Космонавты живут на земле - Семенихин Геннадий Александрович - Страница 30

Пристально посмотрев на своего друга, Мочалов весело расхохотался. Нет, годы явно не повлияли на Ефимкова, он, как и прежде, не умел скрывать решительно ничего: ни своих радостей, ни обид. Генерал готов был биться об заклад, что Ефимков ни за что не хотел отдавать ему Горелова.

– Слушай, друже, а ты все-таки феодал.

– Это отчего же?

– Зачем от меня Горелова прячешь?

– Это что, лобовая атака?

– Считай, что так.

– Только я его вовсе не прячу, – вяло проговорил Кузьма Петрович. – Что он – невеста на смотринах, что ли? Можешь с ним хоть сейчас побеседовать, если имеешь желание.

– Конечно, имею. Мне уже интуиция подсказывает, что это самый интересный кандидат.

Кузьма Петрович с остервенением выбил из трубки пепел и скосил на друга унылые глаза. Ударив себя черной крагой по голенищу сапога, он громко и упрямо воскликнул:

– Не пущу. Не пущу его, и точка.

Они сели в «Волгу». Полковник – за руль, генерал – рядом. Включив для прогрева мотор, Кузьма Петрович рассеянно слушал его гудение.

– Ты пойми меня правильно, Сережа, – сумбурно оправдывался Ефимков, – зачислят его к вашим космонавтам, и будет он там ждать своей очереди. Год, два, пять лет. Ручкой истребителя, гляди, ворочать разучится за это время. А потом оглянется – вроде уже и прошла самая спелая полоса жизни. И космонавтом не стал, и летчиком быть разучился. А у нас он, без обиняков скажу, на широкую дорогу вышел бы. Скоро командовать эскадрильей назначу. Годик-два, и в академию учиться отправим. А оттуда на полк, а то и замом на дивизию. Талантливый, чертяка!

– Так ты же только что уверял меня, что он ничем не лучше других? – заметил насмешливо Мочалов.

Но Ефимков уже входил в раж:

– Э, да это только для присловья было говорено. Горелов – что надо. И потом, как старому другу, тебе откроюсь: он сиротой рос. Понимаешь, жизнь для него с колыбели медового пряника не заготовила. Мать, простая крестьянка, еле-еле читает и пишет. Батька в сорок третьем году в танке сгорел. Горелов еще картину об этом написал. «Обелиск над крутояром» называется. Круча, внизу Днепр бурлит, над обрывом одинокая солдатская могилка. Глянешь – по сердцу мурашки…

Мочалов уже твердо убедился, что его своенравный приятель будет как скала стоять за Горелова. Возможно, и кадровику он дал указание не приносить личного дела этого летчика. И чем упрямее возражал Ефимков, тем все сильнее росло у Мочалова желание поговорить со старшим лейтенантом Гореловым.

Тихонько трогая с места машину, Ефимков оживленно продолжал:

– И еще могу по секрету прибавить, чем дорог мне этот парнишка. Два года он у меня учился, а курсанты были всякие. И отличники, и вчерашние маменькины сынки, и стиляги. Но серьезнее, сдержаннее и умнее не было там у меня парня. Откровенно говоря, иной раз подумаю, он мне вроде родного сына. Никого сейчас так не опекаю. Вот теперь я и высказался, Сережа.

Мочалов искоса посмотрел на друга.

– Так ты что же, – спросил он, пожимая плечами, – полагаешь, что после такой красочной характеристики у меня пропадет желание с ним увидеться?

Ефимков затормозил, давая дорогу маслозаправщику, и, поглядев на генерала широко раскрытыми глазами, умоляюще произнес:

– Сережа, пощади. Откажись от этой беседы!

– Но ты же дал слово, Кузьма! – нахмурился генерал. – Да к тому же, если я побеседую с ним несколько минут, посмотрю медицинскую книжку и личное дело, это еще ничего не означает.

– Не означает! – ворчливо повторил комдив. – В том то и дело, что еще как означает. Если ты с ним поговоришь один раз, ты ни за что уже от него не отстанешь. Он тебе по всем видам подойдет. В том числе по росту и по весу. Я-то догадываюсь, что ты ищешь человека с такими габаритами, как у Гагарина или у Титова. Так вот Горелов в самый раз подойдет.

Комдив резко, так что завизжали тормоза, остановил «Волгу» у штабного подъезда. Вышли молча и так же молча прошли в кабинет. Мочалов неторопливо снял шинель, достал платок с синей каемкой и, старательно сморщившись, громко чихнул.

