Частный детектив. Выпуск 7 - Робер Жак - Страница 67

И он, этот теленок, продолжает сомневаться в способностях своей сестренки!

- Но тогда, значит, здесь в Дьеппе… они вдвоем? - спрашивает он с приторным лицом.

Совершенно очевидно, что слова внушают ему страх, и меня, чье ремесло играть словами, это забавляет. Слова-соучастники, слова-друзья, чудесные слова, которые, не уклоняясь, точно говорят то, что должно быть сказано. Слова, из-за которых развязываются войны и разрушается любовь, как и призывающие к миру, созидательные слова, слова, которые сближают народы и соединяют любовников, пока не наступит венчающая объятия тишина. Слова, вы несете на своих крыльях жизнь!…

Итак, словами, довольно звучными и ничего не скрывающими, - вот противные слова! - я объясняю Андре, что делали вдвоем его сестренка Франсуаза и журналист Поль Дамьен, когда встречались в Дьеппе. Они отправлялись прямиком в тот маленький отель, который некогда давал приют моим любовным играм за три с половиной франка. Фатальная необходимость! В самом деле, на весь Дьепп есть лишь один этот сарайчик, где можно снять комнату на час или на два. В округе слишком много епископов, и на такие дома свиданий смотрят не очень благосклонно.

Но то, что Пюс, моя маленькая Пюс, не колеблясь, с высоко поднятой головой прошла мимо грудастой матроны, преодолела ступени мерзкой лестницы вслед за воняющей уксусом прислугой - этого мне никогда не постигнуть до конца. Это ранило меня, быть может, сильней всего, и я знаю, что моя рана не заживет вовек.

Когда случается что-либо гнусное, в памяти почему-то остается одна картина, причиняющая больше всего страданий, и бессонными ночами именно она без конца является тебе. Для меня измена моей жены заключена вся целиком в образе Пюс, поднимающейся по лестнице дома свиданий. Именно эта картина сделала меня злым, эта и никакая другая.

- Разумеется, их в конце концов засекли и уж, конечно, не отказали себе в удовольствии известить меня.

- И вы себя не выдали? - удивляется Андре. - Я хочу сказать, вы не объяснились с Франсуазой?

"Объяснились"! Вот выражение в духе П. Д. Ж. [Сокращение по начальным буквам французских слов президент - генеральный директор]! Откровенно и честно, и будьте-любезны-пройдите-в-кассу! А что делает П. Д. Ж. с самолюбием, с тоской, которую испытывает человек, отравленный до мозга костей ядом жуткого видения? Попросту на все это плевать хотел?

- Десять раз, двадцать я готов был взорваться и бросить ей гнусную правду в лицо!

- И что же?

- Каждый раз брал себя в руки.

- Но зачем?

- Хотел посмотреть… Посмотреть, до чего она способна дойти. Ну, вот, она и дошла до Лондона!

Ему этого не понять. Он устроен не так, как я. В нем нет кошачьего азарта, заставляющего кота играть с мышкой, прежде чем ее слопать.

Он качает головой, он не согласен.

- Это невозможно, - говорит он. - Как можно знать об измене и не вмешаться из-за того лишь, что желаешь "посмотреть"?

Мне очень хочется его шокировать, ответить: "Из порочности. Вы никогда не слыхали о людях, любителях подглядывать?" Но я не мешаю ему продолжать.

- Нет, у вашего молчания другая причина.

- В самом деле! - произношу я, вкладывая в слова всю силу сдерживаемого бешенства. - У меня есть один недостаток, Андре. Я слишком горд. Я готов не скрывать своих страданий, но при одном условии: в свою очередь заставить страдать!

- Это обычное явление, - заявляет П. Д. Ж с серьезной миной, желая, видимо, чтоб я поверил в его многоопытность.

- Да, но у меня все в обостренной форме! Однако, когда речь зашла о Франсуазе, о ее измене, я тщетно искал, как заставить ее страдать.

- Между тем вы славитесь неистощимой фантазией, - усмехается Андре.

- Жизнь и романы - это разные вещи. Так по крайней мере я думал до сих пор.

- Вы в самом деле хотели отомстить?

- Разумеется! Но трудность состояла в том, чтобы найти способ мести, достойный меня, каким я себе, во всяком случае, это мыслю. Палить из револьвера для меня было совершенно неприемлемо. Слишком вульгарно! Мне хотелось чего-нибудь нового, невиданного и более жестокого.

