Над Москвою небо чистое - Семенихин Геннадий Александрович - Страница 100

– Сядем.

– Давай сядем, – охотно согласился Султан-хан.

Сероватая кора дерева была покрыта сырой пленкой. На торце виднелись годовые кольца. Видно, много прожило дерево, прежде чем коснулась его пила дровосека. Боркун достал спички, раскурил трубку. Горьковатый дымок приятно обогрел его.

– Ты как думаешь, – спросил он товарища, – это ведь здорово – получить Героя, а?

– Еще бы! – с заблестевшими глазами ответил горец и повторил: – Тебе – слава, полку – слава. Первый Герой полка!

– Положим, первый не я, – возразил Боркун.

– Вай! Зачем так говоришь? – воскликнул горец, предчувствуя, о чем пойдет речь.

Но Боркун вынул изо рта трубку, усмешливо повторил:

– Сказано, не я. Ты первый герой полка. Ты их уже двадцать нащелкал, а я только четырнадцать. Думаешь, почему мне первому дали звание? Потому что сбил я эту троицу в одном бою, под Москвой, когда фашисты у самой столицы и стойкость у наших людей надо поднимать. Думаешь, везде летуны так удачливо воюют, как у нашего «бати» Демидова? Какое там! Есть полки, где и потерь в три раза больше, и стойкости меньше. Так что звание я получил первым, но первый герой полка ты. Все летчики у тебя хитрости и тактике учатся.

– А ты совсем, совсем дагестанский барашек. Вай! – ухмыльнулся горец. – Ну зачем чепуху говоришь? Троих в одном бою положить – это что?

Султан-хан хлопнул его по плечу рукой в черной перчатке и тотчас сморщился.

– Что? Болит? – неприязненно посмотрел на кожаную перчатку Боркун.

– Болит, – подтвердил Султан-хан.

– И черт тебя знает! – ругнулся Боркун. – Какой-то ожог паршивый, а ты с ним чуть ли не полгода цацкаешься. Москва же рядом. Попросился бы у «бати», он бы тебя к какому-нибудь самому знаменитому профессору отпустил.

– Да был я уже у профессора… – вздохнул горец.

Они молчали, курили. Две струйки дыма растворялись в безветренном мглистом воздухе над их головами. Султан-хан вновь задумался о себе. Нет, не ошибся тогда старый профессор в Вязьме. С каждым днем все более грозно проявлялась эта тяжелая болезнь. По ночам Султан-хан просыпался от частых толчков сердца. Ощущал томительное головокружение и неотступную слабость. Однажды это вспыхнуло в полете, и Султан-хан внезапно почувствовал себя беспомощным и одиноким. Он уже подводил машину к земле, когда правая рука стала бессильной и омертвело толкала ручку управления под напором плеча. Он вылез тогда из кабины бледный, вспотевший. Идя на командный пункт, думал: «Может, пойти в санчасть, показаться врачам, рассказать обо всем комиссару Румянцеву?» Но тотчас же оборвал себя другой мыслью: «Трус! Зачем тебе это надо? Чтобы тебя отослали в глубокий тыл и ты угасал там медленной смертью вдали от товарищей? Чтобы каждый из них мог подумать: а не дезертировал ли ты умышленно? Нет, ни за что! Надо быть здесь, в борьбе, бок о бок с товарищами, быть до последнего дыхания». И сейчас, докуривая папиросу, чувствуя рядом могучее плечо Василия, он говорил себе: «Ведь жизнь дана человеку, чтобы строить и украшать землю, чтобы делать радостнее бытие. Рано или поздно на смену жизни приходит смерть. Но разве способна она затоптать, навсегда похоронить все хорошее, что сделал человек? Вздор! Вот умрет он, Султан-хан, но никогда не забудут Боркун, товарищи и будущие летчики их девяносто пятого полка, что служил здесь майор Султан-хан, сбивший в горестном сорок первом году двадцать вражеских самолетов. А разве скоро забудут его в далеком родном ауле? Значит, никаких отступлений, только вперед!»

– Слушай, Вася, – сказал он Боркуну с усмешкой, – давай уговор иметь. Если меня фрицы на тот свет отправят, ты за гробом ордена понесешь.

– Да брось ты! – весело перебил Боркун. – И чего она тебе далась, эта смерть? Который уж раз о ней говоришь!

– Нет, я серьезно, – сказал горец. – Ордена понесешь и еще на поминках спиртяги граммов триста выпьешь. Чистого, неразбавленного. Вот Алешку, своего ведомого, об этом не попрошу. Он и от ста будет в стельку!

– Да пошел ты! – энергично отмахнулся Боркун. – Давай лучше я за тебя за живого пятьсот выпью. А сейчас поднимайся – пора на КП.