Чудны дела твои, Господи! - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 19

Мобильный телефон лежал в спальне на тумбочке. Андрей Ильич совершенно про него позабыл – в этом городе телефон казался чем-то лишним, чужеродным и даже немного глуповатым. Ну кому здесь звонить?.. Все рядом, только улицу перейти!.. Да и в доме есть нормальный телефон, никакой не мобильный. Если кому-нибудь взбредет в голову его разыскивать, можно позвонить в музей или «на квартиру», больше ему быть негде! Разве что закусывать у Модеста в трактире «Монпансье», но до него дойти два шага, да и там есть телефон!..

Андрей разыскал номер старого приятеля Володи Толстого, который директорствовал в Ясной Поляне. Вот в Ясную Поляну позвонить – милое дело! До нее не дойдешь.

– Владимир Ильич, – сказал Андрей, когда ответили. – Привет, это Боголюбов.

– Рад слышать, Андрей. Ты где? В Переславле? Ты вроде собирался.

– Да, уже несколько дней. У меня к тебе деловой вопрос.

Пока Володя давал разъяснения по деловому вопросу, Боголюбов, придерживая трубку плечом, вытаскивал из буфета тарелки, вилки и стаканы. Посуду он купил в лавке под названием «Скопинский фарфор» на углу Красной площади и Земляного Вала. Тарелки были большие, увесистые, с красивыми картинками. Еще ему очень понравилась «миниатюра» – называлась она «Медведь на воеводстве». Коричневый, гладкий, хитроватый фарфоровый медведь с бердышом на плече стоял на задних лапах возле фарфорового пня. Андрей Ильич заодно купил и миниатюру тоже.

– Спасибо, Володь, – сказал он, когда Толстой все ему разъяснил. – Приезжай ко мне. Я тут только охоту-рыбалку разведаю, и приезжай.

– Приеду с удовольствием, – откликнулся Володя. – Сейчас лето подойдет, и приеду. В усадьбе работы прибавится, зато всякие совещания-заседания до осени затихнут. Ты не поверишь, как мне надоело заседания заседать!..

Боголюбов ему посочувствовал. На заседаниях он тоже чувствовал себя лишним, неуместным, косноязычным и с тоской думал только о том, что время уходит, бездарно растрачивается, упускается, и не остановить его не вернуть.

Напоследок он спросил Толстого, когда в этом году Пасха, кинул телефон на кровать, выволок на улицу посуду и стаканы и поставил на крыльцо. Мотя сунулась понюхать.

– Это человеческая посуда, а не собачья, – строго сказал Боголюбов. – У тебя своя есть! Надо нам миску купить, что ли…

Он вытащил из-за пояса тренировочных штанов мятую папку, уселся на крыльце и быстро прочитал.

«Уважаемый Сергей Георгиевич, считаю своим долгом предупредить вас о том, что вновь назначенный директор музея изобразительных искусств и музейного комплекса Боголюбов А. И. обладает крайне подмоченной репутацией. В отношении него в 2012 г. проводилось служебное расследование по факту превышения полномочий на его тогдашнем месте работы. Во время своей трудовой деятельности Боголюбов А. И. не раз демонстрировал полную и вопиющую некомпетентность, что должно быть хорошо известно в Министерстве культуры, которое вы возглавляете. Наш музейный комплекс является учреждением всероссийского значения, культурным центром области и всего края. Под руководством Боголюбова А. И. все достижения могут быть утрачены, ибо он человек невежественный. Прошу вас пересмотреть решение о назначении Боголюбова А. И. на эту должность». Число и подпись.

Подпись Анны Львовны. Число – за день до того, как Боголюбов сюда приехал. Сверху на бумажке стоял синий прямоугольный штамп «Копия».

– Крайне подмоченная репутация – это какая? – спросил Боголюбов у Моти. – Она или подмоченная, или уж тогда абсолютно сухая и кристально чистая! И зачем мне это принесли? И что я должен с этим делать? Ехать в министерство разбираться? Требовать объяснений у подчиненных?

Мотя стучала по ступенькам хвостом и ответов на вопросы не знала.

Боголюбов скомкал листок и зашвырнул его в коридор. Потом встал, подобрал, расправил и отнес в кабинет. Опять рассердился, скомкал и кинул его в угол.

Вскоре явился Саша с пакетами и кастрюлями. Вдвоем они вынесли из трухлявой беседки стол и поставили рядом с мангалом.

– Вот картошка, а там мясо, Андрей Ильич. А на кухне за плитой есть решетка, я сейчас достану.

– Зачем Анна Львовна настрочила на меня кляузу министру культуры?

