Чудны дела твои, Господи! - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 17

– Жил-был у бабушки, – напевал Андрей Ильич, появляясь на крыльце, – серенький козлик. Жил-был у бабушки серый козел!.. Иди сюда! Иди ко мне, собака!..

Она немедленно вскочила, постояла в нерешительности, а потом все же приблизилась.

– Как тебя зовут? – спрашивал Андрей Ильич. – Маша, что ли?.. Или как?..

Первым делом он с трудом расстегнул и снял с грязной шеи заскорузлый ошейник с обрывком цепи и отбросил в сторону. Собака проводила ошейник взглядом. Потом, продвигаясь от головы к хвосту, повытаскивал из свалявшейся черной шерсти палки, ветки и прошлогодние листья. Потом обеими руками взял ее за голову и осмотрел одноглазую морду в потеках и струпьях. Собака тихо и нестрашно зарычала.

– Ну конечно, – пробормотал Боголюбов, – не дыши на меня, а то я в обморок упаду!

Сторона с вытекшим глазом раздулась от уха до губы и была намного больше другой, отчего собака казалась совсем уж невозможным уродом. Очень осторожно, стараясь ее не напугать, Боголюбов повернул собачью голову так, чтобы солнце падало на раздутую сторону. Под ухом, над глазной впадиной и на скуле виднелось несколько круглых красных ранок, сильно воспаленных. Андрей Ильич подушечками пальцев потрогал вокруг ран и чуть было не отдернул руку – из всех ран фонтаном хлынул гной. Он не капал, а тек, изливался, и собака слабо постанывала, но не сопротивлялась.

– Терпи, – приговаривал Боголюбов, морщась от отвращения, – я же терплю!..

Все это продолжалось очень долго и принесло результаты, неожиданные для обоих. Чудовищный отек спал. У собаки обнаружился второй глаз – совершенно целый, коричневый, с золотым ободком вокруг зрачка.

– Ну ты даешь, – сказал Боголюбов. – Выходит, никакой ты не одноглазый полководец Кутузов, а гнусный симулянт! Симулянтка то есть!..

Собака, для которой вдруг изменился мир, припала на передние лапы и стала крутить башкой, вырываясь. Ей хотелось немедленно проверить давно забытые ощущения – когда голова на привычном месте и привычного размера, когда видишь обоими глазами и куда-то делся отвратительный вонючий тяжелый мешок, который только что был на месте морды!..

– Стой, куда! Стой, говорю!..

Она дала круг вокруг дома, попила из лужи и стала с остервенением чесаться.

– Не чешись, опять заразу занесешь!.. Да что ты будешь делать! Головой соображать надо! На что тебе голова дана?!

Собака брякнулась на спину, покаталась из стороны в сторону по траве, подбежала к Боголюбову и лизнула ему ладонь. Он поймал ее, прижал немного и продолжил исследования.

Из круглой раны вместе с гноем выдавилась блестящая дробина.

– Так я и думал. Стреляли в тебя, да?..

– Андрей Ильич, – окликнули с дорожки. – Вы что?!

Боголюбов посмотрел в ту сторону и опять уставился на свою собаку:

– А что?

Саша Иванушкин от изумления даже рот открыл.

Новый директор музея, грозный, загадочный Андрей Боголюбов, сидел на траве и обнимал за голову отвратительное грязное животное. Одет он был в черные тренировочные штаны с засохшими пятнами зеленой масляной краски, лыжные ботинки без шнурков, синюю олимпийку со сломанной молнией – олимпийка была ему маловата, задиралась на спине – и почему-то шапку с помпоном, побитую молью настолько, что насквозь просвечивали дырки.

– В нее, видишь, из дробовика стреляли, – сообщил новый Андрей Ильич. – Дробь застряла, глаз воспалился. Должно быть, в лесу шлялась или по помойкам лазала, вот в нее и пальнули недоумки какие-нибудь. А так цел глаз-то, цел! Зоркий сокол, а не собака! Как ее звать, я забыл?..

– Му… Мо…

– Муму, что ли?!

– Мотя, Андрей Ильич! – выговорил наконец Саша. – А… почему вы ее… гладите? Она же… заразная, наверное.

– Сам ты заразный.

Он еще что-то поделал с ее глазом – Мотя повизгивала, крутилась и непрерывно, как по секундомеру, махала хвостом.

– Может, вам помочь?..

– Саш, дуй в ветеринарный магазин. Где здесь такой?

