Чужестранец - Семенов Алексей - Страница 48

– Ага, – само слетело с губ словечко, и он сам себе поразился: две ночи назад точно так же начинал каждую свою речь Антеро.

– Вот видишь, – засмеялась Хилка и слабо пожала руку Мирко. – У него с «ага» всякое слово начиналось. – Ничего я у тебя не попрошу, совета даже. Совет ты уж мне дал. Что там через год случится, гадать пользы нет. Как у калитки порешили, так и сделаем – с тем жить буду. Тебе просто сказать хочу, какая жизнь тут, в Сааримяки. С виду – пригоже, а внутрь глянешь – иное и гнило.

– Везде так, – утешил ее Мирко. – У нас в Холминках то ж, если не хуже. Потому и не понятно мне, зачем Антеро на север ушел. Я вот оттуда подался. Старики говорят…

– Вот и у нас говорят: раньше не было такого. Не знаю, раньше меня на свете не было, не видела. Что теперь скажу.

– Надо ли? – возразил Мирко. – Я завтра уйду. Здесь, может, и образуется все, а я думать буду всякое. Голова-то не заболит, а худое думать буду.

– Не печалься. Одними думами ничего не сделаешь. Тут без тебя случится, кому худа натворить. Так вот, – она перевела дух, – с того начну, как с Антеро получилось. До прошлой весны мы друг друга как и не знали. А потом, как праздник был, весну провожали, он подошел ко мне и говорит, – так подошел, что рядом никого не было, видно, всю дорогу минутку выгадывал. И говорит, значит: «Видела когда-нибудь, как поутру на болоте сохатые с островин выходят?» – «Нет, говорю». – «А как ночью синие огоньки от человека убегают?» – «То ж, говорю». – «Ну а как цветы болотные распускаются, сабельник, к примеру, хоть и не время еще?» – «Нет», – отвечаю. «Тогда идем завтра, я тебе покажу. Хочешь ли?» Я и согласилась, сама уж не знаю почему. Так и пошло, как у всех бывает. Одно удивительно было: на второй раз он меня к колдуньему озеру повел да и сказал: «Вот здесь я тебя, как в первый раз, увидел». – «Сейчас?» – спрашиваю. «Да нет, – говорит, – намедни». – «Это как же? – спрашиваю. – Разве мы до того, как ты меня сохатых смотреть водил, вместе сюда ходили?» – «А то», – отвечает. Я посмеялась тогда, говорю: «Чудной ты, Антеро, какой. Может, это тебе пригрезилось?» Он поглядел тогда как-то особенно, потом ладонью по глазам провел и отвечает: «Может, и так». – «Тогда расскажи, – говорю, – какая я была». – «Ладно, – говорит, – расскажу, – вздохнул так. – Я, – говорит, – с болота возвращался, запозднился. Темени еще не было, а звезды уже показались. Что ж, думаю, и ночью дойду, леса знакомые. На озеро вышел, смотрю – на другом берегу ты. Вот, думаю, диво: как это ты в таком месте очутилась да в такой час. Да и к чему? Махнул я тебе рукой, крикнул. Ты увидела, ответила что-то, я озеро обошел, подошел». – «Во что ж я одета была», – спрашиваю. «Да, – говорит, – в рубаху такую вот, черевики, понева белая с красным по синему, венчик твой серебряный. А еще обруч был, из бисера плетеный на левой руке. Ныне, – говорит, – не вижу. Где ж он?» А у меня и не было такого никогда. Я его давай про узор спрашивать, а он взял веточку да тут же на песке и начертил. Я после такой сплела.

– Что ж еще он рассказывал? – спросил Мирко. В голове у него начала наконец складываться дикая, необычайная, но связная картина всего, что было в последние два дня, что случилось раньше и, возможно, если Хилка доскажет, что делать дальше.

– Вот и он тогда точно так на меня смотрел, – сказала меж тем девушка. Она приблизила к нему свое лицо, заглянула прямо в глаза. – Одинаково.

– На меня тоже так смотрели, как ты сейчас, – ответил Мирко. – А теперь и не знаю, где опять такие глаза найти. Ты хоть знаешь, куда Антеро ушел, где искать. А я вот не знаю. – Он отвел взгляд, посмотрев на небо. Гвоздь-звезда, водящая вкруг себя прочие, светила бело и ярко. Не много, знать, убытка принес тот лепесток, что сорвал-таки для Луны сын небесного хозяина. – Ладно, ты досказывай.

