Чудны дела твои, Господи! - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 58

– Постой, – прервал его Андрей. – Ты ее любил? Анну Львовну? Вот этого я не понял. А это очень важно. Ты ее любил?..

Ему на самом деле казалось важным это понять.

– Я с ней играл, – объяснил Сперанский. – Она была мне полезна. Она платила мне долги – за все, и знала об этом. А я ей ручки целовал, стопочку подносил, в дурака с ней играл, и только мы двое знали правду! Она знала! И боялась меня, и любила, а я ее ненавидел. И она об этом знала. Она же моя мать! Ну что? Еще остались вопросы про любовь? Или нет?

Андрей прерывисто вздохнул.

Вот все и кончилось.

Немного не так, как он себе представлял, когда ехал по бумажке, на которой был написан адрес: Красная площадь, дом один. Он был тогда грустен и не слишком уверен в себе, но знал, что рано или поздно все закончится.

Оно и закончилось.

Ему не хотелось падать с обрыва, да еще самому делать последнее движение!.. Ему хотелось, чтобы все началось сначала.

Чтобы он ехал в машине по бумажке с адресом – Красная площадь, дом один! – чтобы впереди был трехкомнатный теплый домик, так быстро и прочно ставший своим, одноглазая мерзкая собака, оказавшаяся любовью всей его жизни, Леркин приезд, самое лучшее, что только могло случиться с ним, рыбалка с Модестом Петровичем на старом русле, огромный розовый лещ и зеленая звезда, мерцающая над темными пиками деревьев.

У него все это было, но он как-то незаметно мимо проскочил, пробежал, занятый своими мыслями, расследованием, спешкой и неприятными делами, и теперь ему хотелось только одного – прожить сначала, только с чувством, с толком, зная, что в любую минуту все может кончиться обрывом над плотиной, ледяными равнодушными камнями внизу и человеком, для которого самое главное, чтобы его, Боголюбова, не существовало.

– Ну, как хочешь.

Человек – Андрей вдруг позабыл, как его зовут, – чуть отошел, чтобы разбежаться, силуэт четко обозначился в лунном круге. Он отошел, чтобы разбежаться и столкнуть его вниз, легко и без усилий.

Андрей закрыл глаза.

Он открыл их, потому что лицу стало горячо и щекотно.

Собака – любовь всей его жизни! – яростно и сосредоточенно лизала ему щеки, хвост молотил по мокрым и холодным доскам плотины. Стучали двигатели, светили фары. Человек – Андрей так и не смог вспомнить, как его зовут, – лежал на земле, скорчившись, как будто у него болел живот. Над ним стоял Саша Иванушкин, про которого тот врал, будто он рохля и тюха. Со стороны деревьев подходил Модест Петрович с карабином в правой руке, а за ним Петя.

Собака привела людей. Чтобы спасти его, Боголюбова, от ледяных равнодушных камней внизу!..

– Модест Петрович, вазу-то! Куда вазу?

– Там какое-то шампанское привезли, три ящика. Написано «брют». В морозильник его или так оставить? Все равно пить никто не будет, это ж не полусладкое!

– Пап, осетрина на столе, и заливое, а там кот. Слышь, пап?.. Кота выгнать, что ли?

– Модест Петрович! Куда вазу-то?!

Лера бросила гирлянду, которую цепляла на светильник, и забрала вазу с лилиями.

Боголюбов сидел в уголке и мечтал выпить водки.

– Андрей, что ты сидишь? Помоги мне!

Он подошел, прицелился и ущипнул ее за попу. Как следует ущипнуть не получилось, потому что шелк платья скользил и струился, не ухватишь.

– Андрей, я сейчас все уроню.

– И на счастье, – пробормотал услыхавший Модест Петрович. – Что ты сидишь, правда, как истукан? Возьми на леднике бутылку и разлей всем по первой, с праздничком!

– Модест Петрович, рано пить! Они, может, не скоро еще, а мы тут… налакаемся.

– Да все в порядке будет, Лерочка! Нам, чтоб налакаться, времени много надобно и объемов! Мы мужики здоровые. Согласись, Андрей Ильич!

– Я согласен.

– Вот видишь, он согласен! Кто кота к осетрине пустил! Слава! Петька! Примите осетрину, тут кот!

В дверях показались принаряженные Софья Григорьевна с подругой Галочкой. Галочка была в огромных выпуклых очках. Обе стеснялись и порывались отступить, но подлетел галантный Модест и отступить им не дал.