– Сразу… за «Калачной», в той стороне. – Саша подошел и посмотрел. – Два шага.

– Деньги возьми у меня в кармане в штанах. Штаны где-то там в доме валяются.

– А что… покупать?

Андрей Ильич, у которого никогда не было собак, воздел глаза к небу и прикинул:

– Антисептик раны залить, шампунь от блох, какую-нибудь химию от клещей. Спроси у них, они лучше знают!..

– Сейчас, – растерянно сказал Саша. – Я сейчас, Андрей Ильич.

Он забежал в дом, протопал по крыльцу, выскочил назад и помчался по дорожке. Мотя зарычала по привычке, а потом сунулась мордой Боголюбову в ладони.

Когда Саша вернулся с пакетом, Андрей Ильич чесал ей живот. Руки у него были черные, как будто в навозе.

– Давайте шланг к теплой воде прикрутим и помоем ее, – издалека громко заговорил Саша, – в сарае точно шланг есть! Я шампунь принес. Они сказали – ядреный!

– Шланг я видел, – согласился Андрей Ильич. – Только найди себе что-нибудь переодеться, уж больно она грязна. Там на чердаке всего навалом.

– Вы были на чердаке?!

Боголюбов посмотрел на него.

– Да, а что такое?..

Саша пожал плечами – он вообще любил пожимать плечами – и скрылся в доме.

Явился он через несколько минут. Его тренировочные штаны оказались синими – в пару к олимпийке Андрея Ильича, – кофта дамской, на груди слева и справа по заплате, симметрично, а шапки не было вовсе.

Вдвоем они мыли под яблоней собаку, которая сначала вырывалась, визжала и не давалась, но вскоре притихла и стояла молча, торжественно, как будто принимала некое чудодейственное омовение. Вода текла с нее – сначала черная, навозная, потом серая, земляная и, наконец, прозрачная, фиалковая. У собачьего шампуня был отчетливый запах фиалки. Отдельно мыли морду – Боголюбов держал Мотю за уши и намыливал, а Саша поливал то место, куда указывал Андрей Ильич.

Напоследок окатили всю с головы до ног, от макушки до хвоста, бросили шланг и кинулись в разные стороны. Собака неторопливо, как в замедленной съемке, с наслаждением, с чувством отряхнулась – брызги полетели так, что в них на миг зажглась радуга. В кидании в разные стороны не было никакого смысла. Оба, и начальник, и заместитель, были грязные, мокрые, в собачьей шерсти – абсолютно счастливые!..

– Вот как, вот как, – пел Андрей Ильич, вытирая руки о полу олимпийки, – серый козел!..

Саша завернул в доме воду, спустился с крыльца и стал сматывать шланг.

– Там, в пакете, еще какие-то капли, их велели на холку накапать. От паразитов. Я еще ошейник взял на всякий случай…

– Это зря, – откликнулся Боголюбов. – Ошейник – серьезное дело! Его надо вместе покупать.

Он заглянул в пакет, вытащил ошейник и мятую бумажку чека, отчего-то фыркнул и пакет бросил.

– Вместе с кем? – не понял Саша.

– С тем, кто его будет носить, с кем, с кем!.. Иди сюда, Мотя! Иди, будем вытираться!..

Обновленная Мотя подбежала к Боголюбову, но вытереть себя не давала – то и дело припадала на передние лапы, взлаивала, крутилась и туда-сюда поворачивала голову, проверяя, есть ли у нее второй глаз.

– Стой! Стой, кому говорю!..

Боголюбов поймал ее и стал энергично вытирать старой шторой, выуженной из того же чердачного комода.

– Как это вы ее приручили, Андрей Ильич? Она же не давалась!

– Она сама приручилась.

Из пластмассового флакона обильно побрызгали антисептиком раны на собачьей морде. Старую штору повесили на штакетник сушиться. Андрей Ильич выбрасывать ее не велел – каждый раз новую брать, штор не напасешься!.. Потом вооружился совковой лопатой и стал выгребать из-под крыльца то, что там накопилось.

Саша топтался рядом, смотрел и вздыхал.

– Ее привязали, когда старый директор слег. Пока он на ногах был, она вольготно жила, не бросалась ни на кого, но дом хорошо охраняла. Просто так не зайдешь, не пустит. А потом… привязали.

Боголюбов молча орудовал лопатой.

– Еду ей туда кидали. Она срывалась несколько раз, убегала, но возвращалась, куда ей деваться-то?.. А потом на цепь посадили. С цепи она уже не убегала.