Чудны дела твои, Господи! - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 50

– Еще один вопрос, самый главный, – повторил Андрей Ильич, икнул и закрылся рукой. Модест смотрел на него с ненавистью. – С чего вы все это взяли-то?!

– Как?!

– Так. Откуда вам известно, что есть план перестройки центра города? Что музей из федеральной собственности собираются передать в частную? Что здесь планируется создание бизнес-центров?

– А ты хотел все по-тихому сделать?! Думал, не узнает никто?!

– Вам это все откуда известно?

– Есть верные люди. Все в подробностях рассказали и даже бумаги показали.

– Что за бумаги и где они?

– Да на, на! – Модест Петрович распахнул приоткрытую дверь несгораемого шкафа и швырнул в Боголюбова растрепанными листами.

Листы разлетелись. Андрей Ильич нагнулся и поднял один.

Там был какой-то текст под вполне правдоподобной шапкой. Глаза выхватили: «… согласно утвержденному плану строительство намечено на 2015–2018 гг… под отчуждение попадают земли, прилегающие к улицам «Красная площадь», «Земляной Вал», «Воскресенская», «Московская»… изъять земли согласно кадастровой стоимости в сроки до… согласно договоренностям с владельцами частной собственности».

Боголюбов отпустил листок, и он не спеша спланировал на пол.

– Ну? Ты что думал, у меня никаких доказательств нет? Думал, просто так старик куражится?

– Я не знаю, имеет ли смысл куражиться, – морщась, ответил Боголюбов, – только все это подлог, Модест Петрович. Я не рейдер и не бизнесмен. Я военный историк, в аналитическом управлении бумажками заведовал. Ничего захватывать не собираюсь. В министерстве нет никаких планов передачи музея в частные руки. Да это и невозможно!.. Объект охраняется государством, числится в списке ЮНЕСКО, представляет особую ценность. Но это… – он посмотрел на листы на полу, – интересно. Надо же столько сил потратить, времени, столько бумаги извести на самый заурядный подлог!

Он поднялся и взялся обеими руками за столешницу:

– Что происходит в вашем музее, Модест Петрович? Что-то ведь происходит! И настолько важное, что даже на подлог решились! Зачем?! Чтобы убедить вас, что я собираюсь здесь бордель открыть? Ну, хорошо, вас убедили! Дальше что?

– Что? – переспросил Модест Петрович. Он тоже посмотрел на бумаги на полу, а потом на Боголюбова. – Да ну, – сам себе сказал он. – Быть такого не может, чтоб все это вранье! Просто быть не может, а ты как хочешь!

– Это вы как хотите! Можете мне не верить. Но только это проверяется проще простого. Зайдите в Интернет на сайт Министерства культуры, там все написано.

– А вот тебе! – И Модест сунул Боголюбову под нос огромную загорелую фигу. – Вот тебе вместо Интернета! Уж как там брешут, больше нигде не брешут!

Боголюбов вздохнул.

– Где вы взяли все эти… летописи?

– Не твое дело.

– Как раз мое! – тоже заорал Боголюбов. – Вы на меня с топором кидались из-за них! А там каждое слово вранье! Вы мне шину пропороли, а она, между прочим, денег стоит! А я деньги не печатаю! Вот взыщу с вас в судебном порядке за шину, будете знать!

– Вали отсюда в свою Москву лучше.

– В Москву я не поеду, – сказал Боголюбов. – Ресторан ваш драгоценный при вас останется. А руководителям вашим передайте, что они перестарались.

Он вышел из кабинета, отпихнул полено, которым была подперта дверь, и изо всех сил ею хлопнул. Так что стены задрожали и вдалеке, на кухне, что-то упало и покатилось.

Все следующее утро Боголюбов, обмишулившийся с делопроизводством, прилежно изучал личные дела сотрудников. Ничего нового из этих самых дел он не извлек. Истопник Василий не оказался сыном Анны Львовны, а дежурная по залу Опричкина не являлась теткой экскурсоводши Аси. Часа в два мрачный, как небо над лесом, Боголюбов понял, что очень хочет есть. Он сидел в своем кабинете – бывшем кабинете Анны Львовны, – вникал в личные дела и думал только о тарелке огненной ухи с розовым лещом и желтым расстегаем. От вчерашнего ужина осталось еще полкастрюли ухи и гора пирогов, накрытых салфеточкой. Лерка умела все делать красиво.

