Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод) - Дюма Александр - Страница 58

— Надеюсь, ты больше не хочешь лишать себя жизни?

— Как это? — не поняла Женевьева.

— Боже мой! — произнес Лорэн, — какое непостоянное существо — человек. Философы правы, презирая его за легкомыслие. Вот один из них. Верите ли, сударыня, еще вчера вечером он хотел кинуться в воду, еще вчера заявлял, что для него в этом мире нет больше счастья, сегодня же утром, как я вижу, он весел, на его устах играет улыбка, а на лице написано счастье, а его сердце вновь бьется жизнерадостно. Правда, он не ест, но это не свидетельствует о том, что он несчастен от этого.

— Как? — спросила Женевьева. — Он хотел сделать все это?

— Все это и еще кое-что. Я расскажу вам об этом немного позже. А сейчас я голоден. Кстати, это Морис виноват в том, что вчера я вместе с ним оббегал весь квартал Сен-Жак. Так что позвольте мне разделить с вами завтрак, к которому никто из вас еще не притрагивался.

— А ведь ты прав! — с детской радостью воскликнул Морис. — Давайте завтракать. Я ведь ничего не ел, да и вы, Женевьева.

Он проследил за реакцией Лорэна, когда произнес это имя, но тот даже не нахмурил брови.

— Ах так, значит ты угадал, кто она такая? — спросил его Морис.

— Черт возьми! — ответил Лорэн, отрезая большой кусок белорозовой ветчины.

— Я тоже голодная, — сказала Женевьева, протягивая Лорэну свою тарелку.

— Лорэн, — сказал Морис, — вчера вечером я был болен.

— Ты был больше, чем болен, ты был просто безумен.

— А сегодня утром, мне кажется, что страдаешь ты.

— Почему?

— Потому что ты не сочинил еще стихов.

— Как раз этим-то я и занимаюсь. — ответил Лорэн.

— Как всегда — четверостишье. Здорово! — смеясь, отметил Морис.

— Да и нужно, чтобы ты ими довольствовался, потому что сейчас нам надо поговорить о менее веселых вещах.

— Что-нибудь случилось? — с беспокойством спросил Морис.

— Следующим в Консьержери дежурю я.

— В Консьержери? — воскликнула Женевьева. — Возле королевы?

— Да, возле королевы, сударыня, думаю, что да…

Женевьева побледнела. Морис нахмурился и подал знак Лорэну.

Тот отрезал новый кусок ветчины, который был раза в два больше первого…

Королева действительно была переведена в Консьержери, куда за нею последуем и мы.

Глава VI

Консьержери

У моста Шанж на набережной Флер возвышается старинный дворец Сен-Луи, который называли просто Дворцом, как Рим — просто Городом. Его продолжают называть так и сейчас, несмотря на то, что вместо королей в нем сегодня обитают секретари суда, судьи и адвокаты.

Большое и мрачное здание Дворца вызывает больше страха, чем любви к строгой богине правосудия. Здесь собрано все необходимое для человеческой мести. Это и помещения, где во время следствия содержатся арестованные, и залы, в которых проходят судебные процессы. Ниже расположились камеры для тех, кому уже объявлен приговор. У входа находится маленькая площадка, где осужденных клеймят раскаленным железом, навсегда выжигая знак бесчестья. А в ста пятидесяти шагах от нее расположена большая площадь, где проходят казни — Гревская площадь, на ней и заканчивается процесс отмщения, начатый во Дворце. У правосудия все было под рукой.

Часть зданий на набережной Люнетт, вставших рядом друг с другом, мрачных и серых, с маленькими зарешеченными окнами на широких сводах — это и есть Консьержери. Страшная и мрачная тюрьма с камерами, стены которых проросли влажной черной плесенью. Через таинственные выходы, устроенные в здании, сбрасывали в реку трупы тех, кто должен был исчезнуть бесследно. В 1793 году Консьержери, неустанная поставщица жертв эшафота, была переполнена арестованными, не выручала и быстротечность — приговоры выносились в одночасье — судебного процесса. Старая тюрьма Сен-Луи превратилась в пристанище смерти. По ночам под сводами ее дверей раскачивался красный фонарь — зловещий символ ужаса и скорби.