– Да вот и все, наверно. – Хилка высвободила свою руку из руки Мирко – не выдернула, а так, чтобы сесть по-иному. – Антеро про то говорить больше не любил. А тогда он еще сказал, что говорили мы с ним «в первый раз» про травы, да болота, да малый народ, что на островах болотных живет. Мы-то, конечно, про все это после говорили, потом. А тогда он с кем говорил? Да и говорил ли? Или то сон был, или наваждение? Только все одно к лучшему оно было. Мы тогда условились, что будет со мной по лесам гулять, по болотам, показывать все. А еще он мне… ей… мне бусину давал смотреть. А я ему знак, который на бусине золотом стоит, показала.

– На валуне старом, что на поляне стоит, у самого леса, – проговорил Мирко. Ему хотелось выть на эти красивые звезды.

– И ты видел? – прошептала Хилка. – А он мне говорил, что знак тот тогда появился, а потом, сколь он туда ни ходил, более его не видел. Значит, не привиделось то ему?

– Может быть, – ответил Мирко. – А может, это и мне видение было. Я бы только из того видения и не возвращался.

– А я бы попасть туда хотела, хоть на миг, – мечтательно сказала девушка. – Как же это? Выходит, вам двоим одно видится? А меня ты там не видел?

Мирко посмотрел на Хилку. Она ждала ответа так, словно от этого зависело что-то очень важное. И ему показалось, что, если сейчас он скажет «да», то сможет запросто, сказав только одно это слово и взяв ее за руку, навсегда остаться здесь, с ней. И ни Антеро, ни Ахти Виипунен ничего не будут значить для них. И не надо будет идти за своенравной бездельной бусиной невесть куда, искать вечно прекрасную и вечно ускользающую богиню, молиться на неведомо что указующий знак, мерить своими короткими шагами беспредельность мира. Не нашел ли он здесь то, зачем, верно, и уходил из Холминок? Что могло быть проще? Что можно было еще хотеть? Ведь обе они были так похожи. Но Хилка была рядом – только руку протяни.

– Нет, – просто и искренне ответил Мирко. И это было правдой: Хилка не была Риитой и он не любил ее. Девушка тоже посмотрела на звезды. Что она думала? Мирко допускал, что ей хочется того же, что и ему.

– Жаль, – сказала она. – Мне почему-то так кажется. Скажи, если передумаешь, – высказала она то, что не смог, не позволил себе сделать он. – Теперь ты и это знаешь. А еще я рассказать хотела про отчима. Никому не скажу, даже бабке Гориславе – ей незачем. И Тиине не скажу. Может, и Антеро не скажу никогда. А тебе скажу. Сама не знаю зачем. Ты должен знать.

– Ты так говоришь, – медленно сказал мякша, – что я начинаю худо думать про Ристо Саволяйнена. Да и про жену его.

– И правильно думаешь. – Хилка смотрела на него так, точно в нем одном была сейчас ей опора, не дающая упасть. Мирко боялся, что не сможет найти верных слов, что девушка потом будет корить его за то, что он не отослал ее обратно в горницу, но он не двинулся с места и не сказал ни слова поперек. Сейчас он был ей нужен.

– Не думай только, что он надо мной насильничать стал. Он, да ты видел ведь, собой хорош и говорит складно. А я тогда глупая совсем была. И Антеро еще не знала. А мать узнала про все, конечно. Не мудрено было. А отчим – не вовсе он плох, хоть и не люблю я его, да и не любила никогда, – меня даже уйти звал. А как стала я с Антеро ночи ходить по лесам, Ристо и вовсе умом помрачился. Мне прохода не давал и с матерью ругался. А уж она-то как меня честила! Била даже. И сказаться некому было. Зато как Антеро появился – вот уж обхаживать меня начала. Она уж совсем было к свадьбе изготовилась – меня с глаз долой к Суолайненам отдать. Отчим-то к тому времени смирился уж, опять к матери вернулся да каялся все. А как Антеро ушел… Сам видишь, что случилось. Она для этого на него напраслину возвела.

Мирко не был ни удивлен, ни ошарашен. Это была та жизнь, о которой он знал не понаслышке. Знал, но не пробовал сам. И сейчас, когда довелось попробовать, все случалось как-то само собой, и он ничему не удивлялся.

– И в колодец ты потому намерилась? – спросил он.

– Нет. Действительно черное марево было, как крыло вороново, только много чернее. Все помню, как да что делала. И в том была уверена, что все делаю верно. А сама себе хозяйка стала только после того, как в глубь колодца глянула да испугалась.