Чудны дела твои, Господи! - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 29

– А если никто не придет? А он совсем озвереет. Он и так – зверь.

– Юля, я терпеливый, но ты мое терпение не испытывай! Побаловалась, и хватит! Ты же знаешь, я не отступлюсь. Выходи, поговорим, во всем разберемся. Ты мне расскажешь, зачем от меня сбежала, а я тебя научу правильно себя вести! Ну, Юлечка, девочка моя! А то я подружку твою тоже научу, а вы, бабы, такую науку не любите! Вы ласку любите, только ее заслужить надо, ласку-то! От ласки вы распускаетесь и всю науку забываете!..

– Не слушай его! – Лера взяла Юльку за плечи и встряхнула. Голова у той болтнулась, как у куклы. – Не смей! Мы вдвоем, его здесь нет! Он снаружи, и он до нас не доберется. Дыши глубже!

Юлька послушно задышала.

– Сиди и дыши.

Лера поползла вдоль стены до следующего окна. Ползти не имело смысла, но она все-таки ползла – от страха.

– Андрей, – проскулила она, добравшись, – зачем ты уехал? Зачем ты именно сейчас уехал, черт тебя возьми!..

Она выглянула в окно – никого не было в саду между старыми яблонями, только поднимался белый дым от непотухшего костра, путался в ветвях. Лера стала на колени и попробовала открыть шпингалет. Он не поддавался.

– Не слушаетесь вы меня, – доносилось снизу. – Играете со мной! А я не люблю, когда меня не слушаются! Баба слушаться должна, на то она и баба!.. Она команды должна выполнять, когда мужчина приказывает!.. Выходите, ну!..

Лера приналегла на раму – бесполезно – и снова выхватила телефон.

«Аппарат абонента выключен или…»

– Думай, – сама себе приказала Лера. – Думай спокойно. Что можно сделать?..

На пригорке телефон тренькнул. Боголюбов мельком глянул на экран, перегнулся через Сашу и сунул аппарат в «бардачок».

Пропущенные вызовы от бывшей жены общим числом пять. Или восемь. Какая разница?!

– Далеко едем, не знаешь?

Саша пожал плечами.

– Тут кругом рыбалка и охота, – сказал он как будто виновато. – Рек и озер полно, леса заповедные, только я ни разу не ездил. Я не рыбак. А Модест со старым директором это дело очень уважали. Когда тот помер, Модест сокрушался, что такого товарища потерял!.. А сестра с… женой к тебе надолго?

– У меня нет жены, Саш. – Боголюбов выкрутил руль, сворачивая в лес за впереди идущей машиной. – И это не мой вопрос, надолго или, может, накоротко!..

– Она красивая.

– Которая?

– Обе.

– Я ж тебе говорил: ты зря стараешься. Никто это не оценит.

Тут Саша Иванушкин, веснушчатый, как бы все время виноватый, пожимающий плечами, немного рохля и недотепа в клетчатой рубахе, вдруг сказал:

– Там видно будет.

Боголюбов фыркнул:

– Ну, как хочешь. Мое дело предупредить, – опустил стекло и зажмурился от счастья.

Машина взобралась на сухой пригорок. На самой макушке вовсю зеленела нежная трава, и березы стояли просторно, не шелохнувшись, словно в ожидании чудес, а внизу в оврагах лежал лиловый сумрак, оттуда несло запахом снега и талой воды.

За зиму Боголюбов привычно отвыкал от всего этого – тишины, лесных запахов, чистоты воздуха и высоты небес – и, возвращаясь, чувствовал, что возвращается к чему-то единственно правильному и имеющему смысл. Он никогда не жил в деревне, не тосковал по «исконному и посконному» – «но все так же ночью снится мне деревня», эх!.. – но в лесу или на речке всегда испытывал подъем и безотчетную радость бытия, как выздоравливающий после тяжелой болезни.

– Хорошо, – сказал он и глянул на Сашу. Глаза у него блестели. – А, Сань?..

Съехали в овраг – сразу потемнело, солнечный свет остался вверху, и стало так холодно, что от ледяного воздуха заломило лоб. Ручей плескал, смывая остатки слежавшегося, усыпанного иголками и березовыми почками снега, и где-то в вышине кричала стеклянным голосом синица.

Проехали еще немного и остановились на высоком берегу. Андрей Ильич заглушил мотор, выскочил из машины и подошел к самому обрыву. Сердце сильно и радостно билось от предчувствия счастья. Каждая минута на реке представлялась ему счастьем.

