Чудны дела твои, Господи! - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 5

– Наш музей без преувеличения – центр культурной жизни не только города, но и всего района. Усилиями Анны Львовны интерес к истории прививается и молодежи. Андрей Ильич, – обратился к нему Саутин, – я предлагаю за здоровье Анны Львовны выпить стоя!

Боголюбов моргнул и поднялся.

– А-а-а! – закричали от двери. – Ага-а-а!..

Асенька ни с того ни с сего уронила бокал с шампанским. Он зазвенел между тарелками, покатился, но не разбился. Александр Иванушкин оглянулся в изумлении. Модест Петрович пробормотал:

– Что такое?.. – и стал выбираться из-за стола.

Боголюбов вздохнул и одним глотком опрокинул в себя стопку.

– Без меня хотели?! Надеялись, не приду?! А вот фигу с маслом!.. Вы еще до рта не успели донести, а я уже тут! – продолжали бушевать у двери.

– Алеша, – растроганно сказала Анна Львовна, – Алешенька, дорогой!..

Дорогой Алешенька оказался дородным мужчиной в светлом плаще, шляпе и серой пиджачной паре. Раскинув огромные руки и чуть пританцовывая, он двинулся к Анне Львовне, сошелся с ней возле стола и облобызал троекратно, а потом еще приложился к ручке и замер в поклоне надолго. Все собравшиеся – сотрудники Андрея Ильича – любовались на них, у всех были умильные лица.

– Сперанский, – шепнул Боголюбову Модест, – сам!.. Обещал быть, и вот, видите, не обманул.

Андрей Ильич понятия не имел, кто такой «сам Сперанский», но на всякий случай тоже сделал умильное лицо.

В этот момент больше всего на свете ему хотелось оказаться в домике из трех комнатушек по ту сторону Красной площади. Пусть даже чудовище из-под крыльца хрипит и кидается – все лучше, чем представление, в котором он вынужден участвовать!..

– Алексей Степанович, вот радость! Мы и не надеялись!

– А я не с пустыми руками!.. Эй, как тебя звать? Костик, что ли? Костик, подай-ка там сверточек!..

Модест Петрович кинулся, оттеснил Костика и сам подал «сверточек» – по виду картину, упакованную в коричневую бумагу и перевязанную шпагатом. Вся компания воззрилась на коричневый прямоугольник в неком, почти религиозном предвкушении.

Боголюбов пожал плечами, подцепил вилкой кусок сала, пристроил на хлеб и откусил.

– Ну, молодежь!.. Помогайте, помогайте!..

С картины вмиг была снята бумага, новый гость взялся за раму с двух сторон и водрузил полотно на свободный стул прямо перед Анной Львовной.

Та сложила под подбородком пухлые руки и замерла. Все, кроме Боголюбова, который все откусывал от хлеба с салом, жевал и смотрел на кота и на герань, сгрудились у нее за спиной и замерли.

– Господи, – выговорила Анна Львовна, похоже, в экстазе. – Алешенька, угодил, вот угодил!

Словно получив разрешение, сотрудники Андрея Ильича разом задвигались и заговорили:

– Боже мой!.. Нина, посмотри! Александр, вы видите, видите?.. Как, неужели сам?! Да вы отсюда посмотрите, как свет падает!.. Алексей Степанович, вы не понимаете, какой это подарок!

– Модест Петрович, – попросила Анна Львовна в изнеможении от переживаний, – дай мне воды.

– Сию секунду, Анна Львовна!.. Может, капелек накапать?..

– У нее сердце очень больное, – шепнул Боголюбову Иванушкин, выбравшись из круга восторгавшихся. – Никаких волнений, ничего нельзя!.. Только положительные эмоции.

– А сейчас какие? Положительные или отрицательные? – уточнил Андрей Ильич. Александр странно на него взглянул.

– Алешенька, за что мне такое внимание? Вот спасибо тебе, дорогой мой, вот спасибо!.. Знаешь ведь, как мне угодить!..

– Это что, сам Сперанский картину написал? Специально для Анны Львовны? – на ухо спросил у Александра Боголюбов.

– Да что вы!.. Алексей Степанович Сперанский – знаменитый писатель!.. Он книги пишет, а не картины!..

Боголюбов окончательно запутался.

– А чья тогда картина?..

