Ошибки в путеводителе - Айзенберг Михаил - Страница 17

Потом все-таки нашли: чудесный, итальянский, с прекрасным вином. И пусть останутся в памяти эти впечатления, а не девять часов во Внукове перед коварно-изменчивым табло.

Израиль (2003)

В Израиле было где плюс двенадцать, а где и все двадцать. Известно где – на Мертвом море. На этом море меня больше всего поразила цена номера гостиницы «Шератон», в которой я прожил почти два дня, – 223 доллара за сутки. (И это не в сезон.) Разница с другими гостиницами небольшая: телефонная трубка над унитазом. Но много возможностей заняться водными процедурами: море, открытый пресный бассейн, закрытый соленый бассейн, сауна, джакузи. В джакузи, впрочем, попасть было трудно, там все время сидели огромные пузатые, усатые люди, очень похожие друг на друга, а еще больше похожие на запорожцев. Оказалось, друзы.

Эти полтора дня на Мертвом море были единственной паузой в ужасно насыщенной программе. Во второй день после приезда (то есть, по существу, в первый) все началось с какой-то экстремальной программы. Подъем в семь утра. Сразу после завтрака везут к Щаранскому, оттуда – в Кнессет. Там новое распоряжение: «Айзенберг и Яновская сейчас едут на телевидение». Что вдруг? Так надо. Как идиот заезжал в гостиницу за стихами, думал, что меня приглашают их читать. Как бы не так. Это была развлекательная программа. Мы сидели в неудобных креслах посреди огромной студии, слева амфитеатром ряды с разряженными старичками и детьми, справа эстрада с оркестром, какие-то люди пьют чай, отовсюду наезжают камеры. Когда – часа через три – камера доехала до меня, я уже понимал, что мне снится кошмарный сон и свободой этого сна неплохо бы воспользоваться. Кратко объяснил, как я отношусь к чуду вообще (передача была посвящена Хануке) и к чуду поэзии в частности, а напоследок прочитал один стишок наизусть. «Браво!» – заорал суфлер, и зал отозвался громом аплодисментов.

День на этом не кончился. Предстояло еще мероприятие, по протоколу совсем не угрожающее: встреча с главными редакторами русских литературных журналов. Ну, встреча, ну, какой-нибудь круглый стол, обмен мнениями. А на деле до предела забитый зал, в который еще не все желающие смогли пробиться, опять я в каком-то президиуме, и через несколько минут понимаю, что предстоит говорить речь. И вызывают меня, естественно, первым. И вот он встает и какое-то время что-то говорит. К несчастью, он даже помнит, что именно. И еще не скоро забудет.

В гостиницу (та была напротив горы Сион и прямо над Кедронским ущельем – то есть непосредственно над Геенной Огненной) я попал около двух ночи, а утром опять подъем в семь и «освобождение номера». Автобус на Кфар-Сабу, встреча со студентами-репатриантами. «В начале шестидесятых приезжал в Москву Стейнбек, – говорил им Найман, – встречался с молодыми писателями – вот и Василий Павлович там был (тот кивает), а начал свою речь так: “Ну, волчата, кусайте меня, кусайте!” Ну, кусайте нас!» Но волчата не слыхали ни про Стейнбека, ни про Василия Павловича.

Надо заметить, что кошмары на этом и закончились. Остальное было легче и куда интереснее. Члены делегации тоже привыкали друг к другу. Битов, правда, улыбнулся впервые (не мне улыбнулся, а вообще) только на четвертый день, зато в последнюю ночь сказал двум другим питерцам: «А Айзенберг вообще-то похож на ленинградского человека».

Гету Яновскую Зайчик сразу стал называть Гертрудой. Так она и пробыла всю неделю какой-то «Гертрудой», очень этому удивляясь: «В поездках всегда происходит какое-то распределение ролей. Но впервые мне выпала такая странная, совершенно не моя роль».

Аксенов всегда говорит с расстановкой: «Появился в Москве очень хороший салат… Называется “айсберг”… Раньше был салат очень паршивый… И вот появился “айсберг”…» Взгляд идет как-то через виски, а сам В.П. похож на зубра, такой зубр-джентльмен.

До похода на рынок мы долго стояли у старого порта Яффо, слушали экскурсовода. В Израиле все же надо это делать – слушать экскурсовода, по крайней мере в третий приезд. Я уже стоял раньше на этом месте, и не раз. Кроме того, и раньше знал, что Персей спас от чудовища красавицу Андромеду; что к святому Петру спустился с неба ковер с яствами; что Наполеон входил в чумной госпиталь во время египетского похода. Но я не знал, что это все происходило в одном месте. И именно в том, на которое я сейчас смотрю. А в двух шагах, в придачу, раскопки ворот с египетскими письменами.

