Не по чину - Красницкий Евгений Сергеевич - Страница 83

А с другой стороны, чтобы не тратить зря время на посыпание головы пеплом: откуда вам это было знать, если все окружающие вас мамки-няньки, дедки-дядьки и бабки молчали, как в рот воды набрали? Предоставили вам барахтаться самостоятельно, не имея ни малейшего представления о тех самых внутренних процессах.

Нечего их винить, сэр, – такой информацией никто никогда добровольно не делится, это у ваших «соседей по ящичку» в подкорку с пеленок вбито. ТАМ, в эпоху информационных технологий, считается нормальным, если управленец располагает двадцатью процентами информации, необходимой для принятия решения. ТУТ, когда информация ценится куда дороже золота и хранится почище любого клада, решения принимаются, когда есть хотя бы пара процентов надежной информации. У вас не было и того. И вот с этим надо что-то делать, поскольку работать в условиях информационного голода вы не приучены. Так что ваша задача сейчас не ныть, сэр Майкл, а добиться, чтоб такая ситуация больше никогда не повторилась».

Началось все не с тех трехсот гривен за спасение княжьего семейства, на которые Никифор так неожиданно легко расщедрился, а гораздо раньше. Может быть, с того памятного разговора, который у них с дядюшкой состоялся летом на ладье, когда шли по Пивени в крепость. Не исключено, что анкл Ник что-то в этом роде задумал еще тогда, да не видел способа претворить замысел в жизнь, а когда судьба свела на одной ладье его, князя Городненского, да Мишку с Дунькой, дядюшку и осенило. Или он это придумал по пути из Городно, пока Мишку догонял? Не принципиально. Важно то, что Никифор, получив непосредственный доступ к князю, а главное – моральное право говорить с ним от имени Ратнинской сотни и рода Лисовинов, даже и не заикнулся, паразит, ни о каких налоговых льготах и прочих послаблениях своей торговле, а повернул совсем в другую сторону.

В своих походах в низовья Немана за янтарем дорогой дядюшка с некоторых пор стал сталкиваться с малопривлекательным для него фактом рэкета, чего раньше в тех краях не замечалось, ибо местные племена транзитных купцов не трогали, вполне довольствуясь тем, что имели свой интерес от торговли и обслуживания проезжего люда.

Жители Понеманья пробавлялись в основном охотой да рыбалкой, а потому места, удобные для поселений на реке и дающие возможность эту самую реку контролировать, всегда вызывали пристальный интерес всех соседей, и прочно сидели там только те, кто мог надежно охранять свое жилище от посягательств конкурентов. Происходило это, по всей вероятности, довольно долго с переменным успехом: время от времени, не слишком часто, «хозяева» в таких точках сменялись, но на проходящих купеческих ладьях это никогда существенно не отражалось – их, как пресловутую курицу, несущую золотые яйца, берегли все.

Однако с некоторых пор все стало меняться, и не в лучшую сторону. Несколько лет назад в одном из таких прибрежных укреплений сел очередной местный вождь, свалив перед этим предыдущего и заняв всю прилагающуюся к «точке» территорию. Местный-то он местный – остальные, включая ближайших соседей, поначалу его право признали (совсем уж чужака сразу бы на ноль помножили), но до этого он не один год помотался по свету. То ли изгнали его когда-то, а сейчас этот «путешественник» возвратился восстанавливать свои права, то ли просто по молодости лет склонность к авантюризму имел – не суть. Важно, что вернулся он на родину предков не один, а с дружиной, то ли наемной, то ли приблудной – уж больно пакостные людишки в ней подобрались. Были замечены там и ляхи, и пара немцев, и шведы с датчанами, и другая сволочь вовсе непонятного происхождения, в том числе какой-то католический священник, такой же отморозок, как и прочие, но в рясе. Ходил, правда, невнятный слушок, что этого попа то ли сана за что-то лишили, то ли сам от кого-то спасался, но проповедовал он весьма рьяно, что никак не могло понравиться его местным языческим «коллегам».

