Чужестранец - Семенов Алексей - Страница 21

Мирко встряхнулся, отгоняя тревожное видение.

– Давай, что ли, вечерять станем, – предложил Ахти. Ему, видно, тоже показалось напоследок что-то смутное.

– И стану я тебе сказывать, зачем это мне Антеро понадобился.

– Время ли? – усомнился Мирко.

– Время, – отвечал Ахти. – Теперь можно.

– Что ж, сказывай.

Кряхтя, как старый дед, Мирко подсел к костру и обломанной веткой стал разгребать золу, выкатывая наружу печеные клубни и корни рогоза.

– Начну вот с чего, – неторопливо повел речь хиитола. – Антеро я помню, сколь и себя. Дома у нас через один стоят. Он меня на пять годов постарше. На улице вместе играли. На озеро это тоже вместе ходили, и в лес. Только на болото меня не брали. Антеро, может, и взял бы, а вот дед его, Тойво, и отец, Йорма, ни в какую. Секрет такой у них был родовой – болотные тропы да травы. От болота вся их странность, верно, и взялась – откуда ж еще? А как он ту бусину нашел – и вовсе как не от мира сего стал. Холмы, говорит, дескать, вижу, сосны, людей – туда жить подамся. И деда Тойво туда ж потянуло – что молодой, что старый, а два сапога – пара. Деду все тростники какие-то мерещились да камни огромные.

«Значит, правду молвил Антеро», – подумал Мирко.

– А это верно, что с дедом Тойво мудрец один из полянинов – лекарь вроде – на острова хаживал да и пропал там?

– Деды говорят, правда. Меня тогда еще на свете не было. Только кто его знает: может, и ушел тот лекарь, а может, и в трясине канул – кто ж проверял?

– А сам ты в бусину глядел?

– Глядел, а то как же, – хмыкнул Ахти. – Антеро, даром что молчун, полдеревне уши прожужжал со своей игрушкой. Что и говорить, занятная вещь, и сделана из чего-то диковинного. На ушко для стрелы такой камешек добыть бы – в самый раз. Тени какие-то видел невнятные, видения будто всякие. Только если на огонь долго смотреть, поинтереснее будет. А там… Ну, считай, лежишь на сене, голову задравши, и в небо плюешь. Но это ладно. Антеро после этого и вовсе умом тронулся. В том понятии, конечно, что ко всем деревенским да прохожим-проезжим приставать стал: дескать, где же земля такая, что ему в бусине кажется? Ну и втолковал ему, наконец, один странник, из ругиев, – он с Вольных Полей за Камень возвращался, – что это не иначе, как твои Мякищи будут, что на севере от Чети. Антеро, чудак, и засобирался.

– Ну так что? – не понимал Мирко. – И что такого?

– Погоди, – остановил его хиитола. – Я вот как раз до дела дошел. Хилка мне и вправду сестра. Вернее сказать, как сестра. У матери моей брат есть – дядя мой. А жена у него хворать сильно стала, слегла и умерла, молодая совсем. От чего – никто, даже колдуны, уразуметь не смог. Дядька, как год миновал, опять женился, тяжело бобылем бытовать. Взял вдову – у нее мужа волки зимой в лесу загрызли. Голодный зверь, известное дело, лютый. Может, и наш соратник там был – теперь не спросишь. А та уж непраздная была. Дядя и рассудил: коли дитя способна выносить – хороша жена будет. В общем сказать, не прогадал. Так Хилка мне сестрой и стала. Вернее, я ей братом стал через год.

Ахти перевел дух, глотнул воды.

– А дальше? – спросил внимательно слушавший Мирко.

– Дальше просто, – вздохнул хиитола. – Антеро – он такой, за словом в карман не полезет, истории знает всякие занятные, побасенки, да и собой пригож. И руки у него дело знают. Точно приворожил ее. Он как на дядин двор приходил, она аж дышать не могла. А как ушел он…

– Постой, – осадил Мирко. – Ишь, заторопился! Ты мне вот что скажи: сам Антеро про то знал? Да и тебе откуда все ведомо? А коли знал, он что, ей обещался в чем? И что тебя за ним понесло?

