Мичман Изи - Марриет Фредерик - Страница 17

Одновременно с Джеком на корвете «Гарпия» служили, помимо упомянутых здесь Джоллифа и Наглерса, еще три мичмана, о которых можно только сказать, что они были типичными мичманами: выказывали плохой аппетит к учёбе и отличный — за обедом, питали неприязнь ко всякой работе и пристрастие к развлечениям; они то дрались друг с другом a l’outrance[13], то клялись друг другу в вечной дружбе. В их головах гнездились кое-какие смутные понятия о чести и справедливости, но на практике они редко руководствовались ими. В их душах добродетели и пороки настолько тесно переплелись, смешавшись в одну хаотическую кучу, что было почти невозможно определить истинные мотивы их поступков, а решить, где пороки переходят в добродетель, а добродетели разрастаются до степени пороков, уж и подавно было никому не под силу. Их звали О’Коннор, Миллс и Гаскойн. Остальных сослуживцев Джека мы представим читателю в другом месте, по мере их появления на сцене.

После обеда у капитана Джек последовал за своими сослуживцами Джоллифом и Гаскойном в мичманскую кают-компанию.

— Послушайте, Изи, — сказал Гаскойн, — всё-таки вы чертовски развязный и смелый малый, если прямо в лицо капитану заявляете, что вы такая же важная шишка, как он.

— Простите, — ответил Джек, — я не имел в виду отдельных личностей, но говорил вообще о принципах и правах человека.

— Ну и ну, — заметил Гаскойн, — первый раз в жизни довелось услышать, чтобы какой-то мичманок осмелился болтать такое! Смотрите, как бы ваша болтовня о правах человека не довела вас до беды — на военном корабле не поспоришь! Капитан отнёсся к ней удивительно легко, но другой раз лучше не рисковать.

— Гаскойн даёт вам дельный совет, — подтвердил Джоллиф. — Пусть даже ваши идеи справедливы, в чём я очень сомневаюсь, или лучше сказать, считаю их непригодными для жизни, но надо же иметь благоразумие, и если на берегу ещё можно обсуждать подобные вопросы, то здесь, на военном корабле, это не только предосудительно, но и крайне опасно для вас.

— Человек — свободная личность и волен в своих поступках, — заявил Джек.

— Ну, о мичманах такого не скажешь, даю голову на отсечение! — сказал Гаскойн смеясь. — Вы скоро сами в этом убедитесь.

— Но именно в поисках истинного равенства я и отправился в море!

— Надо полагать, первого апреля[14]! — заметил Гаскойн. — А вы не шутите?

Здесь Джек закатил пространную речь, которую Джоллиф и Гаскойн выслушали спокойно, а Мести — с восторгом. Когда он её кончил, Гаскойн разразился смехом, а Джоллиф только вздохнул.

— От кого вы набрались этих идей? — спросил Джоллиф.

— От отца, они составляют краеугольный камень его философии, а он великий философ.

— И отец послал вас в море?

— Нет, он возражал, — ответил Джек. — Но, конечно, он не мог оспаривать моё право и свободную волю.

— Как ваш друг, мистер Изи, — сказал Джоллиф, — я советую вам держать свои мнения при себе. Как-нибудь в другой раз, при случае, я объясню вам почему.

Едва были произнесены эти слова, как дверь отворилась и в каюту вошли Наглерс и О’Коннор, уже прослышавшие о крамольных речах Джека.

— Вы ещё не знакомы с мистером Наглерсом и мистером О’Коннором? — спросил Джоллиф Джека.

Джек как воплощение вежливости встал и поклонился, однако те уселись на стулья, не ответив на поклон. Основываясь на том, что Наглерс узнал о Джеке, он решил, что Джек — ещё одна жертва, над которой он может безнаказанно измываться, поэтому, усевшись без церемоний, он начал:

— Итак, мой милый, ты явился на корабль, чтобы поднять здесь бунт своей болтовнёй о равенстве? Тебе это сошло с рук за капитанским столом, но можешь мне поверить, что у нас, в мичманской кают-компании, тебе это так просто не сойдёт: кто-то должен быть наверху, а кто-то внизу, и мне сдаётся, что ты один из последних.

— Если, сэр, говоря «быть внизу», вы имеете в виду меня, считая, что я должен подчиняться или покоряться вам, то вы глубоко ошибаетесь, уверяю вас. Исходя из своих убеждений, я никогда не стану тиранить того, кто слабее меня, но точно так же я не потерплю издевательства над собой и дам отпор любому угнетателю.