А знаете ли вы, когда родился наш родоначальник Авраам? В 1948 году, только до нашей эры: мы с ним ровесники по оси симметрии. Родом он был из Ура Халдейского – из Ирака то есть. Мы – иракцы.

К концу поездки что-то со мной произошло: я перестал проверять деньги и спокойно, не беспокоясь о его дальнейшей судьбе, выставлял чемодан за дверь номера. Но в последний день автобус в аэропорт опоздал на час, на паспортном контроле на мне сломался компьютер и не чинился минут двадцать. Начиналась привычная, нормальная жизнь.

Меллас (2004)

Меллас по-гречески означает «серебристый». Если смотреть с моря, то слева будет Форос, где пленяли Горбачева, а справа Мухалатка, где одновременно с нами отдыхал украинский президент Кучма, и его охраняли с моря военные корабли. Между двумя резиденциями встряли мы. Представьте себе смесь Колорадского каньона, Никитского ботанического сада и образцового советского санатория – это и будет наш Меллас. В санатории я, собственно, впервые. Что нужно делать в санатории? Процедуры. По настоянию жены я решился на две: лечебная грязь и диадинамические токи, они же «токи Бернара». Девять дней меня обливали грязью и пропускали через меня электрический ток. Толку никакого, но разве это главное? Представьте: подсоединяют к тебе электроды, укутывают одеялом, пускают ток. В плече начинаются приятно-болезненные, щекочущие ощущения. «Ну, умнички», – говорит оператор, и от ее удивительно промытого лица идет младенческий запах. Откуда у взрослого человека такой запах? От электричества? Остальные кабинеты заставлены гудящими или чудесно стрекочущими шарлатанскими приборами. Знакомый блестящий колпак для «синего света» – уже списанный, увы.

С этого начинается день. Потом, уже после бассейна, – лечебные грязи. Ты лежишь на кушетке, коренастая тетя подвозит тележку и шлепает комья густой темной жижи из пластикового ведерка. Запах скульптурной глины, но сложнее, острее – с какими-то щелочными добавками. Твои стопы и кисти облеплены плотной массой, словно с них собираются снять отливку. Три посторонние женщины склоняются над тобой с одинаковым выражением безличного участия. Заворачивают прозрачной пленкой, накрывают простынкой, потом одеялом, заботливо его подтыкают, укутывают. И слова при этом какие-то детские: «ножки», «ручки». Потом подсматривают из-за синей занавески насчет твоего самочувствия. Самочувствие замечательное. Ты почти грезишь, возвращаясь в детство, в младенчество. В поликлинику МПС. Там, кстати, тоже росли пальмы.

В Мелласе на них даже не смотришь. Что пальмы, если рядом осыпано розовым цветом иудино дерево или белым – вроде черемухи – «фотиния пильчатая» с лаковыми листьями. Цветет каштан. Цветет глициния: огромные сережки сиреневых соцветий. Сосна «судакская» заламывает змеящиеся сучья, как Ниобея. Сосна «алеппская». Все сосны – огромные, старые, возрастом в несколько сотен лет. А вот «кедр ливанский» в Крыму не гигант и сильно уступает соснам. Дубы, маслины, кипарисы, магнолии. То, что дуб – дерево (а роза – цветок), это я знал. Но выяснилось, что и можжевельник – дерево, и фисташка тоже. Да еще какое – ствол руками не обхватишь. Одна такая росла прямо перед нашей дверью, переплетенная лианой и плющом. Можжевельник – вроде кипариса, но не пирамидального, ствол перекручен, а шишки мелкие, зеленые, кучкой (кучмой?). Пихта похожа на ель, но с плоской верхушкой и мягкими длинными иглами.

Чайки ходят вразвалочку, переваливаясь, и Алена очень смешно их передразнивает. У них брачный период, из-за чего они кричат как кошки или хнычут как дети. (Но иногда и ошибешься: слышь-ка, чайки хохочут почти как люди! Ан нет, это люди и есть, и хохочут почти как люди.) Сойки. Горлицы: птицы с крупным телом, изящной синеватой головкой и белым воротничком. Любят сидеть на верхушках кипарисов, и это почти райская картинка в манере Карпаччо. Ночью общий хор рассыпается на отдельные голоса. Скворцы поют как неголосистые соловьи. Удод – как простая дудочка, с щемящей однозвучностью. Какая-то птица переливается голосом, я так и не понял какая. Не смог рассмотреть, что за птицы так дивно поют в дубняке над морем: чив-чив, чив-чив. Какие-то мелкие, опасливые.