Коровка, коровка, дай молочка - Семенов Анатолий Семенович - Страница 8

Когда хлопнула дверь, Тимофей вышел в кухню.

— Бесстыжая морда, — сказала в сердцах Марина. — Человек из последних сил выбивается, а ты, свинья, наел харю, растрясти своё пузо не хочешь.

— Да я это…

— Чего это?

— Дрова остатки хотел исколоть завтра.

— Совесть у тебя есть? Скотина ты безрогая. Скажи, совесть есть у тебя?

— Есть, есть… — Тимофей стал щупать карманы. — Была где-то.

Он вынул из карманов сигареты и спички.

— Была, — передразнила его Марина. — Где была она у тебя, там хрен вырос.

— Ладно, поеду. Только успокойся ради Бога. — Тимофей сунул в рот сигарету, закурил. — Где моя меховая тужурка? Надо подготовить все загодя. Чтоб завтра утром не бегать, не суетиться.

— Успокойся, — передразнила опять Марина, взявшись за пельмени. — Так и хочется иной раз взять чугунную сковороду и огреть по твоей башке окаянной.

— Я же сказал — поеду. Чего завелась-то?

— Стыдно мне за тебя. Стыдно!

— Все. Я собираюсь. Прямо сейчас — Тимофей пошёл в закуток собирать одежду. Вышел оттуда с ворохом старого тряпья. Снял с печки валенки.

— Чего там прячешь? — спросила Марина.

— Где прячу? Ничего никуда не прячу.

— В валенок что запихал? Водку?

— Это на всякий случай, если замёрзну. Чтоб не простудиться.

— Нет, определённо сковорода плачет по твоей башке.

— По прогнозу завтра мороз обещают.

— Возьми пешню потяжелее, чтоб не замёрзнуть.

— Пешню — само собой…

… Галина Максимовна подошла к самому роскошному на селе, крытому железом пятистенному дому с амбарами, баней и прочими постройками. Здесь жил столяр леспромхоза Михаил Шастин.

Галина Максимовна вошла в ограду. На неё бросился цепной пёс. Залаял, захрипел, задыхаясь от злобы и ошейника. Цепь не доставала до порога, и можно было войти в дом. Сразу было видно, что хозяин — мастер на все руки. Наличники окон и ставни — с резными узорами, расписаны масляной краской. В ограде под окнами стоят ульи — старые и новые, недавно сделанные. По количеству ульев видно, что хозяин не только разводит пчёл, но имеет целую пасеку.

Прежде чем войти в дом, Галина Максимовна постояла на крыльце, подумала, стоит ли беспокоить этого человека. Но бригадир водолазов просил людей как можно больше, и она вошла в сени.

Хозяин сидел у самого входа. Делал рамки для ульев. Мужик в годах, сухощавый, светловолосый. Лицо розовое, пышет здоровьем, как у всех, кто разводит пчёл. Но выражение лица суровое, властное. Глаза бесцветные, узкие. Услышав стук, открыл дверь, впустил гостью.

— Хожу вот по домам, собираю людей на помощь.

— Много собрала?

— Человек двадцать. Может быть больше. Но надо ещё. Вдруг кто-нибудь из тех, кто пообещал, не придёт или опоздает.

— Даже если соберёшь всю деревню, ничего это не даст.

— Почему? — Галина Максимовна насторожилась.

— Пустое это дело. Ничего глупее придумать не могла? Придумала — искать подо льдом.

— Извините. — Галина Максимовна повернулась к выходу.

— Обиделась что ли? Правду же говорю! Я приду, конечно. Помогу.

— Не надо! Ради всего святого… Не приходите. Не надо. Я очень прошу вас…

Галина Максимовна скорей-скорей, сопровождаемая пёсьим лаем — за ограду. На улице поскользнулась и упала. Почувствовала сильную боль в ампутированных пальцах. Сняла варежку. Один палец стал кровоточить. Бинт окрасился кровью. Галина Максимовна надела варежку, кое-как, опираясь на костыль, поднялась и со слезами на глазах медленно пошла дальше.

Вечером, обойдя всю деревню, Галина Максимовна возвращалась домой. Еле доползла. Села на лавочку возле своего дома, положив костыль между ног. Подмораживало, и слезы застыли под её глазами двумя белыми серёжками.

Утром у конторы леспромхоза собралось человек тридцать с пешнями и совковыми лопатами.

— В дежурку все не войдут, — сказал Алексей Тигунцов, подходя к Дементьеву.