– Проходите, проходите, гости дорогие, ждем, всех ждем! Софочка, вон туда проходите! Чего налить с морозцу? Красненького или водочки?

Следом за Софьей Григорьевной и Галочкой гуртом пошли музейные старухи, затем появилась Ася, по торжественному поводу нарядившаяся в длинное платье с каким-то хвостом, за ней истопник Василий – на удивление совершенно трезвый, – а уж следом правоохранительные органы в лице Никиты Сергеевича с супругой.

– Ты молодец, что догадался всех старух позвать, – шепнула Боголюбову Лера. – Посмотри на них, как они счастливы!

– Мы с Сашкой договорились, всех – так всех!..

Модест Петрович метался между гостями, хлопотал, усаживал, раздавал стаканы и то и дело посматривал на часы. Латунный маятник взблескивал в часах-башенке и никуда не торопился.

– На Покров жениться хорошо, – говорили старухи. – Добрая доля выйдет, если на Покров.

– А раньше-то когда? Только после Яблочного спаса если.

– Да сейчас все обычаи забыли, а в старину с этим строго было.

– Откуда вы знаете, Елизавета Петровна, вы же молодая, вам сколько?

– В этом году шестьдесят!

– Ну, вот именно! А тоже примазывается, про обычаи рассуждает!

У Боголюбова мерзли руки, и по спине время от времени продирал озноб. Странный какой-то озноб, потому что в трактире «Монпансье» было совсем не холодно, жарко даже!..

– Ты не волнуйся, – сказала рядом Лера.

– Давай мы тоже, а? – попросил Боголюбов, придержав ее за руку. – Так же правильно?..

– Давай, – согласилась она и улыбнулась. – Так правильно. Пусти меня, мне нужно бежать. Никто не знает, куда дели брют.

– А ты знаешь?

– Я найду.

– Андрей Ильич, подойди-ка, тут вот Софья Григорьевна интересуется!

– Сейчас!

– Городу и дому сему добра и процветания, – сказал ему в ухо знакомый голос, и Боголюбов чуть не уронил тарелку.

Рядом с ним, узнаваемая и совершенно неузнаваемая, стояла бывшая матушка Ефросинья, как ее на самом деле?..

– Здравствуйте, Евгения Алексеевна, – справившись с тарелкой, ответил Боголюбов. – Рад вас видеть.

– Здравствуйте, товарищ директор, – отозвалась Евгения Алексеевна. – Вы не пугайтесь, меня Саша пригласил. И я очень рада. А почему вас все называют товарищ директор?

Боголюбов пожал плечами.

– Куда вы тогда исчезли?

– Я не исчезала! Я уехала уже после того, как вас… на плотине нашли, помните?

Боголюбов отлично помнил, как его нашли на плотине! Вряд ли он когда-нибудь это забудет.

– Я уехала, потому что больше не было смысла оставаться. Все свои вопросы я решила, ответы нашла. И уехала.

– Могли бы хоть до свидания сказать.

Она улыбнулась.

– Вам тогда было не до меня, Андрей Ильич. После этой самой плотины.

– А бронзовая скульптура? Я буду ходатайство писать, чтоб ее в музей вернули.

– Судиться придется.

– Будем судиться.

– Решительный вы человек, Андрей Ильич. Ну что? Следствие все идет?

– Это дело небыстрое. Сперанский в КПЗ сидит – покушение на убийство! На меня то есть покушение. Саутин под подпиской о невыезде, а Нина пропала, сбежала. Я даже толком не знаю, ищут ее или, может, не нужна она никому. Все лето ревизия фондов у нас шла, я думал – с ума сойду с этой ревизией! Я директором раньше никогда не был, а тут сразу все навалилось…

Она опять улыбнулась, еще веселее.

– Вам в музее не нужны работники? У меня образование подходящее, я в Ярославле университет окончила, исторический факультет.

– В музеях всегда нужны сотрудники, – сказал Боголюбов. – У нас платят мало, не идет никто. У вас, наверное, в Екатеринбурге зарплата приличная.

– Ну, что ж – зарплата! Зато здесь все свои! И вам хороший специалист понадобится – с путаницей вашей разбираться!

Тут с улицы вдруг завопили:

– Едут! Едут!!

И вся толпа покатилась на улицу. В дверях произошла толчея и давка.