Обо всем по порядку. Репортаж о репортаже - Филатов Лев Иванович - Страница 33

Работал я добросовестно, однако чувствовал, что пишу формально, внешне, душа подремывала. И был рад, что на дворе апрель и, вернувшись домой, ока­жусь в начавшемся футбольном сезоне. С удовольстви­ем сходил на стадион «Уллеви», в Гётеборге, тот са­мый, где в 1958 году наша сборная дебютировала на чемпионате мира, встречаясь с командами Англии и Бразилии.

Хоккей как игра тут ни при чем. Не было сопер­ничества, борьбы, вопросов. Даже если тот, шведский, чемпионат был не из удачных, а какие-то другие разыг­рывались интереснее, все равно остается ощущение, что хоккей под названием «мировой» таковым не явля­ется. Он не устроен, разрознен.

Еще раз скажу: хоккей хорош. Он и телегеничен, целиком укладывается в телеэкран, только смотри. Но никакая спортивная игра не способна заинтересовать нас сама по себе, напоказ. Все они живут, процветают, радуют и прогрессируют в матчах и турнирах, как принято говорить, достойных соперников. Если это условие нарушено, достоинства игры сходят на нет. По журналистам это бьет особенно сильно. Мне трудно представить, как можно разнообразно писать о наших чемпионатах, если одиннадцать лет одна и та же ко­манда, ЦСКА, первая, и все это знают со дня от­крытия. Возможно, клуб-фаворит удобен для сборной, он легко в нее трансформируется, переодевается. Но каково при этом хоккею и его приверженцам? И не беспощаден ли уклад, когда во всех значительных тур­нирах с нашей стороны одни и те же лица? Попробо­вать бы на турнире «Известий» команду молодых. Куда там! Но тогда чего же удивляться, что так редко появляются новые звезды?

О хоккее у нас пишут изрядно, но большей частью именинно, на десерт к призам и медалям. Лишь в по­следнее время, озадаченные несколькими проигрыша­ми международных турниров да однообразием чемпи­онатов страны, журналисты стали проявлять беспо­койство. Как мне представляется, с опозданием. От­того на них и косятся те, кому хотелось бы продолжать жить на проценты с хоккейной славы. Если установлено, что наши команды умеют трениро­ваться, то в одном разделе у них зияющий пробел — они не испытаны реализмом, правдой в глаза, остро­той суждений. «Великолепная пятерка и вратарь» — припев бодрый, но не ведущая тема. Ведущая тема — «Как хоккею быть лучше?». Нас дома она тревожно вопрошает: что за ненормальность, столько сезонов позади, а один клуб вне конкурса?

Дважды «Спартак» становился чемпионом во главе с тренером Николаем Ивановичем Карповым. Для нашего клубного хоккея достижение уникальное. А между тем избранные знатоки не спешат принять Карпова в свою компанию, снисходительно улыбают­ся ему вслед, считая простоватым, хотя ни одному из них и не снилось дважды побеждать в чемпионате при «живом» ЦСКА. Когда я однажды завел об этом речь с Николаем Семеновичем Эпштейном, он уклончиво произнес:

— Ну, Коля для «Спартака» хорош...

Не видел ни одного тренера, который был бы так беззащитно непосредствен, как Карпов. На его крупном лице, как на экране, отражалась вся игра, и радость и боль. Он не курсировал деловито, как заведенный, туда-сюда вдоль скамейки, не строчил таинственно в блокноте, заставляя нас предполагать, что готовится диссертация, не изображал язвительную усмешку, которая дала бы понять, как ему тяжко руководить бесталанной компанией. Он стоял как обре­ченный, поводил плечами, будто повторял движения своих игроков, вздрагивал и при каждом завихрении чуть не вываливался на лед через бортик. И удивитель­но — команда была послушна его порывам, откликалась на них. Если бы у хоккеистов не получалось, Карпов был бы смешон. А у них получалось, и его страстное дирижер­ство оказывалось в самый раз, вело игру.

Глядя на него и помня, что он дважды чемпион, я невольно задумывался о том, какими же разными могут быть удачливые тренеры.

Однако нынешние молодые тренеры, образован­ные, умеющие решительно все разложить по полоч­кам, кажутся мне заранее расписанными «по депар­таментам», по местам со второго по десятое, благо­разумно исключившими даже мысль о возможности потягаться за звание чемпиона.

Карпов-тренер не вошел в большую прессу, и это умолчание лишило нас ниточки, за которую надо тя­нуть, чтобы распутать клубок неясностей и затрудне­ний. И сколько еще таких ниточек!

