Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод) - Дюма Александр - Страница 78

— Чего же вы от меня хотите? спросил священник, напуганный возбужденным голосом шевалье

— Я хочу… я не хочу, сударь. Я пришел просить, вас, умолять, взывать к вам.

— О чем?

— Взять меня с собой к Ее Величеству.

— О! Да вы сошли с ума! — воскликнул аббет Но вы меня погубите! Вы погубите меня!

— Ничего не бойтесь.

— Бедная женщина приговорена и ничего нельзя изменить.

— Знаю; я прошу вас вовсе не для того, чтобы попытаться спасти ее, я хочу видеть ее… Вы слушаете, отец мой? Вы не слушаете меня?

— Я не слушаю вас, потому что вы просите невозможного; я не слушаю вас, потому что вы ведете себя, как слабоумный человек, — сказал священник. — Я не слушаю вас, потому что вы приводите меня в ужас.

— Отец мой, успокойтесь, — ответил молодой человек, пытаясь и сам успокоиться. — Отец мой, поверьте, я в здравом уме. Королева погибла, я знаю. Но если бы я мог броситься к ее ногам хотя бы на секунду, это бы меня спасло. Если я не увижу ее, я убью себя, и поскольку вы будете причиной моего отчаяния, то вы убьете одновременно и тело, и душу.

— Сын мой, сын мой, — сказал священник, — вы ведь просите меня пожертвовать своей жизнью. Подумайте об этом, хотя я и стар уже, тем не менее, моя жизнь нужна еще многим несчастным Хотя я и стар, но не могу идти сам за смертью — это значило бы совершить самоубийство.

— Не отказывайте мне, отец мой, — ответил шевалье. — Послушайте, вам ведь нужен викарий, прислужник; возьмите вместо него меня.

Священник пытался призвать всю твердость своего духа, поскольку его сердце было готово уступить.

— Нет, — сказал он, — нет Это значило бы изменить своему долгу; я поклялся Конституции. Я поклялся ей всем сердцем, душой и совестью. Приговоренная женщина — это виновная королева. Я согласился бы умереть, если бы моя смерть могла быть полезной моему ближнему, ни я не могу изменить своему долгу.

— Но, — воскликнул шевалье, — если я вам скажу и повторю, если я поклянусь вам, что не собираюсь спасать королеву, вот на этом Евангелии, на этом кресте клянусь, что иду в Консьержери не для того, чтобы помешать ей умереть.

— Чего же вы тогда хотите? — спросил старец, взволнованный этим непритворным отчаянием

— Послушайте, — сказал шевалье, душа которого, казалось, наполняла его слова, — она была моей благодетельницей. У нее есть ко мне своеобразная привязанность! Увидеть меня в свой последний час, я уверен, было бы для нес утешением.

— Это все, что вы хотите? — спросил священник, уже готовый уступить такому натиску.

— Более ничего.

— И вы не замышляете никакого заговора, чтобы попытаться освободить приговоренную?

— Никакого. Я — христианин, отец мой, и, если есть в моем сердце хотя бы тень лжи, если во мне есть хоть малейшая надежда на то, что она будет жить, если я хоть что-то попытаюсь сделать, то пусть Господь Бог покарает меня вечным проклятием.

— Нет, нет! Я ничего не могу вам обещать! — сказал аббат, — учитывая то, насколько опасна его неосторожность.

— Послушайте, отец мой, — произнес шевалье с глубокой печалью, — я говорил с вами только как ваш покорный сын, и только с христианским чувством взывал к милосердию. Ни одного дурного слова, ни одной угрозы не вырвалось из моих уст; однако, голова моя в горячке, лихорадка сжигает мою кровь, отчаяние пожирает мое сердце, к тому же я вооружен — смотрите, вот мой кинжал.

И молодой человек вытащил из кармана блестящее тонкое лезвие, которое отбросило мертвенно бледный отблеск на его дрожащую руку.

Священник быстро отступил.