– Что-что! – огрызнулся потерявший на мгновение свою невозмутимость Ахти. – Знал, как не знать. Да про то вся деревня говорила! Обещал ли что, того не ведаю, врать не буду. Только в деревне такого не утаишь. Последнее лето они частенько вместе ночью гуляли. Антеро ее и в поле водил, и в лес, и на болото даже – все истории свои рассказывал. И в дорогу она его собирала. Ни слезинки не пролила. И ушел он. Тихо ушел, никому не сказавшись. Все равно все знали, что уходит. Чего хоронился? День, другой – все спокойно, только Хилка как в воду опущенная ходила. А на третий чуть свет прибегает на двор дядька. Бледный, от злости трясется и кричит: «Хилка на себя руки наложить хотела!» Оказалось, вышел он поутру на двор и слышит, вроде скрипнуло что у колодца. «Что это, – думает, – в такую-то рань?» И туда. Глядит: Хилка на срубе стоит, прямая – в струну вытянулась, белая как смерть, и на север смотрит, да так, будто прощается с кем. Он скорее к ней, а она услыхала и – боги, знать, уберегли – растерялась: не сразу шаг в колодец сделала – ей крыша над срубом помешала, – а приседать стала. Тут дядя ее и ухватил. А она и не вырывалась, пала без чувств.

Потом матери, моя да ее, прибежали, отходили Хилку. «Зачем, – спрашивают, – такое творишь?» А она в ответ: «Не знаю, – дескать, – худо стало, словно что внутри оборвалось, да так, что жить стало невмочь». Она и пошла к колодцу. Женщины, понятное дело, ей верить не больно стали, а сразу про Антеро подумали: что он там тебе перед уходом сказал? Что обещал? Она молчит, одно твердит: худо стало, черно стало. Вот.

Я ведь про то не зря сказал, что у Антеро вся семья чудная. Иные их вовсе за колдунов держат. Вот женщины и пошли судить-рядить, что этот Антеро сперва Хилку приворожил, а после, как уходил, заклятие наслал, чтобы мертвячку из нее сделать, а потом пользоваться.

– А ты так и поверил? – насмешливо спросил мякша.

– Поверил, не поверил, – передразнил его Ахти. – У тебя бы такое приключилось, еще не в то поверил бы! – Он опять отхлебнул воды. – Не поверил, конечно. Однако, знамо дело, женщин разумным словом не уймешь. Знай, заладили свое: сглазил, сглазил. Вот дядька с отцом ко мне и подступили: собирайся, догони и назад приведи. А коли не пойдет, всю правду из него вытряси, что это он там накануне девке натрепал.

– Ну, ты и пошел, – подытожил Мирко.

– Ты не больно-то смейся, – погрустнел Ахти. – Пошел. А кому еще идти? Да и не в том дело…

– А в чем еще? – допытывался упрямый мякша, желая услышать от парня – почитай, ровесника себе – то, что стало ему почти ясно. Допытывался, будто был ему старшим братом.

– По сердцу она мне, – выдавил наконец Ахти. – И ничего с собой поделать не могу. Вижу, что мне возле нее делать нечего, покуда Антеро жив. И сказаться не могу.

– Так что ж ты за ним отправился? – удивился Мирко. – Ну, ушел он и ладно. А ты бы возле Хилки оставался. Антеро-то ведь навсегда на север подался. Ну, прошел бы месяц, зима, ну, год – развеялось бы у нее все, словно дым. Да и что бы ты смог сделать, когда догнал бы его? Назад воротить? Или наговор снять?

– Нет, – покачал головой Ахти.

– А что ж тогда? Или, может, на словах от него передать, чтобы Хилка его забыла и к тебе пошла? А может, стрелу приготовил? Лук-то у тебя знатный был!

– Нет! – вспыхнул Ахти. – Вот уж что нет, то нет! Такую беду я переживу – не помирать же! Антеро меня только доброму научил, он мне как наставник был. Один раз из болота вытащил: мы клюкву пошли собирать, так я по глупости чуть не сгинул. Хорошо, Антеро рядом был. По кочкам, без тропки до меня добрался.

– Хорошо. Верю, – примирительно сказал мякша. – Только зачем ты пошел-то за ним? Мог ведь так, побродить денька три вокруг деревни, а потом вернуться. Нашел, дескать, и наговор он снял. А то и вовсе соврал бы, что его медведь заломал, а Хилке бы на ушко шепнул, как дело обернулось, чтобы с горя не убивалась.

– Вернуть я его хотел, – буркнул Ахти. – Ты бы видел, какая у нее тоска в глазах – глядеть больно! Я, конечно, парень простой – куда мне с Антеро или вот с тобой тягаться. Думаю, понял бы он, когда б такое узнал. Да бусину свою колдовскую подальше в топь зашвырнул, чтобы навеки канула. Как тот, в бронях железных.

– Не знаю, не знаю, – покачал головой Мирко. – За бусину не волнуйся, нет ее более у Антеро, полгода уж, почитай, как нет. Потерял он ее на островине. А мне вот судьба была подобрать. Гляди. Эта? – Он вытащил твердый голубой шарик с золотым, сверкающим в темноте знаком.