Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод) - Дюма Александр - Страница 39

— Что это значит? — спросил Морис.

— Это значит, Морис, что я никогда не забуду, что из-за моего каприза вы рисковали головой.

— О, Женевьева, — ответил на это Морис, — вы преувеличиваете. Вы ведь знаете, что благодарность — это не то чувство, которого я добиваюсь.

Женевьева нежно пожала ему руку.

За ними, спотыкаясь, шел Моран.

Они спустились во двор, Лорэн выпустил их из Тампля. Но перед тем как расстаться, Женевьева заставила Мориса дать обещание, что тот придет на следующий день обедать на старинную улочку Сен-Жак.

Глава XXII

Соглядатай Симон

Морис вернулся на свой пост, его сердце наполняла неземная радость. Но здесь он увидел заплаканную жену Тизона.

— Что с вами, мамаша? — спросил он.

— Я очень зла, — ответила тюремщица.

— Почему?

— Потому что по отношению к беднякам в этом мире царит страшная несправедливость.

— В чем, собственно, дело?

— Вы ведь богач, буржуа. Вы приходите сюда только на день, и вам разрешают приходить с красивыми женщинами, которые дарят Австриячке букеты. А я вечно торчу на этой голубятне, при этом мне еще запрещают видеть мою бедную Софи.

Морис взял руку женщины и положил в нее ассигнацию в десять ливров.

— Возьмите, мадам Тизон, — сказал он, — возьмите это и мужайтесь. И видит Бог, Австриячка не будет здесь вечно!

— Десять ливров, — сказала тюремщица, — это так благородно с вашей стороны. Но я предпочла бы иметь папильотку с прядью волос моей бедной дочери.

Она произносила эти слова в тот момент, когда к ним поднялся Симон, который услышал их и видел, как тюремщица сжала в кармане руку с ассигнацией, полученной от Мориса.

Теперь следует остановиться на том, в каком расположении духа пребывал Симон.

Он только что пришел со двора, где встретил Лорэна. Они терпеть не могли друг друга.

И эта антипатия была вызвана не столько сценой насилия, о которой мы уже рассказывали, сколько разницей в происхождении, вечным источником проявлений, которые кажутся таинственными, но так легко объясняются.

Симон был уродлив, Лорэн — красив. Симон был грязным, Лорэн благоухал. Симон был республиканским фанфароном, Лорэн — одним из преданных патриотов, которые ради революции готовы были пожертвовать собой. И случись драка, Симон чувствовал это инстинктивно, удар этого щеголя будет не слабее, чем у Мориса.

Заметив Лорэна, Симон остановился и побледнел.

— Что, твой отряд заступает в караул? — проворчал он.

— А твое какое дело? — ответил один из гренадеров, которому этот вопрос явно пришелся не по душе. — Мне кажется, наш отряд достойнее других.

Симон вытащил из кармана куртки карандаш и сделал вид, что что-то записывает на листке бумаги, таком же грязном, как и его руки.

— Эй, Симон, — сказал Лорэн. — Оказывается, ты и писать умеешь. Это с тех пор, как ты стал собирать налоги с Капетов? Смотрите, граждане, честное слово, он пишет. Симон — финансовый инспектор.

По рядам гвардейцев, образованных молодых людей, прокатился взрыв смеха, от которого несчастный сапожник просто отупел.

— Ну хорошо же, — сказал он, проскрежетав зубами и побелев от гнева, — говорят, что ты пропустил в башню посторонних без разрешения Коммуны. Так вот, я напишу это в донесении на тебя, через гвардейца из муниципалитета.

— Ну тот, по крайней мере, умеет писать, — заметил Лорэн. — Ведь сегодня это Морис, Морис — Железный кулак, ты знаешь об этом?

И надо же было случиться, что именно в этот момент вышли Моран и Женевьева.

Заметив их, Симон бросился в башню и увидел, как Морис в утешение дал жене Тизона ассигнацию в десять ливров.

Морис не обратил внимания на этого несчастного, которого каждый раз инстинктивно обходил стороной, как обычно обходят отвратительную ядовитую рептилию.

— Ах, так! — сказал Симон жене Тизона, которая вытирала глаза передником. — Ты что же, гражданка, хочешь, чтобы тебя гильотинировали?

