Над Москвою небо чистое - Семенихин Геннадий Александрович - Страница 3

Пожилой капитан молча взъерошил жесткую седину на висках, а старший политрук без всякой интонации повторил:

– Действительно прет…

И трудно было понять, осуждает ли он немцев, настолько усталым был голос.

Длинным приглушенным звонком захлебнулся полевой телефон. Капитан с седыми висками снял трубку:

– «Ракета» слушает. Да. Петельников. Докладываю, товарищ Третий. Майор Хатнянский по вашему приказанию находится в готовности номер один. Поднимать в воздух? Есть разведать движение на участке Лазареве – Большие Развилки.

Капитан положил трубку, посмотрел на старшего политрука:

– Пойду выпускать майора.

– Один полетит? – недовольно нахмурился старший политрук. – Без прикрытия?

– Откуда же взять прикрытие? – горестно развел руками капитан. – Сами знаете, товарищ комиссар. Не от хорошей жизни одну машину в такое пекло посылаем. Все на задании, кроме капитана Боркуна. А его звено приказано держать в резерве.

– Плохо, – негромко сказал старший политрук. – Район разведки очень сложный… Пожелайте удачи Хатнянскому, начальник штаба.

Гремя сапогами, капитан Петельников пробежал мимо застывших в ожидании Стрельцова и Воронова. Он даже не взглянул на них. Он попросту их не заметил. Старший политрук молча присел на табурет и, опустив голову на широкие ладони, всматривался воспаленными от бессонницы глазами в пестрые контуры карты. Синие стрелки росли и двоились в глазах, и уже не карту, а землю, окутанную пожарами, видел перед собой старший политрук. Видел он дороги, какими совсем недавно отступал, города и села, где приходилось останавливаться, лесные массивы Белоруссии – над ними еще несколько дней назад дрался истребительный полк. Мысленно представлял он, как идут теперь по этим дорогам фашистские танки, вгрызаясь тяжелыми гусеницами в живое тело земли, как горят города и села и на некошеных пашнях в сивой осыпающейся пшенице лежат убитые. Сорок первый! А он-то мечтал в этом году поехать вместе с Софой в Гагры, загорать на Кавказском побережье. Жена, уютная комната с тюлевыми занавесками, размеренная жизнь учебного аэродрома с подъемами и отбоями – где все это?

Старший политрук поднял голову, и тяжелая дрема попятилась, отступила. Усталые глаза остановились на незнакомых лейтенантах, с минуту, если не больше, удивленно смотрели на свежие ремни, опоясывающие их гимнастерки, на новые сапоги и петлицы. Все их чистое, ладно пригнанное обмундирование так не вязалось с окружающей обстановкой, с полутемным сводом землянки – оттуда время от времени падали тугие смолистые капли, – с темным окошком, выходящим на чистое поле, и с близкими чиханиями мотора – его, очевидно, запускал на своем истребителе майор Хатнянский.

Эти два свеженьких, чистеньких лейтенанта болезненно напомнили старшему политруку ту жизнь, что кончилась двадцать второго июня, – мирную жизнь военных аэродромов и авиационных городков, жизнь, включавшую в себя и отпуска, и выходные дни, и товарищеские вечеринки, и часы, проходившие в семье.

Было в этом неожиданном появлении лейтенантов что-то теплое, внесшее на мгновение покой и порядок в суматошную фронтовую жизнь. И голос старшего политрука обрадованно дрогнул, когда он спросил у стоявшего к нему поближе Стрельцова:

– Да вы откуда такие здесь взялись, товарищи?

Стрельцов быстро взглянул на Воронова. Так уж было у друзей заведено: если одному требовалось говорить за двоих – отвечал всегда Воронов. Он и в этот раз картинно подбросил ладонь к виску и отрапортовал:

– Товарищ старший политрук, лейтенанты Воронов и Стрельцов после окончания авиационной школы направлены в девяносто пятый истребительный авиационный полк для дальнейшего прохождения службы.

Старший политрук встал, подошел к ним и протянул каждому руку.

– Будем знакомиться. Комиссар полка старший политрук Румянцев. – Он вскинул голову и не удержался от улыбки. – Экие вы нарядные, право, ребята. – Так ведь мы же прямо из школы, – смутился Воронов, – из далекого тыла.

– Долго к нам пробирались?

– Нет, товарищ старший политрук. Мы же авиация. До Волоколамска нас на Ли-2 подбросили, а оттуда на попутной машине.

Стекла землянки задребезжали от рева мотора. Румянцев, а следом за ним и оба лейтенанта посмотрели в высокое оконце, но так ничего и не увидели. Лишь по окрепшему гулу определили, что это пошел на взлет истребитель.

Румянцев кивнул лейтенантам:

– Садитесь, товарищи, за стол. Чувствуйте себя здесь как дома. Это ваш дом, товарищи лейтенанты. Да, ваш дом. И неизвестно насколько.

Стрельцов и Воронов, присев на узкую скамью, напряженно молчали под внимательным, чуть насмешливым взглядом комиссара. Румянцев полез в карман, достал пачку «Казбека», небрежно ее распахнул. На карту просыпались щепотки душистого табака.

– Закуривайте. Московские. Нас столица не забывает. Слишком уж мы от нее теперь близко… Ну, берите.

– Вот за это спасибо, – оживился Воронов. – За весь день ни одной затяжки не сделал.

– А ваш товарищ почему не берет?

– Он у меня одними леденцами питается, – усмехнулся Воронов.

– Что ж, – одобрил комиссар, – леденцы тоже дело не зряшное. – Он достал зажигалку, поднес ее к папиросе. Затяжку сделал глубокую, жадную. Потом внимательно прочитал их командировочные предписания и на уголке каждого сделал косую пометку: «Капитану Петельникову. Зачислить в штат». – Формальности, как говорится, соблюдены, – улыбнулся он. – Вернется со старта начальник штаба, вас разместит и поставит на довольствие, а теперь поговорим по существу.

Однако вновь затрезвонил телефон, и комиссар снял трубку:

– Старший политрук Румянцев у аппарата. – Его полное лицо с глубокими складками в углах рта сделалось напряженным. – Слушаю вас, товарищ Второй. Майор Хатнянский уже более десяти минут в воздухе. Вероятно, подходит к линии фронта. Что, что? Какие американцы? Да, понимаю. Нет, не приходилось. Никогда еще не приходилось. Не беспокойтесь, товарищ Второй. Лицом в грязь не ударим.

Румянцев отошел от телефона и растворил дверь во вторую половину землянки, отделенную от первой перегородкой из неотесанных досок. Там были устроены двухэтажные нары, и на них в полумраке дремало несколько человек. Стояла невесть как попавшая сюда школьная парта, за ней четыре летчика в легких темно-синих комбинезонах ожесточенно резались в домино. Неярко горела «летучая мышь». Полосы бледно-желтого света вырывали из темноты кусок стены с наклеенным на него плакатом: простоволосая женщина с сухими от горя глазами прижимала к груди беззащитного ребенка и рукой указывала вперед. «Воин, отомсти!» – требовала она.