Царьград. Трилогия - Посняков Андрей - Страница 21

Лешка с силой воткнул в землю кирку и тяжело уселся рядом.

— Молодец, — одобрительно кивнул Кызгырлы. — Отдыхай. Вон там кувшин — можешь попить.

Лешка напился.

— Отдохнешь, начинай работать, — поднявшись на ноги, бритоголовый подобрал стрелы и лук и удалился, многозначительно посмотрев на Гашу и Кайма.

Лешка немного посидел, потом взял кирку… И работал уже так, как хотел. Получилось даже более производительней, нежели раньше. Уроды — Гаша и Каим — делали вид что Лешки вообще с ними нет. Не подкалывали, не орали, не гыркотали по-своему — лишь иногда шипели, как змеи, — «ишь, ишь». А вечером, как честно предупредил Кызгырлы, наказали всех троих. Просто говоря, разложили на вытащенных во двор козлах, да высекли. Больно, но не очень сильно, так, чтоб назавтра работать могли. Разве ж нужны хозяину больные рабы? Нет, понятно – назавтра была опять та же канава, потом еще одна, потом из камней складывали забор, после месили и таскали глину… Работы в хозяйстве Ичибея хватало. И большей частью это был труд тяжелый, монотонный и отупляющий — как раз для рабов. Каждый день одно и то же. Ну, почти одно и то же. Днем — работа, вечером — жиденькая похлебка и сон. Утро — вечер. Работа — похлебка — сон. И так, одуряюще, день за днем. По-прежнему было жарко, но по ночам все чаще затягивалось тучами небо, и шли дожди, и гремели грозы. Только Лешка их не замечал. Он вообще теперь мало что замечал… Даже с Владосом не разговаривал, а, поев, сразу же засыпал. Утро — вечер, утро — вечер. Работа — похлебка — сон…

Точно так же, впрочем, вели себя и остальные рабы. И вот однажды…

Они в очередной раз таскали глину с берега когда-то высохшего, а после вчерашней грозы — вполне полноводного ручья. Гаша с Каимом и Лешка. Все трое — большими корзинами, грязные. Кызгырлы даже не требовалось за ними никакого присмотра — и так бы никуда не делись эти почти превратившиеся во вьючных животных рабы. Тем не менее надсмотрщик, конечно, исполнял свой долг, время от времени внимательно наблюдая за невольниками. День выдался чудесный — солнечный, но не жаркий. Чистое небо блестело лазурью, с сиреневых гор долетали порывы прохладного ветерка, пахло яблоками и сливами. На зеленом лугу, недалеко от ручья, паслись тучные овцы. В вышине, над лугом, высматривая добычу, парил орел. Кызгырлы, усевшись на плоский камень и положив на колени лук, внимательно наблюдал за птицей. Конечно, барана бы она не унесла, но все же…

Лешка тащил уже черт знает какую корзину, тупо соображая, что скоро наконец и вечер. Миска теплой похлебки, сухая солома, сон. Что может быть лучше? А завтра снова работа… но лучше не думать о том, что будет завтра, гораздо приятнее жить сегодняшним днем, тогда все кажется проще, уютнее — работа, похлебка, сон; работа, похлебка, сон; работа, похлебка…

Лешка и сам не понял, что его так поразило в светлых водах ручья. Вроде пронеслось что-то, несомое быстрым течением. Пронеслось… Да мало ли грязи? И все же — прорвалось в сознание, взорвалось — господи, да что ж это было?

Пластиковая пивная бутылка! Она самая! Большая такая, родная, с вымокшей желто-синей этикеткой, самое дешевое — «Жигулевское»! Откуда она здесь… Нет… Если она здесь, то…

Бросив корзину, Лешка побежал по берегу ручья, разбрасывая по сторонам комки мокрой глины. А стремительное течение словно бы убегало от него, журчало под камнями, ловило стремниной солнце. А Леша бежал, бежал, бежал, всматривался, нисколько не опасаясь споткнуться, позабыв о корзине, о невыполненной на сегодня работе, о бритоголовом надсмотрщике Кызгырлы, обо всем…

Только бы не упустить, только бы догнать, рассмотреть… И тогда… И тогда? И тогда!

Кажется, впереди что-то блеснуло. Во-он, под тем камнем… Ага! Юноша спрыгнул в воду, нагнулся, зашарив под камнем руками… Нет! Не может быть! Он не мог так ошибиться… Ведь видел же! Точно видел. И вот…

Просто кусок старого сена — желто-коричневый, с какой-то синей прилипшей тряпкой, ничуть не похожий на полуторалитровую пластиковую бутыль. По Лешкиным щекам потекли слезы. Ну, как же? Ну, как? Как же он мог так ошибиться?

С раздражением отбросив мокрое сено, юноша запрокинул голову и посмотрел в небо — синее, чистое и высокое и долго стоял так, глотая горькие слезы.

В этот момент и накинул на него аркан бритоголовый надсмотрщик Кызгырлы. Свалил с ног, потащил по каменистой почве. Острые камни царапали щеки, больно впивались в ребра. Лешка не реагировал.