— Меня? — спросила жена Тизона. — За что?

— Ты получаешь деньги от гвардейца из муниципалитета, чтобы провести аристократов к Австриячке.

— Я? — сказала жена Тизона. — Замолчи, ты сошел с ума.

— Это будет записано в донесении, — напыщенно сказал Симон.

— Ты что? Ведь это были друзья гражданина Мориса, одного из самых преданных патриотов, которые только могут быть.

— А я говорю, что это заговорщики. Коммуну поставят об этом в известность, и она решит.

— Ты что же, пойдешь доносить на меня, шпион?

— Конечно, в том случае, если ты сама не расскажешь обо всем.

— Но о чем я должна рассказать?

— О том, что произошло. Где были эти аристократы?

— Там, на лестнице.

— Когда вдова Капета поднималась на площадку?

— Да.

— И они разговаривали?

— Да, обменялись двумя словами.

— Видишь, двумя словами. Здесь пахнет аристократией.

— Гвоздиками.

— Гвоздиками! Почему гвоздиками?

— Потому что у гражданки был букет, который благоухал.

— У какой гражданки?

— У той, которая смотрела на проходившую королеву.

— Ты все время говоришь о королеве, гражданка Тизон, а о посещении аристократов ты забываешь. Итак, на чем я остановился? — продолжал Симон.

— Да, конечно, — ответила его собеседница, — был цветок, гвоздика. Она выпала из рук гражданки Диксмер, когда Мария-Антуанетта вытаскивала ее из букета.

— Жена Капета взяла цветок из букета гражданки Диксмер? — уточнил Симон.

— Да, и это я подарил ей этот букет, слышишь? — угрожающим голосом сказал Морис, который все это время слушал этот разговор, выводивший его из себя.

— Видят то, что видно, а говорят то, что слышно, — проворчал Симон, который все еще держал в руках найденную на лестнице и смятую его ножищей гвоздику.

— А я тебе говорю, — продолжал Морис, — что тебе нечего делать в башне. Твое место палача там, внизу, возле маленького Капета, которого ты сегодня не будешь бить, потому что я здесь и запрещаю тебе это делать.

— Значит, ты мне угрожаешь и называешь меня палачом! — воскликнул Симон, разрывая цветок. — Ну, мы еще посмотрим, что позволено аристократам… Ага, а это что такое?

— Что? — спросил Морис.

— То, что я чувствую внутри гвоздики! Ага!

И на глазах у изумленного Мориса Симон вытащил из чашечки цветка маленькую свернутую бумажку, искусно туда вложенную.

— О! — в свою очередь воскликнул Морис. — Это что такое, Господи?

— А это мы узнаем, — проговорил Симон, отступая к окну. — Твой дружок Лорэн утверждал, что я не умею читать? Ну, так ты сейчас увидишь.

Лорэн клеветал на Симона: тот умел читать написанное печатными буквами, если почерк был достаточно крупным. Но записка была написана так мелко, что Симону пришлось прибегнуть к помощи очков. Он положил записку на подоконник и стал рыться в карманах. Пока сапожник был занят поисками, гражданин Агрикола открыл дверь комнаты, которая находилась как раз напротив маленького окошка, и поток воздуха подхватил записку как перышко. Когда Симон наконец-то нашел свои очки, водрузил их на нос и повернулся, то напрасно пытался найти записку, она исчезла.

Симон зарычал.

— Здесь лежала записка! — вопил он. — Здесь была записка! Берегись, гражданин гвардеец, очень нужно, чтобы она нашлась!

И он быстро побежал вниз, оставив ошеломленного Мориса.

Через десять минут три члена Коммуны уже входили в башню. Королева еще находилась на площадке, и был дан приказ оставить ее в полном неведении относительно того, что только что произошло в башне. Члены Коммуны поднялись наверх.

Первое, что им бросилось в глаза, красная гвоздика, которую королева все еще держала в руке. Удивленно переглянувшись, они подошли к ней.

— Отдайте цветок, — сказал старший из них.

Королева, для которой их появление было неожиданным, вздрогнула и замерла в нерешительности.

— Отдайте цветок, сударыня, — воскликнул Морис с каким-то страхом.