Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод) - Дюма Александр - Страница 17

— И в то время, когда придет дочь, тебя здесь не будет, бессердечный отец? — спросил сержант.

— Увы, но не по своей воле я должен покинуть Тампль, гражданин сержант. Я тоже надеялся обнять свою бедную дочь, которую

не видел уже два месяца. Как бы не так! Служба, проклятая служба вынуждает меня в это время покинуть Тампль, идти с докладом в Коммуну. У ворот меня ожидают два сержанта с фиакром, и все это как раз в то время, когда должна прийти бедная Софи.

— Бедный отец, — сказал сержант.

— Папаша Тизон, если ты сможешь найти рифму, завершающую это стихотворение, скажи мне. А то мне никак не удается ее подобрать.

— А ты, гражданин сержант, когда дочь придет повидаться со своей бедной матерью, которая без нее уже просто погибает, пропусти уж ее.

— Приказ для меня — закон! — ответил сержант, в котором читатели несомненно узнали нашего друга Лорэна. — Заверяю тебя, когда придет твоя дочь, ее пропустят.

— Спасибо, бравый фермопил, спасибо, — поблагодарил Тизон.

И он направился с докладом в Коммуну, нашептывая:

— О, бедная жена, хоть бы ей посчастливилось!

— Послушай, сержант, — обратился к Лорэну один из караульных, слышавших этот разговор, глядя вслед уходящему Тизону, — это трогает до глубины души, не правда ли?

— Что именно, гражданин Дево? — спросил Лорэн.

— Ну, как же! — сказал сентиментальный гвардеец. — Видеть как человек с суровым лицом и каменным сердцем, этот безжалостный страж королевы уходит со слезами горя и радости на глазах из-за того, что его жена увидит дочь, а он — нет! Да, сержант, не раздумывая можно сказать, все это очень печально…

— Несомненно, вот поэтому он и не раздумывает, а просто уходит со слезами, как ты точно подметил.

— О чем он должен думать?

— Хотя бы о том, что другая женщина, с которой он так безжалостно обращается, тоже три месяца не видела своего ребенка. Но о ее горе, о ней он не думает, его волнуют только свои беды. Конечно, эта женщина была королевой, — продолжал сержант насмешливым тоном, смысл которого трудно было понять, — и он должен обращаться с королевой иначе, чем со своей женой.

— Неважно, все равно это грустно, — сказал Дево.

— Грустно, но необходимо, — заметил Лорэн. — Самое лучшее, как ты уже Сказал, не думать…

И он принялся мурлыкать:

В то время как Лорэн сочинял эту буколическую песенку, слева от поста вдруг послышался сильный шум: проклятия, угрозы, плач.

— Что случилось? — спросил Дево.

— Кажется, голос ребенка, — прислушиваясь, ответил Лорэн.

— Действительно, — сказал один из караульных, — там бьют бедного малыша. Все-таки не стоило посылать людей, не имеющих собственных детей.

— Не хочешь ли спеть? — произнес какой-то пьяный и хриплый голос.

И, подавая пример, заорал:

— Нет, — ответил ребенок, — я не буду петь.

— Так ты будешь петь?

И пьяный опять завел свое:

— Нет, — ответил ребенок, — нет, нет, нет.

— Ах ты, маленький негодяй! — сказал хриплый голос.

И в воздухе раздался свист ремня. Ребенок завопил от боли.

— Черт возьми! — сказал Лорэн, — это же подлец Симон избивает маленького Капета.

Кое-кто из солдат караульной службы пожал плечами, двое или трое попытались улыбнуться. Дево поднялся и ушел.

— Я ведь говорил, — прошептал он, — что таким отцам, как я, здесь нечего делать.

Вдруг маленькая дверь открылась, и королевский сын выбежал во двор под ударами ремня своего стража, но рядом упало что-то тяжелое, задев его ногу.

— А! — закричал ребенок.

Он споткнулся и опустился на колено.

— Принеси мне колодку, чудовище, а не то я…

Ребенок поднялся и в знак отказа покачал головой.

