Жили два друга - Семенихин Геннадий Александрович - Страница 19

Да и в том ли дело? Важно, что было такое мгновенье и оно больше не вернется. Никогда не вернется. Но как трудно отделаться от воспоминания о нем! Интересно, а что, если бы он сказал сейчас Заре, что видел ее утром у озера? Демин даже вздрогнул от нелепой мысли. Седой пепел одел последние угольки костра. Зара отбросила прутик, тихо промолвила:

– Вот и все, товарищ командир.

Он не пошевелился, и она тоже осталась сидеть в прежней позе: хрупкая и загадочная под звездным фронтовым небом.

– Товарищ командир? – спросила она. – Что вы обо мне знаете?

Он растерялся – таким неожиданным был этот вопрос, попробовал отшутиться.

– Все знаю, что записано в вашем личном деле, Зара.

– Эх вы, – вздохнула она укоризненно, – совсем как инструктор по кадрам. «Где учился, где родился, как и полку очутился». Уй! Спасибо хоть сегодня по имени меня назвали. А то все «ефрейтор Магомедова, сюда», «ефрейтор Магомедова, туда».

Демин смутился.

– Да нет, – произнес он сконфуженно. – Вы зря меня к сухим кадровикам причислили. Не такой я, Зара. И о вас знаю больше, чем вы думаете. Хотите, расскажу вашу биографию? Вкратце, разумеется. – Он пошевелил затекшими от долгого сидения ногами и откашлялся. – Горянка вы относительная. У вас только дед и бабка жили в ущелье под Алагезом. Отец ваш инженер. Путеец. Он комплектует сейчас те самые поезда, которые увозят на фронт солдат и боеприпасы. Вы родились и выросли в городе Владикавказе. За год до войны закончили десятилетку и поступили в пединститут. Если хотите, я даже скажу, на какую тему вы написали сочинение по литературе на экзамене. Вы избрали тему: «Человек – это звучит гордо!» И сдали свое сочинение за неделю до двадцать второго июня. Вы за него не только отличную оценку получили. Оно даже в Наркомпрос было отослано как образцовое. Как видите, я не такой уж сухарь, а?

– Вижу, – согласилась Зара. – Только откуда вы про сочинение узнали?

– Из ваших уст.

Зара кокетливо наклонила головку:

– А я вам об этом никогда не рассказывала.

– Мне – нет. Зато другому слишком громко.

– Лене? – вскричала Магомедова, отчаянно хохоча. – Уй, как нехорошо, товарищ командир, подслушивать чужие разговоры. Уй, как нехорошо!

Демин притворно вздохнул.

– Что поделаешь, профессиональная привычка. Летчик всегда должен видеть и слышать все, что происходит вокруг.

Девушка наклонилась над загасшим костром, дунула на него. Остывший пепел полетел ей в лицо. Ни одной красной искры не было уже под ним.

– Это я загадала, – грустно улыбнулась Магомедова.

– Что?

– Как вы думаете, товарищ лейтенант, а можно ли сразу любить двоих?

– Вот еще что! – растерялся он. – Ну и шуточки же у вас.

– И совсем не шуточки, – разгорячилась девушка. – Я вас по-серьезному спрашиваю. Вот рассудите сами.

Жила-была девчонка. Она ничего и никого не знала, кроме папы, мамы, учебников и добрых умных книг. А потом она увидела настоящую, хотя и очень суровую жизнь.

И много-много хороших людей вокруг. Как алмазные самоцветы были эти люди. Один лучше другого. И бедная девушка полюбила сразу двоих. Как вы на это смотрите, товарищ лейтенант?

Демин встал, отряхнул пыль с габардиновых галифе и не сразу ответил:

– Смотрю отрицательно. Настоящий человек никогда не должен раздваиваться в своих чувствах.

И ушел. А она осталась, покачав отрицательно головой в ответ на его приглашение идти вместе. До дощатого барака, в котором обитали полковые мотористки и оружейницы, было не так уж далеко, и провожатый ей не требовался. Она еще долго сидела у погасшего костра, вдыхая прохладу короткой летней ночи. Ей было немножко грустно от нахлынувших дум и приятно от этой грусти.

«Какой же ты чудак, – думала она о Демине с улыбкой. – Целыми днями носишься по аэродрому и не видишь, что делается на земле, будто не по ее поверхности шагаешь. Если бы ты знал, как жду я тебя каждый раз из полета и волнуюсь, словно я и сама с тобой под зенитным огнем. Такой близкий и такой далекий человек, ничего не видящий, кроме своего самолета».

Учеба на аэродроме шла своим чередом. Ранние подъемы и поздние отбои, круглый день рев взлетавших и садящихся ИЛов, треск зеленых и красных ракет над накатанной взлетно-посадочной полосой, короткие очереди проверяемых на стоянках пулеметов и пушек, предельно сжатые команды по радио.

В последние дни подполковник Заворыгин увеличил количество полетов: по три, а то и по четыре раза приходилось экипажам стартовать с твердого, высушенного зноем поля. Наши войска наступали, и подполковник Заворыгин с ракетницей за голенищем сапога пружинистым шагом расхаживал по летному полю, поторапливая летчиков, техников, механиков. Серые его глаза из-под козырька новенькой летной фуражки смотрели на мир дерзко и весело. Так и казалось, не знает он, куда девать переполнявшие его силы.

– Живее, живее, мои мушкетеры! – бодро покрикивал он. – Помните крестьянскую поговорку: утро вечер кормит. Больше сделаете с утра, приятнее будет встречать закат и не стыдно за прожитый день.

И летчики торопились. В полку все шло своим чередом: выходили боевые листки, проводились разборы тренировочных полетов, по вечерам в сельском клубе гремел движок кинопередвижки. Каждое утро в штабе полка вывешивались свежие оперативные сводки, и агитаторы разносили по эскадрильям пачки дивизионной газеты. Всем уже было известно, что до отправки полка на фронт остались считанные дни. И вот в это самое время, когда Демин, приняв от Заморина рапорт о готовности материальной части, проверял ее исправность, на стоянку прибежал весь белый как полотно Рамазанов и не своим голосом завопил:

– Товарищ лейтенант, беда! Там Зарема разбился.

– Как?! – отчаянно закричал Демин.

Моторист замахал руками.

– Да не совсем разбился, не насмерть… просто полез на самую высокую ветку и упал. За яблоками полез и упал.

В минуты опасности и непредвиденных событий, требовавших срочных решений, Демин быстро умел брать себя в руки.

– Перестань орать! – рявкнул он на моториста. – У тебя никогда рот не закрывается. Веди нас к тому месту. Василий Пахомович, за мной.