И тут как тут — новая напасть: HXJI наложила свою лапу вслед за шведским, финским и чехословац­ким и на советский хоккей. Вдруг обнаружилось, что уже давно все наши мало-мальски заметные игроки там, за океаном, приписаны к местным клубам и дело за формальностями.

Контракты заманчивы, и ничего удивительного, что наши хоккеисты, во главе со звездами — Фетисо­вым, Макаровым, Ларионовым, были рады их подпи­сать. Чисто житейски — все понятно.

Должен признаться, что сама НХЛ, с ее двадцатью одним (и все сильные!) клубом, с ее миллионными прибылями, с нескудеющей зрительской аудиторией, с рекламой и прессой, вызывает у меня почтение и за­висть как едва ли не идеальный пример крупного, с размахом, спортивного предприятия, о чем мы мо­жем лишь мечтать... И с этой точки зрения админист­рация НХЛ вполне закономерно прибирает к рукам, «покупает» наших мастеров. А что ждет советский хоккей? Он и до этого сделался беднее личностями, в наших чемпионатах полно пустых матчей, как и пус­тых стульев в залах. Не создастся ли со временем у нас еще и хоккейный дефицит и не начнем ли мы судить об этой игре по ее импортному варианту?

ГОРНАЯ ЦЕПЬ

В 1970 году в Мехико, в пресс-центре, мне несколько раз показывали на одного человека: «Он видел все чемпионаты!» На вид ему было лет семьдесят, в нем угадывался бывший жгучий брюнет, одет пестро, ще­гольски, с цветным платочком в кармашке пиджака. Он обычно сидел безучастно, вяло, для виду посасывал сигару. Когда меня с ним на ходу познакомили, он вместо того, чтобы, как принято в пресс-центрах, на­звать имя и газету, без улыбки, привычно произнес и мне перевели: «Был на всех чемпионатах». Он вошел в роль достопримечательности, никто и не думал отне­стись к нему юмористически, в глазах репортеров то, что человек ведет свой стаж с 1930 года, с первого, уругвайского, чемпионата, было достойно уважения, независимо от того, какой он репортер и как пишет. Я посматривал на него с интересом редакторским: «Вот бы заполучить серию статей очевидца о всех чемпиона­тах мира!» У нас ведь о первых пяти никто толком не знает: какие-то «пунические войны». Но возможности подступиться к нему я не нашел. Да и, признаться, мне как редактору старый щеголь доверия не внушал.

Сейчас вряд ли разыщешь человека, который видел все чемпионаты. Может, и есть такой, но лет ему должно быть под девяносто. Живут ли столько жур­налисты?..

Я не собираюсь рассказывать о мировых чемпи­онатах, на которые в свое время был командирован. В газетах, журналах и книгах все по-футбольному примечательное, что сумел подметить, изложил. Но коль скоро речь о репортаже, обойти чемпионаты невозможно, наша работа на них — единственная в своем роде.

И снова — по порядку.

1958 год. VI чемпионат. Швеция.

«Еду — не еду?» Ромашка — для нас, репортеров. Двое журналистов, которых планировали послать от

«Советского спорта» в Швецию и заранее аккредито­вали, поехать не смогли: один увольнялся, другой про­штрафился. Оставались считанные дни. Кандидатура Владимира Пашинина сама напросилась. Ведущий очеркист, о футболе, правда, не писал, но «побаливал», на «Динамо» хаживал, да и оформить его поездку просто: частенько ездил за границу.

Со мной было куда сложнее. О футболе писал регулярно. А если иначе взглянуть, через документы, — редактор отдела учащейся молодежи, и что ему делать на чемпионате? Да и моя «реабилитация» состоялась совсем недавно, о зарубежных командировках ни руко­водство, ни я сам не заикались. Потом мне стало известно, что на редакцию нажал Мартын Иванович Мержанов, сам собиравшийся в Швецию от «Огонь­ка». Он терпеть не мог, когда за футбольную тему брались случайные люди. Мы не были тогда коротко знакомы, но, наверное, во мне он видел журналиста, которому футбол близок. «Бумаги» были посланы. Меня вызывали в разные здания и кабинеты, проводи­ли со мной разведывательные беседы, интересовались и тем, как поживает, что поделывает мой отец. Пашинин уже улетел, а для меня «добро» не прозвучало. Мне в те две недели важнее всего было держаться, как будто ничего не происходит. А провода нервов гудели, но слышал их я один. Сказали бы: «Твои дела в поряд­ке, билетов только нет», и я был бы счастлив.