— Так, — сказал Дементьев, слегка возбуждённый тем, что народу больше чем достаточно собралось. — Езжай к Ивану Мартынову, и вместе с ним — в гараж. Пусть заводит автобус. На автобусе и в твоей дежурке, я думаю, разместимся.

… Уже рассветало, когда приехали к реке. День обещал быть ясным, солнечным. Мужики, разделившись на несколько групп, приступили к работе. Афанасий наметил проруби в шахматном порядке вдоль всего русла реки, и люди стали долбить лёд тяжёлыми пешнями, отбрасывать совковыми лопатами.

Галина Максимовна осталась дома. Она понимала, что все эти люди, не веря в её затею с поисками с самого начала, собрались из уважения к памяти покойного, чтобы исполнить перед ним свой последний долг. Большинство были уверены, что эта последняя поездка, как и все предыдущие, ничего не даст, но никто не посмел отказать в просьбе о помощи, — по крайней мере совесть перед погибшим и перед людьми будет чиста. И Галина Максимовна, теперь уже потеряв надежду, подводила итог всем хлопотам, размышляя о том, выполнила ли свой долг до конца и можно ли ещё что-нибудь предпринять.

В этот день она встала рано и с утра была в напряжении. Дважды ходила к конторе леспромхоза: сначала — насчёт транспорта, а потом — узнать собрались ли люди. Один из ампутированных пальцев вдруг стал кровоточить, и она сходила на фельдшерский пункт на перевязку. Вернувшись домой, почувствовала усталость и, сняв пальто, села на диван. Её измученный вид угнетал дочерей, и они больше старались находиться в своей комнате и не попадаться ей на глаза.

Время близилось к обеду, а Галина Максимовна все сидела на диване и боялась лишний раз шевельнуться, чтобы не травмировать натруженную ногу и кровоточащий палец. Мысли её были с теми, кто трудился на реке. Порою ей казалось, что в её воспалённом мозгу кроме воображения излучины реки, припорошенной снегом, на которой возятся мужчины и без конца долбят лёд, ничего не осталось. Отчётливо вырисовывалась пешня с толстой берёзовой ручкой, которую будто бы методично поднимает и опускает Афанасий, а от её ударов разлетаются во все стороны мелкие осколки льда. Тяжёлая пешня с блестящим стальным наконечником, меховые рукавицы Афанасия. Брызги льда и — ничего больше. Видение исчезало и снова появлялась мысль о том, выполнила ли она свой долг до конца…

В полдень Афанасий стоял в раздумье в обнимку с пешней и курил. В последний раз затянулся, бросил окурок на лёд. Неспеша надел меховые рукавицы и взялся за ручку пешни. Несколько раз ударил нехотя, вроде бы через силу, но потом, раз за разом пешня уходила все глубже в лёд. Наконец так разохотился, в такую пришёл ярость, что мужики с пешнями и лопатами, которые были рядом с ним, невольно вынуждены были прибавить в работе.

Афанасий остервенело долбил лёд. Наконечник пешни сверкал на солнце. Лёд брызгами разлетался в разные стороны.

Работа на соседней проруби продвигалась не так быстро. Верховодил здесь Тимофей Макаров. Он устроил очередной перекур. Мужики из его бригады, опершись на пешни и лопаты, курили, посматривая как работают остальные бригады. Тимофей вынул из кармана складной стаканчик, из другого кармана — начатую бутылку водки. Мужики побросали окурки, окружили Тимофея плотным кольцом.

— По маленькой. Для настроения, — сказал Тимофей, наливая в стаканчик.

По соседству с бригадой Тимофея Макарова, ближе к берегу, трудилась бригада более расторопных мужиков. Верховодил здесь Георгий Куликов, любитель птиц, усадьба которого увешала скворечниками и птичьими кормушками.

Прорубь Афанасия готова. Один из мужиков вылавливал совковой лопатой последние осколки льда. Водолазы подошли к проруби. Валентин надел на голову шлем, Костя помог закрепить его. Антон опустил в прорубь металлическую лестницу и стал готовить шланги. Долговязый Саня надевал на себя другой скафандр.

Валентин спустился под лёд. Через минуту, когда долговязый Саня, надев шлем, тоже готовился к спуску, Валентин, находясь подо льдом, вдруг стал дёргать шланг. Это было сигналом, что водолаз намерен подняться наверх. Антон, следивший за шлангом, удивился столь скорому возвращению напарника, но тут же стал выбирать шланг.