— Ба, да он настоящий златоуст! Ну что ж, проверим, чего ты стоишь на деле. Не слишком ли высоко ты себя ставишь?

— Какой же вывод следует сделать из ваших слов? Верно ли, что мне отказывают в равноправии с моими товарищами? — спросил Джек, взглянув на Джоллифа. Тот хотел что-то сказать, но Наглерс перебил его:

— Да, ты на равных с нами, но только при одном условии: ты имеешь право на каюту, пока тебя не вышибли из неё пинком за непочтительность к старшим; ты имеешь право вносить свою долю на общий стол, но получишь свою еду, если сможешь её получить; имеешь право говорить, но только покуда тебе не велели заткнуться. Короче, у тебя равные права с другими делать, что хочешь, получать, что хочешь, говорить, что хочешь, но только если ты сможешь всё это делать, ибо здесь, в нашей каюте, действует одно правило: «Слабого бьют». Это и есть равенство по-мичмански. Ты понял или тебе нужно подтвердить правило примером?

— Но ведь это значит, что здесь равенства не больше, чем у племени дикарей, где сильный угнетает слабого и господствует закон дубинки. Впрочем, этот же закон действует в частных школах на суше: там тоже слабый вынужден пресмыкаться перед сильным, иначе его бьют.

— Вот теперь я вижу: ты понял. Так ты был в частной школе? Как там относились к тебе?

— Точно так, как и вы относитесь здесь к людям, насаждая закон «слабых бьют».

— Вот и прекрасно, мой птенчик, умный понимает с полуслова, — сказал Наглерс. — Как говорится, слепой лошади что кивнуть, что моргнуть — всё едино.

В это время раздалась команда: «Убавить паруса!» — положившая на время конец их препирательствам. Все бросились наружу, а так как наш герой не получил ещё приказа приступить к своим обязанностям, он остался в каюте в обществе Мести.

— Клянусь непесами, масса Изи, я полюпил вас всей тушой. Как вы прекрасно говорите, масса Изи! А Наглерс, не пойтесь его! Вы его попьёте, наверняка попьёте! — продолжал негр, ощупывая бицепсы на руках Джека. — Честное слово, я готов поставить нетельное жалование на вас. Не пойтесь, масса Изи!

— Я и не боюсь, — ответил Джек. — Я побивал ребят крепче, чем он.

Джек говорил правду: честная схватка не считалась грехом в школе мистера Бонникасла, где учителя не обращали внимания на подбитый глаз или расквашенный нос учеников, лишь бы уроки были хорошо выучены. Джек частенько участвовал в драках и стал недурным бойцом, и хотя Наглерс был выше его ростом, Джек был зато крепче сложён и мог больше рассчитывать на успех в драке. Хороший знаток бокса скорее сделал бы ставку на Джека, если бы мог сравнить противников, поставив их рядом.

Как только вахта освободилась, Наглерс, О’Коннор, Гаскойн и Госсет вернулись в каюту. Наглерс, неоднократно добивавшийся признания своего превосходства как самый сильный из мичманов, за исключением Джоллифа, во время работы на палубе только и делал, что толковал о наглости Джека и о своём намерении сбить с него спесь. Вот почему все мичманы спустились вниз, чтобы позабавиться дракой.

— Так вот, мистер Тихоня[15],— заявил Наглерс, входя в каюту, — как видно, ты собираешься оправдывать своё имя и есть потихоньку казённый хлеб даром, ничего не делая.

У Джека закипела кровь.

— Вы очень обяжете меня, сэр, если перестанете вмешиваться не в своё дело!

— Ах ты, нахал! Только посмей сказать ещё одно слово, и я тебя вздую так, что вышибу из башки все твои идеи равноправия!

— Фу ты, ну ты, — ответил Джек, воображая, что он опять вернулся в школу Бонникасла, — мы это ещё посмотрим.

После чего Джек спокойно снял свой камзол, галстук и рубашку, к большому удивлению Наглерса, отнюдь не ожидавшего такой решительности и самообладания со стороны Джека (и к ещё большему восторгу остальных мичманов, которые дорого бы дали за то, чтобы увидеть Наглерса побитым). Однако Наглерс понимал, что он зашёл слишком далеко, чтобы отступать, поэтому он тоже стал готовиться к драке. Когда все приготовления были закончены, вся компания отправилась в кубрик для младших офицеров, где было просторнее, чтобы уладить там свои дела.