Никакие бумаги его не интересовали.

Он поднялся – Мотя, дремавшая за креслом, моментально вскинулась и торчком наставила уши, приготовилась служить – и стал ходить по кабинету.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что полдня он думал вовсе не о насущных и сиюминутных делах!

– Ничего не получается, – сказал вслух Боголюбов, и голос его прозвучал странно. – Ну, совсем ничего не получается!..

…Нужно заходить с какой-то другой стороны, вот что. Все они – и покойная Анна Львовна, и брат с сестрой Саутины, и Модест, и Сперанский, и уехавший в Москву студент Митя, и невзрачная экскурсоводша Ася – имеют отношение к музею. Вот к этому музею, на втором этаже которого он, Андрей Ильич, сию минуту пытается вникнуть в прейскуранты и цены на фанеру!.. Нечто происходит именно в музее, и начинать нужно исключительно отсюда.

Здесь происходит – или происходило? – нечто такое, о чем он, Боголюбов, не имеет никакого представления, но это «нечто» и есть самое важное. Если он поймет, что здесь творится, поймет и все остальное.

Только как понять?..

Он открыл дверь в коридор и прислушался. Было тихо, только Ася в отдалении разговаривала по телефону и шмыгала носом.

– Не поеду я, – приглушенно говорила она. – Потому что денег нет. Может, к Пасхе премию выпишут. Ну да, то есть к Первомаю! Тогда посмотрим. Нет. Не точно. У нас директор новый, кто его знает, выпишет или не выпишет.

Андрей Ильич спустился по лестнице и мимо музейной бабули, которая сразу всполохнулась и приготовилась служить на манер Моти, вышел в экспозицию. Хвост экскурсии, видимо, последней на сегодняшний день, утягивался в высоченные двустворчатые двери. Слышался звонкий голос Нины:

– В следующем зале мы познакомимся с работами местных художников. Среднерусская природа всегда вдохновляла живописцев на создание настоящих шедевров, и хотя самые лучшие и талантливые всегда стремились в Италию, чтобы учиться там, свои самые вдохновенные полотна они создавали именно на родине. Наш музей по праву гордится собранием местных художников. Несмотря на разорение во время войны, нам удалось восстановить и даже заново собрать одну из самых богатых коллекций…

Двери закрылись. Нину стало не слышно.

Андрей Ильич повернулся и оказался нос к носу с давешней бабулей. Она была как будто на посту, стояла очень прямо, очки держала в руке. Седенький пучок волос на голове вздрагивал.

– Здрасте, – от неожиданности брякнул Андрей Ильич.

Бабуся с негодованием кивнула.

– Я вот… залы хочу обойти, – зачем-то объяснил он.

– Вы бы собаку на улице привязывали, товарищ директор, – неприязненно сказала бабка. – Собакам в музее не место. У нас тут чистота соблюдается, порядок, а вдруг посторонние животные!

– Она в экспозицию не ходит, – думая о своем, возразил Боголюбов. – Скажите, а… как вас зовут?

– Софья Григорьевна.

– Вы давно здесь работаете?

– Служу в музее пятьдесят лет с лишком. – Она посмотрела на директора как будто сверху вниз. – Да и лишку почти пять! А что? На пенсию хотите выпроводить? Так молодые на мое место не пойдут, товарищ директор! Это раньше считалось почетно – хоть и зарплата маленькая, а возле искусства работаешь, а сейчас!.. Ничего никому не нужно.

Тут она как будто осеклась и строго сказала, что в музее громко говорить не полагается. Как будто это Боголюбов громко говорил!

– Идемте со мной, – предложил Андрей Ильич. – На два слова, пожалуйста!

– Как же я пост покину? – пришла в волнение Софья Григорьевна. – Мало ли что!

– Мы вашу коллегу попросим приглядеть. Из того зала. Как ее зовут?

– Галочку? Одна она на два зала не справится! Да и видит плохо! Нет, товарищ директор, вы меня после рабочего дня увольняйте, а пока я на службе…

– Я не стану вас увольнять, – серьезно сказал Боголюбов. – Мы с вами просто выйдем и вон там возле клумбы прогуляемся. Всего десять минут, Галочка справится!..

Старуха качала головой, вид у нее был растерянный, а Боголюбов уж и к Галочке сбегал, сказал, что вскоре вернет Софью Григорьевну на пост, и дверь распахнул, и охраннику кивнул.