рыболовов. Как, значит, свои познания рыб мы черпаем из литературных источников?! Да это же настоящая клевета! Выходит, что мы уже не в состоянии поймать живого, всамделишнето, а не какого-то там литературного налима?

И усиленно доказывают обратное.

Другая причина пристрастия к налиму кроется в его печени.

Послушайте любого рыболова, и он вам столько наговорит о необыкновенных достоинствах поджарен-ной на сковороде печенки налима! Будто это и есть тот совершенно непревзойденный деликатес, перед которым меркнут всякие там страссбургские паштеты, шашлыки по-карски, гуси, начиненные яблоками, и прочие прославленные изделия кулинарии.

У налима очень большая печень. Но рыболова-гурмана ее естественный объем и вес не устраивают. Поймав налима, он начинает… сечь его ивовым прутом. Подвергнутый безжалостной экзекуции налим, естественно, огорчается и от огорчения у него увеличивается печень.

Тут уже пахнет средневековьем. Во всяком случае, рыболовная общественность обязана пресечь это варварство и решительно выступить против телесных наказаний…

Если сравнивать налима с плотвой, мы убедимся, что последней явно не повезло. По совершенно непонятной причине А. П. Чехов не посвятил ей ни одного рассказа. А она этого безусловно заслуживала. Хотя бы потому, что плотва – самая покладистая рыба в мире. Она клюет в любое время года и на любую насадку. Мы поместили заметку о плотве в февральском разделе, но могли бы упомянуть о ней месяцем раньше или позже.