– В каком смысле?

– В прямом! – рявкнул Боголюбов. Он не хотел себе признаваться, но бумага с синим штампом «Копия» его сильно расстроила. – Не делай вид, что ты не знал. Ты не мог не знать.

– Да что за кляуза, Андрей Ильич?!

– Обыкновенная, Александр Игоревич. Посмотрите, в кабинете на полу она валяется.

Саша пожал плечами, помедлил и зашел в дом. Боголюбов размешал в чугунном корыте угли. Он злился, и от злости есть хотелось все сильнее.

– Я ничего не знал об этом письме, Андрей, – серьезно сказал Саша, возникнув у него за плечом. – Если бы знал, постарался бы… переубедить.

– Ты имел на нее влияние? На Анну Львовну?

– Никакого. – Саша улыбнулся. – Но все равно постарался бы. Это очень глупое письмо. Тем более, я так понимаю, к тому времени, когда оно было написано, вопрос о твоем назначении был решен окончательно и бесповоротно.

– Вот именно! – заорал Андрей Ильич, и Мотя зарычала негромко и стала скрести лапами – заволновалась. – Вопрос был решен! И решал его не я! И не эта ваша Анна Львовна!

– А где ты взял письмо? Я никогда его не видел, и официальным путем оно не проходило. Утащил из директорского кабинета в понедельник?

– На дом принесли, – буркнул Боголюбов. – Соблюдаем традиции! Старому директору всю корреспонденцию на дом носили, теперь мне приносят.

– Кто?!

Боголюбов махнул рукой.

– Что здесь творится, а?

Саша пожал плечами.

– Не скажешь, да?..

Иванушкин посмотрел исподлобья.

– Понятно. Водки нет, только виски. Ты виски употребляешь?

– Мне все равно, – торопливо ответил Саша. Ему не хотелось ссориться с Боголюбовым. – Я и то, и другое могу.

Мясо, взятое у Модеста в пятницу, оказалось превосходным, кастрюлю с картошкой закопали в угли, и она варилась тут же, на мангале. Мотя крутилась рядом, делала умильную морду и то и дело вскидывала лапы на грудь Андрею Ильичу.

– Значит, так, – сказал Боголюбов, тяпнув виски из граненого стакана. Саша переворачивал решетку с мясом, дощатый стол украшали тарелки скопинского фарфора и композиция «Медведь на воеводстве», принесенная из дому. – Как только я приехал и ты меня встретил, объявилась убогая…

– Ефросинья, – подсказал Саша, отворачиваясь от дыма.

– А как ее на самом деле зовут? Ну не Ефросинья же!..

– Почему?

– Она молодая тетка и не монашка. Ты сам говорил, что монашеского звания она не имеет! Значит, у нее есть какое-то человеческое имя.

Саша пожал плечами – согласился.

– Она первым делом мне сказала, что городу и дому быть пусту и чтоб я уезжал отсюда. Кто ее послал ко мне?

– Послал?..

– А ну тебя. – Боголюбов налил себе еще. – Или разговаривай по-человечески, или я лучше буду газету читать. Вон у меня сколько газет, и все шестьдесят первого года выпуска.

– Я не знаю, кто ее послал.

– А тебя Анна Львовна просила? Встретить меня в доме?

Саша кивнул.

– В тот же вечер мне шину пропороли. Я колесо на запаску поменял. Но проколотое нужно отвезти на шиномонтаж. Где он здесь?..

– У Модеста сын этим занимается, у него приличная мастерская, к нему все ездят. Это на том конце города, где новый район.

– А что, здесь есть новый район?!

– Ну, – Саша улыбнулся широко, – он относительно новый, как твои газеты. Строили при советской власти, когда здесь военных много было. Обыкновенный городской микрорайон – многоэтажки, магазины, таксисты. Там в основном фабричный народ живет и приезжие.

– Много приезжих?

– Мало здесь приезжих, – сказал Саша и понюхал мясо. – Уехавших больше.

– Так, значит, шину мне разрезали. Кто? И зачем?.. Прицепили к ножику бумажку, на бумажке написано – «уезжай». То есть то же самое, что говорила мне Ефросинья, будем ее пока так называть. Тем же вечером у Модеста состоялся прием в честь Анны Львовны. Ефросинья туда тоже пришла и там выступила. Анне Львовне подавали капли, а Ефросинью я вывел. Как вы все связаны? Ты, Нина, Дмитрий Саутин, Модест Петрович, экскурсоводша Ася с ее очками, писатель Сперанский, аспирантка Настя и студент-реставратор Митя, которого я с тех пор так и не видел? Где он, кстати?