Над Москвою небо чистое - Семенихин Геннадий Александрович - Страница 22

– Зачем цветок обижаете, товарищ капитан? – не вытерпел Алеша.

Султан-хан криво улыбнулся, и на мгновение в его черных глазах отчетливо проступили тоска и боль.

– А не терплю я его, этот цветок, – резко ответил капитан. – Всегда врет – любишь, не любишь, а на поверку одно несчастье выходит. Впрочем, лейтенант, если он сослужил вам службу, угадал любовь вашей избранницы, я готов принести извинение, – закончил комэск со своей обычной усмешкой.

Алеша молчал, ожидая оценки полета. В душе он кипел оттого, что капитан умышленно испытывает его терпение. Но что мог сказать он, вчерашний курсант, командиру, все испытавшему в боях, носившему на гимнастерке два ордена? Слишком огромной была между ними дистанция, чтобы Алеша посмел роптать.

Султан-хан проводил глазами взлетевшую четверку «Яковлевых» и, когда сникла к земле тучка пыли, повернулся к Стрельцову:

– Вы, конечно, ждете оценки, лейтенант?

– Жду.

– И разбора ошибок?

– И разбора ошибок.

– Ничего этого не будет. Просто сейчас мы пойдем на КП и доложим комиссару, что вы подготовлены к боевому вылету.

Алеша вздрогнул от неожиданности. Хотелось броситься в объятия к этому странному капитану, которого еще минуту назад он ненавидел. Султан-хан сдержанно улыбнулся, угадывая его состояние:

– Предупреждаю, джигит, восторги разделим вместе после полета.

Вечером Алеша получил первое в своей жизни боевое задание. На рассвете в составе четверки самолетов И-16 ему предстояло вылететь на штурмовку фашистского аэродрома, недавно появившегося под Ржевом. В боевой расчет он был включен ведомым второй пары. Поведет ее старший лейтенант Красильников, опытный, побывавший во многих боях летчик, понюхавший досыта пороха. Алеша знал уже, что у старшего лейтенанта при эвакуации из Бреста под бомбами погибли в эшелоне жена и дочь, Красильников молча носил в себе свое горе. Просыпаясь среди ночи, Алеша не раз видел, как старший лейтенант зажигал папиросу и подолгу лежал с открытыми глазами, устремленными в закопченный потолок избы. С Алешей он обошелся перед вылетом неожиданно ласково.

– Так что, курсант, летим? – улыбнулся он и потрепал Стрельцова по плечу. – Как моральный дух? Присутствует? Смотри, а то зенитки и «мессершмитты» прижмут – придется туго. Имей в виду, дрейфить у меня запрещается. Сдрейфишь – больше не возьму! Где твоя карта?

Красильников подробно объяснил ему последовательность действий в полете, потом повел к стоянке. Раскоряченный на низких шасси «ишачок» с цифрой «семнадцать» на руле поворота был изрядно потрепан. На фюзеляже и плоскостях виднелись заплатки. Но мотор был надежным, не выработавшим и половины ресурса, и это успокоило Стрельцова.

После предварительной подготовки Алеша и Красильников отправились ужинать. В жизни часто бывает, что люди, идущие на большое и опасное дело, последние часы стараются провести вместе. Очевидно, жизнь сама установила эту закономерность. Алеша Стрельцов ощущал, как незримая нить прочно связала его с этим малоразговорчивым старшим лейтенантом, грустное лицо которого оставалось почти непроницаемым даже в те мгновения, когда он чему-либо радовался или сдержанно улыбался. Еще несколько часов назад был Красильников для него чужим и – чего скрывать? – не совсем приятным и понятным человеком. Если Алеша как-то сразу потянулся к доброму, общительному Боркуну, полюбил комиссара Румянцева и своего ровесника Ипатьева, то Красильникова он предпочитал обходить стороной, и даже в комнате, где их койки стояли рядом, чувствовал какую-то скованность, когда зеленоватые глаза соседа останавливались на нем.

И вдруг все изменилось. Красильников стал тем, кто увидит его в первом бою, кто сможет и ободрить. и предостеречь от ошибки. И если нельзя сказать, что будут они завтра стоять плечом к плечу, то крыло в крыло они должны пролететь весь запланированный опасный час. А крыло в крыло это и есть плечом к плечу.

Поужинав, они вместе сходили в походный клуб и посмотрели веселый и бесхитростный кинофильм «Свинарка и пастух». Лента то и дело рвалась, в тесном амбаре, заменявшем кинозал, вспыхивал свет движка, остро резал глаза. Красильников часто вздыхал, один раз что-то вроде глухого стона вырвалось у него, и он боязливо оглянулся на своего соседа. «Может быть, – подумал Алеша, – совсем недавно смотрел Красильников эту картину где-нибудь в гарнизонном ДКА с женой или дочкой…»

После сеанса они вместе пришли домой, и Красильников, как показалось Алеше, недовольно нахмурился, увидев, что Стрельцова дожидается не кто иной, как сам комиссар полка.

– Вот, брат, дело какое, – обратился старший политрук к Алеше, – поговорить надо с глазу на глаз. Давай выйдем.

– Я готов, товарищ комиссар, – быстро сказал Алеша, но Красильников с настойчивостью попросил:

– Вы его долго не задерживайте, товарищ старший политрук. Парню отдохнуть надо. Первый же раз завтра в бой идет.

И к удивлению Стрельцова, комиссар не одернул старшего лейтенанта, напротив, ответил мягко и серьезно:

– Учту, Красильников.

Алеша постепенно постигал сложность, существовавшую в отношениях младших и старших на фронте. Попробуй-ка поговори этак вот со старшим командиром в тылу! Сразу получишь в ответ: «Знаю», «Мне это ясно», а то и самое обидное: «Прошу не забываться». Здесь этого не было. Усталые, опаленные постоянной близостью смерти, летчики порой ходили вразвалку, козыряли с подчеркнутой небрежностью, не всегда отвечали по уставу, но вместе с тем жила в полку какая-то незримая субординация, незамедлительное повиновение приказу старшего, если он касался боевых действий.

Алеша и Румянцев не спеша шли по затихшей улице, словно в их планы входило подышать вечерним воздухом да звездами полюбоваться. Мимо них босоногий подросток, поднимая на дороге пыль, гнал упрямо мотавшего головой бычка. Румянцев невесело глянул на них.

– Никита, что ж вы своего Нерона в совхоз не отправили? – спросил он у подростка, и тот деловито сказал:

– Председательша не позволила. Говорит: может, еще все обойдется, а это последний племенник на весь колхоз.