— Ах так! — прорычал тот же голос. — Ну, подожди, я покажу тебе.

И сапожник Симон высунул голову из чулана, словно дикий зверь из берлоги.

— Довольно! — прикрикнул Лорэн, нахмурив брови. — И до чего же мы так дойдем, гражданин Симон?

— Нужно покарать этого волчонка, — сказал сапожник.

— За что его карать? — спросил Лорэн.

— За что?

— Да.

— За то, что этот маленький негодяй не хочет ни петь, как настоящий патриот, ни работать, как настоящий гражданин.

— И зачем тебе это нужно? — ответил Лорэн. — Разве нация доверила тебе Капета для того, чтобы ты учил его петь?

— Ах, вот в чем дело! — произнес удивленный Симон. — Куда это ты суешь свой нос, сержант? Я тебя спрашиваю.

— Куда я сую свой нос? Я вмешиваюсь в то, что касается каждого человека, имеющего сердце. А сердечному человеку не пристало смотреть, как бьют ребенка.

— Подумаешь! Ведь это сын тирана.

— В первую очередь это ребенок, ребенок, не имеющий никакого отношения к преступлениям своего отца, невинный ребенок. Следовательно, его не за что наказывать.

— А я говорю, что его отдали мне для того, чтобы я делал с ним все, что захочу. А я хочу, чтобы он пел песню «Мадам Вето», и он будет петь.

— Но пойми, несчастный, — сказал Лорэн, — мадам Вето — это его мать. Ты бы хотел, чтобы твоего сына заставляли петь о том, что его отец — негодяй?

— Я? — завопил Симон. — Ах, ты чертов аристократ!

— Не надо проклятий, — остановил его Лорэн. — Я не Капет, но и меня никто бы не заставил петь силой.

— Я сдам тебя под арест, поганый аристократ.

— Ты? — сказал Лорэн. — Ты сдашь меня под арест? Попробуй арестовать хоть одного фермопила!

— Посмотрим. Хорошо смеется тот, кто смеется последним. А пока, Капет, собери мои колодки, возьми туфель или, тысяча чертей…

— А я, тебе говорю, — страшно побледнев, сказал Лорэн, делая шаг назад и сжав зубы, — что он не будет собирать твои колодки. Я тебе говорю, что он не будет подавать тебе туфли, слышишь ты, гнусный негодяй? Ах да, у тебя есть большая сабля, но ею ты можешь напугать только самого себя. Попробуй только коснуться ее!

— А!.. Убивают! — завопил Симон, белея от бешенства.

В это время во двор вошли две женщины. У одной из них в руках был документ. Она обратилась к часовому.

— Сержант! — крикнул часовой. — Это дочь Тизона, она просит разрешения повидать свою мать.

— Пропусти, Совет Тампля разрешил, — сказал Лорэн, не оборачиваясь, так как боялся, чтобы Симон не воспользовался этим и не начал бить ребенка.

Часовой пропустил обеих женщин, но не успели они подняться и на четыре ступеньки по темной лестнице, как встретили Мориса Линдея, который в это время спускался во двор.

Почти стемнело, во всяком случае, различить черты лица было уже почти невозможно.

Морис остановил их.

— Кто вы, гражданки? — спросил он. — И что вам здесь нужно?

— Я — Софи Тизон, — сказала одна из женщин. — Я получила разрешение повидаться со своей матерью, и иду к ней.

— Да, — сказал Морис. — Но разрешение дано только тебе одной, гражданка.

— Я привела с собой подругу, чтобы среди солдат было хотя бы две женщины.

— Хорошо, но твоя подруга наверх не пойдет.

— Как будет угодно, гражданин, — сказала Софи Тизон, пожав руку подруге, которая словно вросла в стену и, казалось, была поражена страхом от неожиданного поворота событий.

— Граждане часовые, — подняв голову, крикнул Морис, обращаясь к часовым, которые стояли на площадка каждого этажа. — Пропустите гражданку Тизон. Только ее, подруга останется на лестнице, проследите за этим.