Впрочем, все это купцов, и в частности Никифора, никоим образом не касалось, пока эта гоп-компания не решила повысить тарифы на прохождение купеческих ладей: пришлая дружина требовала себе законной награды за службу. Но и тогда еще жить вполне можно было – выгода покрывала убытки от этой мелкой неприятности, ну и задаром проскользнуть иной раз удавалось. И все какое-то время продолжалось по-старому, но нарушенное равновесие сделало систему неустойчивой: пошли вначале малозаметные, но все нарастающие колебания, пока не произошла почти глобальная катастрофа.

Подобное тянется к подобному: к дружине, прижившейся и даже успевшей за несколько лет обзавестись на новом месте семьями, продолжали потихоньку прибиваться такие же отморозки. Уж как они там между собой договаривались, неизвестно, но в результате этого процесса пришлые стали в селении преобладать и понемногу устанавливали свои порядки. А когда один из немцев, убив в поединке прежнего вождя, занял, согласно обычаю, его место, и подавно завертелось.

«Налог» снова резко взлетел, а пытавшихся оспорить такое безобразие стали брать на щит – несколько торговцев там уже сгинуло. Многие купцы, из тех, кто ранее шел по Неману мимо Городно в Туровское княжество, стали от греха сворачивать на приток Немана Вилию – в полоцкие земли.

Такое положение дел всем, включая соседей беспредельщиков, тоже терпящих убытки из-за сокращения грузопотока по тому отрезку реки, что вел к Городно, резко разонравилось, но выяснилось, что спохватились поздно. «Пробка» разрослась уже до укрепленного форпоста и выбить ее можно было только ценой немалой крови и только совместными усилиями. Но объединиться до такой степени местные вожди, раздираемые внутренними сварами, оказались неспособны, а сил только тех, кто сидел непосредственно на реке, не хватало, да и они никак не могли согласовать свои действия, которые пытались безуспешно предпринимать время от времени.

В довершение всего пришельцев явно кто-то усиленно подогревал извне, но кто именно, можно было только предполагать с той или иной степенью вероятности. Так, Полоцк имел все основания не желать развития еще одного пути с Балтики, ибо это наносило ущерб его интересам. Вполне вероятно, руку приложили и ляшские купцы – им тоже конкуренты не слишком нравились, да и Новгород мог подсуетиться. Как говорится, ничего личного, только бизнес.

В этой истории князя Всеволода больше всего беспокоило то, что подобное безобразие находилось не слишком далеко от Городно, да еще имело тенденцию к продвижению к его границам. К тому же пороги, находящиеся вниз по реке всего в трех днях пути от города, хоть и не слишком сложные для прохождения, тем не менее позволяли «выездным бригадам» время от времени перехватывать непокорных купцов, не желавших платить разбойничьей «таможне» добром.

С другой стороны, разросшаяся община поселенцев на основной «точке» тоже не избежала трудностей роста: увеличившееся население надо было чем-то кормить. Прибыль от разграбленных ладей на постоянную не тянула, дальнейшее повышение и так зашкаливавшей «пошлины» представлялось маловероятным, а облагаемый ею грузопоток неумолимо падал. Местное население нахально отказывалось пахать не слишком плодородную землю и кормить «джентльменов удачи» – в общем, назревал классический системный кризис.

В результате в массах пришельцев зародилось естественное желание набрать холопов и переложить продовольственную программу на их плечи, то есть поселение решило развиваться вширь, осваивая новые территории. Что по этому поводу думали соседи – разговор отдельный, их пока не спрашивали, вопрос прежде всего уперся в то, где взять холопов. И тут как раз подоспел тот самый поход ляхов на Погорынье. Судя по всему, ляхи из числа осевшего на порогах сброда связь с метрополией каким-то образом поддерживали, причем на таком уровне, что о походе узнали заблаговременно, чтобы успеть в него влиться. Собственно, похищение княгини Агафьи с детьми произошло с непосредственным участием этих самых «сидельцев», которые присоединились к «молодецкой забаве» в надежде на безопасное возвращение мимо Городно с добычей и полоном.