- Более жестокого? - обеспокоенно повторяет Андре и, чуть помолчав, спрашивает: - В конечном счете придумали?

Бедняга! Неужели ты думаешь, я открою перед тобой свои карты! Уж не ради ли твоих выдающих больную печень глазок!

- Нет, мой дорогой Андре, я ничего не придумал. Итак, вы понимаете теперь, почему я предпочел молчать, изображать ни о чем не подозревающего мужа. Мужчины, безропотно скулящие у ног своих жен, вместо того, чтоб взять в руки плеть, внушают отвращение, не правда ли?

Он по-ослиному мотает головой. До него определенно доходит с трудом.

- Но как, - удивляется он, - как у вас хватило духа играть перед Франсуазой эту комедию?

Тут я смеюсь в открытую:

- Вы что же, в некотором роде упрекаете меня за то, что я ее обманул?

- Но если б вы не сдержались, возмутились, она бы, возможно, и не ушла… Вы бы ее удержали… У нее раскрылись бы глаза.

- И увидели что? Наш разлад?

Мне вновь приходит на ум тот странный разговор, который произошел у нас с Пюс вчера вечером. О муже, герое моего романа, и о постепенно удаляющейся от него жене. Каждая произнесенная нами фраза имела двойной смысл, и все, что говорилось о моих персонажах, касалось непосредственно нас и задевало до глубины души.

Тогда вот я и смог измерить всю глубину поистине непреодолимой пропасти, разделяющей мою бедную Пюс и меня. Как хорошо она сумела описать разочарование супруги и охватившее ее постепенно безразличие. Какая трезвость рассуждений! Я до сих пор слышу ее тоненький неумолимый голосок: "Приходится поверить в этого любовника, раз она уходит, раз она бросает своего учителя!"

Какой ядовитый взгляд она бросила на меня в эту секунду! Эго меня она покидала. И любовник, в которого она "верила", это был Поль, ожидающий ее в Лондоне.

- Знаете, - говорю я Андре, - мне хорошо известно, почему она меня оставила.

Издав дребезжащий смешок, добавляю:

- Потому что я был ленив.

- Ленив? - округляет глаза Андре. Пожимаю плечами.

- Это долго объяснять.

Андре достает платок, сморкается. Он ужасно противный при этом. Конечно, у меня предвзятое отношение. Он не противней других сморкающихся людей. Но ведь есть люди, которые сморкаются неприметно. А этот, развертывает платок, величиной со скатерть, издает трубные звуки, наливается краской и повторяет процедуру два или три раза. Я тем временем все думаю, не лопнут ли у него на шее вздувшиеся от напряжения вены.

- Есть одна вещь, которую мне хотелось бы знать, - говорит он, засовывая свою скатерть в карман. - Действительно ли Франсуаза влюблена в этого Поля Дамьена?

Я чуть не задыхаюсь.

- Это вы спрашиваете после того, как она отправилась к нему в Лондон! Бросив меня! Покинув этот дом, наш дом! О, да, Андре, несомненно!

Кровь ударяет мне в голову, я вижу, к чему он ведет, этот Тартюф! Он постарается смягчить дело, окрасить в радужные краски.

- Быть может, это всего лишь мимолетное увлечение, - говорит он сладеньким голосом.

Плевать я хотел! "Мимолетное увлечение"! Еще одно выражение в духе буржуа, слащаво-лицемерное. Мадмуазель Дюшемоль, дочь нотариуса, училась играть на скрипке и обрюхатилась от своего учителя, но это "мимолетное увлечение", в си-бемоль-мажор!

- Мимолетное увлечение! - визгливо кричу я. - Нет, Андре Дюверже, нет, не целый же год! Ибо вот уже год, как ваша маленькая сестричка "развлекается" со своим возлюбленным!

- Ах, прошу вас!

Ну, право, как же я могу говорить такое! Он прямо весь багровеет. Он не любит, когда называют вещи своими именами, наш маленький Андре! Он предпочитает говорить о "мимолетном увлечении". Ну-ка, где она там, его жена, мадам Изабель Дюверже со своим прекрасным воспитанием, уложу ее сейчас тут на диван, и пусть П. Д. Ж узнает лично, что значит мимолетное! Ах, это мимолетное отнюдь не мимолетно!