100 великих женщин - Семашко Ирина Ильинична - Страница 77

В 1938 году писательница М. Шагинян обратилась к Крупской по поводу рецензии и поддержки её романа о Ленине «Билет по истории». Надежда Константиновна ответила автору подробным письмом, чем вызвала страшное негодование Сталина. Разразился скандал, ставший предметом обсуждения ЦК партии. Приведём любопытный отрывок из постановления Политбюро:

«Осудить поведение Крупской, которая, получив рукопись романа Шагинян, не только не воспрепятствовала появлению романа на свет, но, наоборот, всячески поощряла Шагинян, давала о рукописи положительные отзывы и консультировала Шагинян по различным сторонам жизни Ульяновых и тем самым несла полную ответственность за эту книжку. Считать поведение Крупской тем более недопустимым и бестактным, что т. Крупская сделала все это без ведома и согласия ЦК ВКП(б), за спиной ЦК ВКП(б), превращая тем самым общепартийное дело составления произведений о Ленине в частное и семейное дело и выступая в роли монополиста и истолкователя общественной и личной жизни и работы Ленина и его семьи, на что ЦК никому и никогда прав не давал…»

Документ, конечно, абсурдный. Но с другой стороны, не сама ли Надежда Константиновна когда-то запустила маховик этой машины, отдав органам партии преимущественное право на мыслительную деятельность. Идеал в его реализации оказался гораздо нелепее, чем она могла предположить.

Из жизни Крупская ушла как-то внезапно. Да, она была уже немолода и много болела, но в смерти её есть тайна. Пожалуй, самая большая загадка — это то, о чём она собиралась говорить на XVIII съезде партии. О своём решении выступать перед делегатами она делилась со многими соратниками. Не исключено, что эта речь могла быть направлена и против Сталина. Утром 24 февраля 1939 года Надежда Константиновна, как обычно, работала, а днём к ней в Архангельское приехали друзья — отметить приближающееся семидесятилетие. Стол был скромный — пельмени, кисель. Крупская выпила несколько глотков шампанского. Старики вспоминали свою молодость, сделали несколько фотоснимков на память. Надежда Константиновна была весела и оживлённо беседовала с друзьями.

В 7 часов вечера она внезапно почувствовала себя очень плохо. Вызвали врача, но он почему-то приехал через три с половиной часа. Конечно, чтобы добраться в февральские сумерки до Архангельского, требовалось время. Но не три часа, особенно если учесть высокий статус больной. Диагноз поставили сразу: «острый аппендицит-перитонит-тромбоз». Необходима была срочная операция, но её почему-то не сделали. Надежда Константиновна умерла в страшных муках 27 февраля, а в марте открылся XVIII съезд партии.

ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА ГИППИУС

«Она, несомненно, искусственно выработала в себе две внешние черты: спокойствие и женственность. Внутри она не была спокойна. И она не была женщиной». Сказано Н. Берберовой по обыкновению хлёстко, жёстко и язвительно. Однако формула известной писательницы, близко знавшей Гиппиус, выражает самое зерно характера и образа жизни нашей героини. Она не оставила ничего такого, что бы надолго запомнилось людям. Её писания можно ценить, с удовольствием следить за ходом размышлений, но любить их нельзя. Они бывали оригинальны, интересны, остроумны, порой блестящи, порой несносны, но они никогда не трогали сердца читателей, не восхищали той благодатной мелодией, которая под любой маской выдаёт то, что называется талантом. Её литературное творчество, в том числе и поэзия, построено на вызывающем эгоизме и каком-то колком электрическом разряде, способном вызвать раздражение, нервную возбуждённость, но упоение — никогда.

Однако это отсутствие щедрого, непосредственного дара с лихвой искупалось той личной «единственностью», которую отметил ещё Блок. Один из современников сказал о Гиппиус: «В небесной мастерской своей Господь Бог как будто удостоил её „ручной выделки“, выпуская огромное большинство других людей пачками и сериями, без особых индивидуальных различий». В ней был тот особенный шарм, который не даётся воспитанием, книгами, подражаниями, а кристаллизуется целой эпохой.