— Ты знаешь, что полагается за побег? — заглянув ему в лицо, начал было бритоголовый, но, присмотревшись, лишь махнул рукой и сделал знак парням:

— Тащите в дальний амбар. Пусть хозяин решает.

Хозяин, Ичибей Калы, выглядел зло и хмуро. Под стать ему была и охрана, и даже согнанные во двор невольники: скотоводы, привратник и прочие. В центре двора, голый по пояс, стоял Лешка — Али, — время от времени окидывая собравшихся презрительно-безразличным взглядом.

Грозно осмотрев всех, Ичибей произнес весьма прочувствованную речь, которую Лешка, может, с удовольствием бы и послушал, да только вот беда — не понимал ни слова. Впрочем, хозяин недолго злоупотреблял терпением публики. Злобно ощерившись, обернулся, дав знак Кызгырлы…

В общем-то, ничего нового. Снова козлы; вытащенные на середину двора, снова плеть, только удары на этот раз оказались куда как болезненней, крепче. Так, что Лешка едва не кричал. Но, странное дело, с каждым ударом из него выходила та апатия, что владела юношей вот уже недели три.

Лешка стиснул губы.

Бей, бей. Кызгырлы! Ударь, ударь еще. Сильнее, чтоб лопнула кожа… Что б не привыкал. Что б не казались столь уж желанными сон и похлебка. Что б знал — здесь всегда могут сделать с тобой все, что хотят. Что б наконец думал. Что б снова стал человеком! Уй!!! А не ко всему безразличным животным! Бей, бей, Кызгырлы!

Экзекуция вскоре кончилась — Лешка даже не понял, когда. Спину, конечно, жгло. Но так, вполне терпимо. А ведь бритоголовый был достаточно силен для того, чтоб одним ударом перешибить позвоночник. Мог бы… Но не делал этого, да и вообще, бил довольно щадяще — не хотел испортить хозяйское добро. Да, что и говорить — иногда скупость Ичибея Калы оборачивалась благом.

— Идем! — Кызгырлы рывком поднял парня с козел.

Сплюнув, Лешка, пошатываясь, направился к хижине.

— Нет, не туда, — негромко произнес бритоголовый. — Иди на задворье, наказание еще не закончено.

Ну, надо же, не закончено! Вот уроды. Интересно, что там они еще придумали?

Уроды придумали земляную яму, куда и бросили несчастного парня. Узенькая — не сядешь, и вместе с тем достаточно глубокая — краев рукой не достать, не вылезешь. Лешка поначалу обрадовался — подумаешь, всего-то навсего яма, ну узкая, ну глубокая — и что с того? Однако, простояв полдня, ощутил, как жутко заныла поясница. Затекли и руки — их ведь было не вытянуть, приходилось либо скрещенными держать у груди, либо, как солдат по стойке смирно — опустить вниз, либо, наоборот, поднять кверху. Так вот зачем они его развязали, собаки! Чтобы усилить мучения. Ну, садисты чертовы, чтоб вам ни дна ни покрышки. Лешка попытался сесть — но без толку, лишь поцарапал разбитую спину и чуть было не закричал от боли. Сволочи! Это ж надо такое придумать. Вроде бы ничего особенного, а вот, поди-ка, постой.

Мысли юноши между тем постепенно приобрели весьма интересную направленность. Вдруг подумалось — а все ли зло, то, что зло? Может быть, в этом зле есть и хоть какая-нибудь частичка хорошего? Вот, Кызгырлы его сейчас бил… И, можно сказать, выбил-таки раба! Заставил опять хоть что-то почувствовать, хоть что-то соображать, думать. Ведь так вроде бы получается? Несомненно, так. Вот и сейчас, на первый взгляд — плохо. Но если хорошенько подумать… Чего он был лишен все последнее время? А вот именно такой возможности — не торопясь, поразмышлять, подумать, привести в порядок мысли. А о многом нужно было бы порассуждать и обдумать — многое. Кто ему здесь друг, кто — враг? И — есть ли возможность бежать? А если есть, то куда? К морю или обратно в степь? Грек Владос — станет ли он напарником в возможном побеге? Или ему неплохо и здесь? Он ведь хороший гончар, хозяин, несомненно, его ценит. Ценит… И что с того? Ведь этот парень родился и вырос в большом городе, с театрами и прочим. Наверняка ему здесь настолько скучно, что хоть волком вой! А значит… Ох! Как болит спина! И ведь не опереться коленками о противоположную стенку — спиной-то все равно не прислонишься, болит! Огнем пышет. И еще жутко хочется пить, в горле так пересохло, что… Лешка вдруг усмехнулся: хорошо хоть, пока ничего другого не хочется. Можно себе представить, что будет, когда захочется… Интересно, долго ли собираются его здесь держать? А что если — несколько дней?! Неделю?! Тьфу… Даже думать об этом не хочется. Боже, как болит спина, как болит… болит…