Накануне того дня, когда Морис, Лорэн и Женевьева вместе завтракали, тяжелый перестук потряс мостовую набережной и стекла тюрьмы. Он затих под ее сводами, жандармы ударили рукоятками сабель в ворота. Они распахнулись и экипаж въехал во двор. Ворота тут же закрылись и проскрежетали запираемые замки. Повинуясь команде, из кареты вышла какая-то женщина. И тотчас открывшаяся дверь поглотила ее. Три или четыре любопытных физиономии, высунувшиеся на свет фонарей, чтобы увидеть заключенную, через мгновенье вновь исчезли. Послышалось несколько вульгарных смешков и несколько грубых слов, которыми они обменялись. Голоса еще были слышны, но их владельцев уже поглотила темнота.

Женщина, которую доставили таким образом, оставалась в первой каморке вместе с жандармами. Она понимала, что нужно было перейти во вторую. И попыталась сделать это, но не учла, что требовалось одновременно согнуть ноги в коленях и опустить голову, как бы свернуться. Потому что снизу поднималась ступенька, а сверху опускалась балка. И узница, которая, несомненно, еще не привыкла к тюремной архитектуре, хотя довольно долго пребывала под арестом, забыла опустить голову и с силой ударилась о железную балку.

— Вам больно, гражданка? — спросил один из жандармов.

— Мне уже больше ничего не причиняет боль, — спокойно ответила она. И без единой жалобы прошла дальше, хотя у нее над бровью появился красный от проступившей крови след от удара.

Далее находилось кресло консьержа, более почтенное в глазах заключенных, чем в глазах придворных. Поскольку тюремный консьерж — это раздатчик милостей, а для узника каждая милость крайне важна. Часто малейшая благосклонность консьержа превращает несчастному мрачное небо в лучезарный небосвод.

Консьерж Ришар удобно устроился в кресле, которое подчеркивало его значимость. Шум экипажа, скрежет решеток, извещающие о появлении нового «гостя», не подняли его. Он взял щепотку табаку, посмотрел на узницу, открыл толстую книгу регистрации и обмакнул перо в маленькую деревянную чернильницу, напоминавшую кратер вулкана, по краям которого всегда есть остатки расплавленной массы.

— Гражданин консьерж, — сказал старший конвойной группы, — занеси-ка привезенную в книгу, да поживее — нас давно уже ждут в Коммуне.

— О! Это совсем не долго, — ответил консьерж, добавляя в чернильницу несколько капель вина, оставшихся в стакане. — Для этого у нас есть, слава Богу, руки! Твое имя и фамилия, гражданка?

И, обмакнув перо в чернильницу, он приготовился записать в нижней части листа, заполненного уже на три четверти, сведения о вновь прибывшей узнице. Стоявшая позади его кресла гражданка Ришар приветливо и с почтительным удивлением рассматривала женщину, которую расспрашивал муж. Удивляла ее внешность — грустная, но и одновременно благородная, гордая.

— Мария-Антуанетта-Жанна-Жозефина Лотарингская — ответила узница, — эрцгерцогиня Австрийская, королева Франции.

— Королева Франции? — удивленно повторил консьерж, приподнимаясь и опираясь руками о кресло.

— Королева Франции, — повторила узница тем же тоном.

— То есть, вдова Капета, — заметил старший конвойный группы.

— Под каким же из этих имен мне записать ее? — спросил консьерж.

— Под каким хочешь, только быстрее, — ответил жандарм. Консьерж опустился вновь в свое кресло и, слегка дрожа, записал в своей книге фамилию, имя и титул, названные узницей. Эта запись, отливающая красноватым цветом чернил, сохранилась, но крысы революционной Консьержери, отгрызли на листе самое драгоценное место.

Жена Ришара по-прежнему стояла за креслом мужа, сложив из чувства религиозного сострадания руки на груди.

— Ваш возраст?

— Тридцать семь лет и девять месяцев, — ответила королева. Ришар привычно занес все данные, описал приметы узницы, добавил необходимые обычные формулировки.