– Будь здоров, – мрачно пожелал Ефимков. – Ну так что, Горелова звать?

– Обязательно, – сказал Сергей Степанович.

Ефимков шумно вздохнул и нажал на табло коммутатора одну из кнопок.

– Подполковника Климова, – прогудел он в трубку. – Это ты, Леонтий Архипович? Чем сейчас у тебя народ занимается? Техсостав на матчасти? А летчики? Так. А где старший лейтенант Горелов? По штабу дежурит? Что-то вы его слишком зачастили на эти дежурства. Человек он творческий, надо учитывать. У вас людей много, можно и пореже посылать. Тем более только что стал командиром звена, работы непочатый край. На будущее учти это. А сейчас срочно подмени его кем-нибудь, и пусть немедленно ко мне придет.

Полковник положил трубку, и красная лампочка на табло погасла. Не замечая в глазах Мочалова иронии, спросил:

– Мне как: остаться при этой беседе или уйти?

– Как хочешь. Пожалуй, оставайся.

– Нет, не останусь, – нахмурился комдив. – А то будешь после говорить, что я психически или еще как-нибудь подчиненного подавлял.

– Да не ворчи, друже, – потеплевшим голосом сказал Мочалов. – Оставайся, и баста!

– Нет, я уйду, – решительно сказал комдив и нахлобучил папаху на подстриженную ежиком голову.

Дежурный принес в это время личное дело и медицинскую книжку Горелова.

– Как знаешь, Кузьма Петрович, – ответил Мочалов и быстро потянулся к документам.

Личное дело Горелова генерала уже не интересовало: там все было так, как представил Ефимков. А вот медицинскую книжку генерал читал жадно. Словно заправский терапевт, приблизив к глазам причудливые, пляшущие линии кардиограммы, всматривался в них. Поглощенный расшифровкой цифр и латинских, трудно разбираемых фраз, он не сразу поднял голову на скрип двери. Спокойный громкий голос заставил его оторваться от записей.

– Товарищ генерал. Старший лейтенант Горелов по вашему вызову явился.

Мочалов вскинул голову. На пороге стоял молодой стройный парень. Чуть худощавое лицо, вздернутый мальчишеский нос. Спокойные, но отнюдь не апатичные, а пытливые, с затаенным блеском глаза. Рот – тонкая прямая линия, чуть поджатая в углах. Широкий лоб без единой морщинки. Сдержался Мочалов – не захотел сразу показаться излишне демократичным. А парень продолжал стоять с рукой, приложенной к виску, и была в этом уставном жесте старательность, присущая молодому офицеру, которому в своей жизни весьма редко приходилось докладывать генералам.

– Садитесь, товарищ старший лейтенант, и подождите немножко. – Листая теперь ненужную ему медицинскую книжку, Мочалов исподлобья наблюдал за летчиком.

Устроившись в жестком кресле (Ефимков у себя в кабинете мягкой мебели не держал), Горелов достал расческу, не спеша поправил волосы.

Мочалов накрыл медицинскую книжку обеими ладонями.

– Рад с вами познакомиться, товарищ старший лейтенант.

Горелов привстал, крепко встряхнул протянутую руку и сел снова.

– Я с вами познакомился чуть пораньше, – улыбнулся Мочалов.

Ни один мускул не дрогнул на лице Горелова, только ресницы застыли от удивления.

– Каким образом, товарищ генерал?

– Смотрел ваши работы… Конечно, это еще не рука профессионала, но человек вы, бесспорно, одаренный, и я вам от души желаю держать кисть так же крепко, как и ручку управления на истребителе.

Горелов улыбнулся, обнажая ровные, крепкие зубы.

– Стараюсь. Но за двумя зайцами не гонюсь.

– Это как же понимать?

– А так, что ручка истребителя для меня прежде всего, а уж кисть – потом, на досуге.

– Хороший взгляд на свою профессию, Алексей Павлович. Вы раньше на чем летали?

– На МиГ-19, товарищ генерал.

– А как, на ваш взгляд, самолеты, на которых теперь летать приходится?

– Сложнее и лучше.

Мочалов одобрительно кивнул головой. Он не хотел затягивать беседу. Все было ясно. Этот доверчивый и в то же время знающий себе цену, уверенный в своих силах парень был прекрасным кандидатом. Генерал встал из-за стола, заложив за спину руки, прошелся по кабинету, ощущая на себе взгляд Горелова, наполненный ожиданием.