– Как чья?! Его отца, Степана Васильевича Сперанского. Он был превосходный художник, неоцененный, конечно! Анна Львовна гоняется за его работами. Просто гоняется!.. У нее особое чутье, она умеет художника разглядеть, хоть бы и не признанного! И поддержать умеет. А работы его только в коллекции его сына и нашего музея сохранились…

Боголюбов никогда ничего не слышал о превосходном художнике Сперанском, как и о его сыне, знаменитом писателе, и устыдился своего невежества.

– К столу, к столу!..

– Модест Петрович, еще бокальчик, Асенька свой уронила.

– Костик, подай бокальчик и прибери, видишь, в тарелке лужа!..

– Алешенька, ко мне поближе садись.

– Мы еще за Анну Львовну не выпили!..

Все разом вернулись за стол – одно место было занято портретом, и Боголюбову казалось, что теперь напротив него сидит крепкий бородатый старик с косой на правом плече. Бизнесмен Дмитрий Саутин договорил речь. Писатель Алешенька во время речи похохатывал и поглаживал руку Анны Львовны, и вообще главным теперь был он, и, казалось, все это понимают. На Андрея Ильича он не обращал никакого внимания, как будто не было за столом никакого Боголюбова.

Некоторое время все шумно ели и пили, вспоминали зиму, гулянье на Рождество, какую-то медовуху в монастыре, лошадь Звездочку, опрокинувшую сани, и необыкновенную выставку, которую Анна Львовна «пробила» и организовала великолепно.

Боголюбов доел остывшую солянку, налил себе еще водки, тяпнул и огляделся с тоской. Его приятель-кот устроился спать на подоконнике под геранью, и Андрею Ильичу страшно захотелось спать, спать до самого утра и ни о чем не думать. Утро вечера мудренее, завтра он во всем разберется.

– Дому сему быть пусту, – вдруг раздалось поверх голосов. – Время пришло.

Голоса разом смолкли. Давешняя убогая – как ее? Матушка Евпраксия, что ли?.. – шагнула к столу и подняла руку.

– И городу, и дому пусту быть, – повторила она громко. – Кончилась ваша вольготная жизнь.

– Кто пустил-то? – забормотал Модест Петрович. – Как ты сюда попала? Слава, чтоб тебя, давай сюда! Костик!..

Нина смотрела на убогую с ужасом, Дмитрий Саутин перестал жевать, а писатель Сперанский похохатывать. Александр Иванушкин проверил, крепко ли застегнут воротник клетчатой рубахи, а аспирантка Настя подалась назад вместе со стулом.

– А ты здесь зачем? – строго и громко спросила убогая у Андрея Ильича. – Убирайся! Убирайся отсюда, пока не поздно!..

– Костик, зови Славу, и выведите ее!

– Сатана грядет, – объявила убогая, колыхнулся ее черный балахон, похожий на рясу. Анна Львовна двумя руками прикрыла рот. – Никого не останется!..

– Господи, да прогоните вы ее! – закричала Нина.

Боголюбов решительно встал и взял убогую под локоть.

– Пойдемте, – и потянул ее за собой. – Достаточно.

Она опустила руку, обвела глазами притихших людей и пошла за Боголюбовым без всякого сопротивления. Он вывел ее на крыльцо под затейливый козырек с искусно вырезанными буквами «Монпансье».

Вечерело, и воздух был холодный и как будто лиловый. Андрей Ильич вдохнул полной грудью и отпустил острый локоть. Ему очень хотелось вытереть пальцы.

– Идите домой, – сказал он. – Где вы живете?..

– Я не живу. Никто не живет. Сатана придет, все погибнет.

– Это вы мне колесо прокололи?

– Уезжай отсюда, – велела убогая деловым тоном. – Одного уморили, за другим дело стало. Сейчас же и уезжай.

Позади затопали, на крыльцо вывалился официант, за ним маячил еще кто-то.

– До свидания. – Боголюбов подтолкнул убогую в спину и обернулся. – Подкрепление не требуется, мы обошлись своими силами.

Черная фигура растаяла, растворилась в воздухе, хотя на улице было еще светло, и пустая Красная площадь как на ладони, и на улице ни одной живой души, только брехали в отдалении собаки!.. Куда делась?..

Боголюбов немного постоял на крыльце, сунув руки в карманы джинсов. Уйти?.. Или вернуться?..

– Да как ты допустил? – зычно спрашивал охранника Модест Петрович. – Видишь, она лезет, и выпроводи сразу!

– Да я только на пару минут отошел, Модест Петрович!

– Объяснительную пиши, и не будет тебе к майским никаких премиальных!..