— Не бойтесь, — с грустной улыбкой сказал шевалье. — Другие, зная о том, как вы верны своему слову, попытались бы, запугав вас, вырвать согласие Я же умоляю вас и продолжаю умолять, кланяясь в ноги: сделайте так, чтобы я хоть на мгновение увидел ее. Вот вам для гарантии…

Он достал из кармана записку и протянул ее аббату Жирару. Тот развернул и прочитал следующее:

— Хорошо, — сдался священник, — но поклянитесь мне также в том, что вы не совершите ни малейшей неосторожности. Это нужно не только для того, чтобы спасти мою жизнь, ведь я отвечаю также и за вашу.

— Не будем думать об этом, — ответил шевалье. — Вы согласны?

— Приходится согласиться, поскольку вы этого так желаете. Будете ждать меня внизу и, когда она пройдет в канцелярию, вы увидите ее…

Шевалье схватил руку старца и поцеловал ее с таким почтением и пылом, словно целовал распятие.

— О! — прошептал он. — По крайней мере, она умрет королевой, рука палача ее не коснется.

Глава XX

Тележка

Получив согласие священника из Сен-Ландри, Мезон-Руж кинулся в полуоткрытую комнату аббата. Взмах бритвы — и его борода, усы упали на пол. И только теперь он увидел в зеркале свою ужасную бледность.

Возвратившись, он выглядел совершенно спокойным. Казалось, он просто забыл, что, несмотря на сбритые усы и бороду, его могли узнать в Консьержери.

Шевалье последовал за аббатом, за которым вскоре заехали два чиновника. И с той храбростью, устраняющей всякое подозрение, в том нервном возбуждении, которое преображает даже внешность, он прошел за решетку, окружавшую внутренний двор Дворца. Как и аббат Жирар, он был одет в черное — прежние одежды священников были запрещены.

В канцелярии собралось человек пятьдесят, это были тюремщики, представители власти, комиссары. Они хотели увидеть, как пройдет королева. Одни находились здесь по службе, другие пришли из любопытства.

Сердце Мезон-Ружа билось так сильно, что шевалье даже не слышал переговоров аббата с охранниками и консьержем. Какой-то человек, державший в руках ножницы и кусок ткани, на пороге толкнул его.

Повернувшись, Мезон-Руж узнал в нем палача.

— Что тебе нужно, гражданин? — спросил Сансон.

Шевалье пытался унять дрожь, которая невольно пробежала

по его телу.

— Мне? — переспросил он. — Ты же прекрасно видишь, гражданин Сансон, я сопровождаю кюре из Сен-Ландри.

— Тогда ладно, — ответил палач, направляясь дальше и отдавая приказы помощнику.

В это время Мезон-Руж проник в канцелярию, из нее — в отделение, где находились два охранника.

Они выглядели подавленно: приговоренная, полная достоинства и гордости по отношению к другим, с ними была добра и кротка и они больше походили на ее слуг, чем на охранников.

Но отсюда шевалье не мог видеть королеву: ширма была закрыта.

Она открылась, чтобы смог пройти священник, но тотчас задвинулась за ним

Когда шевалье вошел, беседа уже началась.

— Сударь, — произнесла королева своим гордым и резким голосом, — поскольку вы дали клятву Республике, именем которой меня приговорили к смерти, я не могу исповедоваться вам. У нас теперь не один Бог!

— Сударыня, — ответил аббат, взволнованный этим пренебрежением к вере. — Христианка, которая должна умереть, должна умирать без ненависти в сердце и не должна отталкивать Бога в каком бы виде он не предстал перед нею.

Мезон-Руж сделал шаг, чтобы открыть ширму, надеясь, что королева, увидев его и узнав о причине, которая привела его сюда, изменит отношение к аббату, и тут же поднялись охранники.

— Но, — сказал Мезон-Руж, — поскольку я помощник аббата…

— Если она отказывается от аббата, ей не нужен и его помощник.

— Но, может быть, она согласится, — сказал шевалье, повышая голос, — не может быть, чтобы она не согласилась.

Но Мария-Антуанетта была слишком погружена в свои мысли, чтобы услышать, а тем более узнать голос шевалье.

— Идите, сударь, — продолжала она, обращаясь к Жирару, — идите и оставьте меня: поскольку сейчас мы живем во Франции при режиме свободы, я требую предоставить мне свободу умереть так, как мне вздумается.