«Высокая, стройная блондинка с длинными золотистыми волосами и изумрудными глазами русалки, — писал один из первых символистов, публицист, критик П. Перцов, — в очень шедшем к ней голубом платье, она бросалась в глаза своей наружностью. Эту наружность несколько лет спустя я назвал бы „боттичелиевской“»… Но несмотря на классический ангельский облик, Гиппиус представлялась современникам, скорее, бесполым, демоническим существом, обряженным в нежные — розовые, голубые, белые — одежды — и оттого ещё более притягательным своей непознанностью, сатанинством и контрастом. Она вся словно была соткана из «декадентских» нервных, потрескавшихся красок и до конца жизни не изменила себе, так и оставшись «непрерывным культом собственной молодости». Бунин, уже в эмиграции, смеялся над «старушкой» Гиппиус, что у неё в комоде лежит сорок пар розовых шёлковых штанов и сорок розовых юбок висит в платяном шкафу.

Наша героиня родилась в маленьком городке Белеве Тульской губернии, откуда происходили и корни Бунина. Однако семья Николая Гиппиуса — выходца из старинной немецкой колонии в Москве (в 1534 году один из его предков открыл в Немецкой слободе первый книжный магазин) — ненадолго задержалась в Белеве. После появления на свет первой дочери Зиночки кормильца семейства перевели помощником прокурора в Тулу. Вообще, в связи со служебными перемещениями Гиппиусы беспрерывно колесили по стране, нигде не задерживаясь надолго и не особенно привязываясь к месту. Может быть, эти первые и самые сильные, как известно, детские впечатления от впопыхах сооружённого, ненасиженного гнезда и сделали Зиночку вечной противницей «пуховых подушечек, занавесочек, кастрюлек», словом, быта как такового. Она всю свою жизнь демонстративно пренебрегала теми проблемами, которые именуются женщинами всего мира как «хозяйственные». Оказывается, если очень захотеть, то можно пролететь по жизни, не заботясь о завтраках и стирках — это сказала Зинаида Гиппиус, судьба которой среди войн и революций складывалась далеко не безоблачно.

Когда старшей дочери исполнилось всего лишь тринадцать, а младшие ещё ползали в колыбели, глава семейства скончался от туберкулёза в городе Нежине, городке прославленном великим Гоголем. Убитая горем мать Зинаиды перебралась в Москву, где девочка, наконец-то получила возможность поступить в гимназию. Девочка сразу же проявила незаурядные способности к наукам, однако учёбу вскоре пришлось прекратить из-за открывшегося у Зинаиды лёгочного кровотечения. Как водилось в те годы, больную повезли на юг, но поскольку Гиппиусы не могли себе позволить «заграницы», то девочка попала в Крым. В тогдашнем захолустном мирке полуострова честолюбивая, с живым умом, с богатейшим личностным потенциалом Зинаида страдала от невостребованности и скуки. Она читала толстые журналы, записывала в дневнике впечатления скудного событиями дня, пробовала набрасывать первые подражательные поэтические строки и с тоской воображала, что где-то собираются в кружки интересные люди, где-то загораются «звезды» новых талантов, а ей, Зиночке, так печально жить среди многочисленных тётушек и бабушек: матушкиной сибирской родни — богобоязненных, сердобольных и слезливых — с киотами икон, со свечками и молитвенными причитаниями.

К счастью, судьба переместила семейство Гиппиус в Тифлис. Там шестнадцатилетняя Зина попала в настоящее общество — офицеров, барышень, безусых гимназистов. Здесь-то и проявилась ненасытная «гиппиусовская» жажда общения. Её желание самоутверждения меры не знало: она могла танцевать, гарцевать на лошадях, гулять по горным тропинкам — лишь бы её слушали, лишь бы ею восхищались. И поклонники не замедлили явиться — редкий мужчина пропускал взглядом эту юную красавицу. Предложения руки и сердца сыпались, как из рога изобилия, но Зинаида для всех воздыхателей в личном дневнике припасла только один эпитет: «дурак». Конечно, она понимала, что собеседнику, благоговейно внимающему её разглагольствованиям, не стоит так с ходу объявлять своего мнения, однако потенциальные женихи отскакивали от Зиночки, как ударенные электрическим током.