– По старому руслу пойдем, – говорил Модест Петрович, разбирая снасти. – Там потише, ветра нет, и воды не так чтоб много. По весне только на старом русле и клюет, а где еще?.. Петька, мои бахилы не видал?

Высокий неразговорчивый Петька, сын Модеста, переобувался, сидя на сухой траве. Рядом валялись чехлы, тренога, помятый алюминиевый чайник и небольшой топорик. Саша Иванушкин, сунув руки в передние карманы джинсов, растерянно топтался рядом.

Боголюбов вытащил из багажника брезентовую штормовку и высокие резиновые сапоги.

– Чем богаты, тем и рады, – сказал он Саше. – Одевайся.

Еще где-то свитер был, взятый на тот случай, если придется промокнуть – на рыбалке всякое бывает. Боголюбов стал коленями на край багажника и принялся шуровать внутри.

– А ты, видать, и впрямь рыбак, – сказал Модест Петрович. Боголюбов выудил свитер и вывалился из багажника, почти задев его по любопытствующему носу. Они посмотрели друг на друга. – Я-то, признаться, думал, так, видимость одна, как у всех московских.

Боголюбов понял, что получил комплимент.

– Далеко пойдем?

– Да нет, куда далеко-то! Вдоль старого русла до заводи. Мы тут только по весне и ловим, потому летом туристов больно много наезжает, сюда и от города, и от дороги рукой подать. А сейчас лещ может взять, окуни крупные попадаются. Сазанчиков нет, они ошалелые все после зимы.

Молчаливый Петя, осыпая сапогами мокрый песок, уже сбегал по крутояру к коричневой воде, уходящей в лес, как в сказке. На плече он держал чехол со спиннингами и треногу.

– Ну, пошли, пошли!.. – И Модест призывно и нетерпеливо махнул рукой.

– Там у тебя телефон опять пиликал, – в спину Боголюбову сказал Саша.

– Да Бог с ним.

– Ты бы перезвонил, Андрей.

Боголюбов с шумом втянул прохладный воздух, пахнущий рекой и весной.

– Что ж ты рыбалку не любишь? А еще искусствовед!.. Самое возвышенное дело – рыбу удить!.. Взять, к примеру, знаменитого русского писателя дедушку Аксакова.

– А вдруг у них что случилось?.. Я бы на твоем месте хоть спросил.

– Писатель Аксаков даже книгу написал. «Записки об ужении рыбы» называется.

– Андрей, я серьезно говорю.

Боголюбов приостановился и оглянулся.

– Я тоже серьезно говорю – почитай Аксакова. Гораздо полезнее для души, чем писатель Сперанский!.. Я у него прочитал, что нужно опасаться подлости и предательства, представляешь? Натура благородная не умеет различать предателей и подлецов, ибо сама ни на что подобное не способна! Вот какая философия глубокая.

– Как это ты запомнил, – пробормотал Саша.

Со всех сторон их обступил лес, сырой, весенний, оживающий. Берендеевский, как сказал кто-то из девиц. Из чащи веяло снеговым холодом, словно ветром тянуло. Река под горой была мутной и быстрой, как будто переполненной коричневой водой. Ржавые осиновые листья, застрявшие в изломанных прошлогодних камышах, дрожали, отрывались и уносились течением.

– Потеплеет, мы подале отправимся, – говорил впереди Модест Петрович, – на озера. Ученые люди говорят, тут ледник шел в незапамятные времена и озера все ледниковые. А красотища такая, что прямо слезу вышибает, как ночку посидишь, зари дождешься и небо светлеть начнет!.. И одна звезда над горизонтом горит, зеленая, как льдинка! Вон Петька мой в прошлом году на какой-то Таиланд летал, или куда ты там летал, Петь?..

– В Таиланд и летал, пап.

– Там тоже красиво, да, Петь? Один разок поглядеть можно, а краше русской природы все равно ничего не найти! Покойный директор музея мне говаривал: эх, Модест Петрович, не умеем мы свое ценить да беречь, нам все заграничное подавай, непременно чтоб как в Европах!.. А ведь чего лучше, вот так вечерком на реку отправиться. Куда там Европам, когда лес наш на столько верст тянется. Можно день идти и ни одного человека не встретить. А в покосы на озерах воздух какой!.. Хоть ножом отрезай и ешь, такой духовитый и чистый. И травы все цветут, клевером пахнет, медуницей. Только вам, московским, это все ни к чему. Вам бы только портить и гадить…