Гадкий утенок, или Повесть о первой любви - Баклина Наталья - Страница 2

Спортзал был на манер солдатской казармы уставлен рядами железных кроватей с панцирными сетками. Примерно треть спортзала была отгорожена брезентовыми занавесками. Они выделяли закуток для девочек, а мальчиков поселили в проходной части.

Шурочка плюхнулась на свою кровать и покачала задом. Сетка даже под ее пятьюдесятью пятью килограммами растянулась изрядно. Шурочка прилегла — ничего, так себе гамачек! Обстановка сильно напоминала пионерский лагерь — там тоже были корпуса с большими комнатами-казармами и комната мальчиков была проходной. Каждое лето Шурочка ездила в один и тот же лагерь на все три месяца, и каждое лето означало для нее новую влюбленность. Вот и сейчас, будто получив команду, сердце заныло в предчувствии любви.

«Ну, и в кого тут влюбляться?» — проводила ревизию Шурочка, сидя на лавке возле клуба. Все они там толклись в ожидании, когда их отведут в столовую. Четыре девочки и пять мальчиков. Девять человек из Шурочкиной первой группы, а десятым к ним прикрепили новенького, его звали Борис. Борис восстановился на втором курсе после армии, собирался учиться в третьей группе, но его группу отправили на сельхозработы раньше, поэтому пришлось ему ехать с ними. Девчонки уже успели прозвать парня между собой Борюсиком. Борюсик был невысокий, но симпатичный. И, главное, была в нем некоторая тайна, загадка была. Сидит себе тихонечко, улыбается легкой улыбкой, в разговоры не вступает, на вопросы отвечает односложно и смотрит внимательно так. И взрослый, уже армию отслужил, не то что их мальчишки-одногруппники, школьники вчерашние!

Шурочка еще раз провела мысленную ревизию. В кого тут влюбляться? Вовка Иванишин, хмурый, худой, с движениями Железного Дровосека, вон, жестикулирует так, будто у него в суставах смазка кончается. Явное не то. Гена Цой, высокий поджарый кореец в очках. Хороший парень, они вместе с Шурочкой учились на лыжах ходить и оба — одинаково безуспешно. И в Генкином Джамбуле, и в Шурочкином Ташкенте снег бывает раз в году по полчаса, лыжи они до сих пор видели только по телевизору. А тут, в Сибири, нате вам — сдавайте норматив на время. На почве (или на снегу?) лыжных преодолений Шурочка и Гена сдружились и даже конспектами обменивались, и лабораторные работы делали вместе иногда. Но на героя романа Гена не тянул. На него сердце не ёкало. Игорюня Жаров. Этот даже не обсуждается. Игорюня, и этим все сказано. Вон стоит, улыбается блаженно, мотня на трикотажных растянутых трениках болтается возле колен. Игорюня был немного не от мира сего. Узкие серые глазки из-под тяжелых век смотрели на мир рассеянно и близоруко, с пухлых губ не сходила вечная полуулыбка, и все его плоское круглое лицо, украшенное пипочкой носа практически без переносицы, забрызганное крапинами веснушек и обрамленное буйными рыжеватыми кудрями, делало Игорюню в лучшем случае комическим персонажем, но никак не героем-любовником.

Еще один — Вовка, Макаров. Тоже мимо. Маленький, белобрысенький, остроносенький, похож на делового ежика. Макаров выглядел от силы на шестнадцать лет, хотя был старше всех в группе, ему было двадцать два года, и он даже успел жениться.

В общем, подвела итог Шурочка, уж если и влюбляться, то в Борюсика. И тут их позвали на обед.

Деревенская столовая оказалась вполне приличным заведением. Большая бревенчатая изба делилась на три части, в одной из которых расположился магазин, во второй — обеденный зал, в третьей, судя по всему — кухня. Поварихи, одетые в белые халаты и высокие колпаки из накрахмаленной марли, стояли за хромированной стойкой-барьером и споро разливали оголодавшим студентам наваристый борщ, наваливали гуляш с рисом, наливали компот. Порции были огроменные. Тут же в сторонке стояли стаканы с молоком. Молоко уже отстоялось, и видно было, что треть стакана — сливки.

Вот это да! После их студенческой столовки, где молоко отдавало порошком, а котлеты лепили преимущественно из хлеба (Шурочка как-то взяла котлету, но она была сладкой и пахла ванилью: ее явно слепили из зачерствевших булок), совхозный обед показался просто пиршеством. И платить не надо — всех переписали в столбик, будут удерживать из зарплаты. Класс!

— Девочки, — попросила Шурочка соседок за столом, — чур, я занимаю место при кухне. Если скажут, что нужно идти поварам помогать, я иду. Ладно?

