Космонавты живут на земле - Семенихин Геннадий Александрович - Страница 45

– Ну и чудачка же мама! – засмеялся Алеша. – Все ей опасности мерещатся. А Володька тоже хорошо гусь. Нет, чтобы успокоить старуху, так пустился в свои штатские домыслы.

Он сочинил матери ответ, потом сел в кресло просмотреть газеты. Часов около двенадцати тишину в комнате нарушил телефонный звонок. Веселый голос Игоря Дремова раскатился в трубке:

– Привет, старик. Моя Надежда уехала с дочкой в Москву, будет завтра. Я один. Поэтому ровно в три у меня начинается «большой сбор». Будь без опоздания.

– Подожди, что за «большой сбор»?

– Ах, ты еще не в курсе! – засмеялся Игорь. – «Трубить большой сбор» – это значит собрать всех космонавтов для разговора по душам на какую-нибудь определенную тему. Ну а сегодня наших девушек в городке нет, поэтому что-то мальчишника получается.

– Так мы же недавно мальчишник проводили… – заикнулся было Горелов, – новоселье мое справляли.

– Да нет, Алеша, ты не понял. «Большой сбор» проводится без танцев и вина, по-серьезному. На сегодня и тема уже намечена: «Как я стал космонавтом», понимаешь?

– По-моему, это так интересно! – несколько растерянно сказал Алексей. – Только чаек бы еще.

– Будет чаек! – пообещал Дремов. – И получше кое-что будет. Я килограмм воблы раздобыл. Вобла первый класс.

– А другие придут?

– Все, кроме Витальки Карпова. У него сынишка заболел. Зато у Субботина Леня Рогов обедает, Андрей и его затащит.

– А кто такой Рогов? – спросил Алеша.

– Журналист, наш постоянный шеф. Познакомишься, не пожалеешь.

Когда Горелов, переодевшись в штатское, прибыл к Дремову, он застал у него всех своих новых знакомых. В квартире Игоря было даже тесновато: и мягкие кресла, и низкие стулья вокруг журнального столика, и диван были заняты космонавтами. Еще в коридоре, вешая пальто, Алексей услышал музыку. Черная крышка пианино была поднята, за ним сидел плечистый Олег Локтев, такой удивительно неуместный за этим инструментом. Голубые глаза его были прикованы к нотам, широкая спина чуть согнута. И самым странным было, что лицо Локтева то и дело менялось, приобретало то грустное, то торжественно-спокойное, то строгое выражение.

Дремов указал Горелову на диван, но Алеша, как вошел, так и застыл у стенки. «Как играет, – подумал он, – словно настоящий музыкант. Никогда не сказал бы, что он так может…» Локтева слушали в глубоком молчании. Подпирал ладонями голову Ножиков. Вперед подался Костров, и темные глаза его не могли оторваться от пальцев Олега. Затаил дыхание Дремов, и опять на виске у него запульсировала тонкая мраморная жилка. Только Андрей Субботин слушал стоя, прислонившись к оконной раме, но и его зеленые глаза утратили обычное насмешливое выражение, стали грустными. На диване сидел грузноватый мужчина, которого Горелов уже видел у полковника Иванникова в кабинете. Он догадался, что это и есть журналист Рогов. Когда Локтев кончил играть, все долго молчали. Локтев достал платок, устало отер пот со лба и, смущенный возникшей тишиной, глуховато сказал:

– Вот и все, ребята…

– Это же превосходно, Олежка… – сказал Дремов.

– Ты молодец, Олег, – присоединился Ножиков.

Костров затаенно молчал. Алеша тоже ничего не сказал, только восторженными глазами смотрел на Локтева. А тот, чувствуя, что всем нравилась его музыка, неловко встал с круглого стула, вздохнул:

– Эх, и влетало же мне когда-то от профессора за этот Двенадцатый этюд Скрябина! – И чтобы избежать новых похвал, покосился на молчавшего Субботина. – Андрей, я утомил их классикой, сядь теперь ты. У тебя веселее получится. А мы подпоем. Ладно?

Субботин отстранился от окна, с опаской сказал:

– После тебя и садиться-то жутко.

– Ладно, парень, – сказал Ножиков. – Не скромничай.

Подбадриваемый дружными голосами, Субботин словно бы нехотя подошел к пианино, пробежал пальцами по клавишам.

– Игорь, давно вызывал настройщика?

– Неделю назад, – ответил Дремов.

– После моей игры снова придется вызывать.

– Да брось ты авансом извиняться, – укорил его Ножиков, – давай-ка лучше нашу, космическую.

Длинные тонкие пальцы Андрея высекли из клавишей два бурных аккорда, потом пробежали слева направо, и Алеша услышал незнакомый бравурный мотив. Чуть хрипловатым голосом, отбивая ногой такт, Субботин запел:

И тотчас же все подхватили припев:

Дремов склонился к Алеше, на ухо шепнул:

– Это он сам сочинил. Понял?

Голос Субботина, осмелевший и поднявшийся на большую высоту, продолжал петь о том, как потерпел в космосе катастрофу отважный человек, как корабль его был ранен метеоритом, но не сдался смертям, не отступил космонавт…

Бас Локтева и более слабые голоса Дремова, Ножикова и Кострова повторили две последние строчки:

А потом еще раз прозвучал в комнате припев:

– Вот так-то! – Субботин захлопнул крышку и подмигнул Рогову. – А что скажет по этому поводу пресса?

Рогов встал с дивана, одернул пиджак:

– Если подходить с точки зрения литературного мастерства, то этот текст…

– Не надо с точки зрения литературного мастерства, – взмолился Ножиков, – мы же не на заседании поэтической секции. Подожди, Леня, я его сейчас по существу буду критиковать… как космонавт.

– Давай, парторг! – задиристо бросил Субботин. – Начинай.

Густые черные брови Ножикова сомкнулись на переносице, и он загнул на правой руке указательный палец.

– Во-первых, об аварийности…

– А это больше всего беспокоит наше партбюро, – улыбнулся Андрей, – аварийность, так сказать, в космонавтике.

– Хотя бы! – подтвердил Ножиков. – Хотелось бы спросить, откуда уважаемый автор взял аварийную ситуацию? У нас ни один космонавт не терпел бедствия «во мгле». Все благополучно возвращались. Значит, жизненная правда уже нарушена? А?