— Ладно, — пожала плечами Эльвира Абдулаева, — лично я терпеть не могу готовить.

— Ты же не умеешь стряпать, — прищурилась Ира Зинченко. — Помнишь, какой ты суп сварила?

— И кашу гречневую, — захихикала Леночка Голованова, перекидывая за спину роскошную русую косу.

Девчонки жили с Шурочкой в одной комнате в общежитии. Когда через месяц студенческой жизни им надоело давиться в столовке хлебными котлетами — после таких обедов голод возвращался слишком быстро, а изжога оставалась слишком долго, — девчонки договорились скидываться и стряпать по очереди. Так выходило и дешевле, и сытнее. Шурочка к тому времени очень хорошо умела жарить картошку, яичницу и варить суп из пакета. Девчонки умели не намного больше. Разве что Эльвира была более опытной поварихой, у нее очень болела мать, и она до института тащила на себе домашнее хозяйство и присматривала за двумя младшими сестрами. Эльвира подсказывала, чего сколько класть. Поэтому, когда Шурочка дежурила по кухне и решила сварить гречневую кашу, она честно спросила у Эльвиры, сколько брать крупы на четверых. Та сказала, что полтора стакана, и Шурочка послушно отмерила по полтора стакана на каждую. Всего шесть. И девять стаканов воды — эту пропорцию для гречки она помнила, мама объясняла. В итоге у нее сварилось полведра гречневой каши — оказывается, всего-то надо было брать полтора стакана! Правда, каша, сдобренная душистым подсолнечным маслом, получилась вкусная, рассыпчатая.

Полведра им бы пришлось есть дня четыре, поэтому решили позвать мальчишек. Мальчишки обычно спускали стипендию в первые две недели, а после голодными волками рыскали по коридору и караулили, кто из девчонок стряпает на кухне. А потом стучались в дверь — «Здрасьте, мы в гости. О, как кстати, прямо к ужину!» Девчачий небогатый бюджет — сами экономили и распределяли копейки от стипендии к стипендии — регулярные дружеские набеги выдержать не мог. Поэтому в стряпне применялись приемы маскировки. На кухне проводился минимум манипуляций, сам процесс приготовления еды проходил в комнате при закрытых дверях, верхний свет во время приема пищи не включался, стуки в дверь игнорировались — никого нет дома.

А тут Эльвира выглянула в коридор и подозвала Игорюню с Геной Цоем, которые безрезультатно стучались в комнату через три двери наискосок — никто им не открывал: девчонки, видимо, тоже ужинали. «Гена, Игорь, пойдемте к нам кашу есть!» Те с радостью пошли, на призыв прибился еще и Яша с третьего курса, и три мужских пустых желудка за милую душу расправились с полуведерным запасом гречневой каши.

А с супом у Шурочки получилась такая история. С продуктами в Томске было не очень хорошо, из мясного — только куры, если в очереди постоять, и сырые котлеты, если повезет в универсаме застать, пока не расхватали. Пельмени еще продавали — розоватый фарш с неопознаваемым происхождением и тесто, которое намертво слипалось в месиво при малейшей разморозке. Если пельмени успевали донести из магазина до кастрюли раньше, чем они подтаивали, то их готовили классическим способом — варили. Если же пельмени успевали слипнуться, из этой массы можно было готовить «пельменные лепешки» — от массы отрывались кусочки, обваливались в муке и сплющивались в лепешечки. Лепешечки поджаривались в масле на сковородке. Получалось вполне съедобно, пока горячие. А остывать они и не успевали.

Курицу брать было дороговато — если целиком приготовить, уйдет недельный продуктовый бюджет, если по частям, то нет холодильника, чтобы хранить. Поэтому Шурочка посчитала большим везением, когда ей в ее дежурство по кухне удалось купить в универсаме куриный суповой набор: две лапы и петушиная голова с клювом. Шурочка помнила что-то такое смутное из детства, как мама варила супчик из таких лапок и гребешков. И вроде бы всю голову целиком варила. Шурочка старательно общипала остатки перьев с шеи и головы, как следует промыла лапы и с сомнением посмотрела на жесткие когти. С ними что делать? Вроде бы в мамином бульоне лапы были с когтями. На всякий случай тщательно промыла каждый коготок и загрузила набор в кастрюлю, решив на этот раз готовить на общежитской кухне. Вскипятила, сняла серую пену. Что-то мутноватый какой-то бульон… Ладно, в супе незаметно будет. Так, теперь туда луковицу, одну морковку, три картошки нарезать, горсть вермишели, лавровый лист, посолить… Готово! И понесла кастрюлю в комнату кормить девчонок.