100 великих женщин - Семашко Ирина Ильинична - Страница 20

Феодосия Прокопьевна, будучи близкой подругой жены царя, имела сильное на неё влияние. Мария Ильинична, конечно, не противилась мужниным реформам церкви, но душою всё-таки сочувствовала обрядам своих родителей и прислушивалась к нашептываниям Морозовой. Алексею Михайловичу вряд ли это могло понравиться, но царь, любивший жену, не допускал выпадов против боярыни, хотя последняя становилась всё более нетерпимой по отношению к нововведениям и открыто поддерживала врагов государя.

В 1669 году царица умерла. Два года ещё Алексей Михайлович опасался трогать непокорную боярыню. Видимо, сказывалась печаль по безвременно ушедшей жене, но больше всего боялся царь возмущений старинных боярских родов, которые могли бы усмотреть в посягательстве на Морозову прецедент расправы с высокопоставленными семьями. Тем временем Феодосия Прокопьевна приняла постриг и стала именоваться инокиней Феодорой, что, конечно, усилило её фанатизм и «стояние за веру». И когда в 1671 году утешившийся, наконец, царь играл свадьбу с Натальей Кирилловной Нарышкиной, боярыня Морозова во дворец явиться не пожелала, сославшись на болезнь, что Алексей Михайлович счёл оскорблением и пренебрежением.

Вот тут-то царь припомнил Феодосии Прокопьевне все былые обиды; сказалось, видимо, и то, что самодержец, как простой смертный, недолюбливал подругу любимой жены и, как всякий мужчина, ревновал к ней. Алексей Михайлович обрушил на непокорную боярыню всю свою деспотическую силу.

Ночью 14 ноября 1671 года Морозова в цепях была препровождена в Чудов монастырь, где её уговаривали причаститься по новому обряду, но старица Феодора ответила твёрдо: «Не причащуся!» После пыток их вдвоём с сестрой отправили подальше от Москвы в Печерский монастырь. Здесь содержание узниц было относительно сносным. Во всяком случае боярыня имела возможность поддерживать общение со своими друзьями. Её навещали слуги, приносили еду и одежду. Протопоп Аввакум по-прежнему передавал наставления своей духовной дочери. А она как раз нуждалась в тёплой, сострадательной поддержке — у боярыни умер её единственный, горячо любимый сын. Горе увеличивалось ещё и тем, что она не могла с ним проститься, да и каково ей, монахине Феодоре, было узнать, что сына причащали и похоронили по новым «нечестивым» обрядам.

Новый патриарх Питирим Новгородский, сочувствовавший сторонникам Аввакума, обратился к царю с просьбой отпустить Морозову и её сестру. Кроме соображений гуманности, в этом предложении была и доля политического умысла: заключение твёрдой в своей вере боярыни, её сестры и их подруги Марии Даниловой производило сильное впечатление на русский люд, и их освобождение скорее привлекало бы к новому обряду, чем устрашение. Но царь, нежестокий по своей природе, на этот раз оказался непреклонен. Снова напрашивается версия, что его жгла какая-то личная обида на Морозову, а может быть, он чувствовал себя неловко перед Феодосией Прокопьевной из-за женитьбы на молодой красавице Нарышкиной и хотел забыть о прошлом. Впрочем, чего гадать?..

Обдумав обстоятельства казни ненавистной Морозовой, Алексей Михайлович решил, что не стоит предавать узниц сожжению на костре, ибо «на миру и смерть красна», а повелел заморить староверок голодом, бросив их в холодную яму Боровского монастыря. Все имущество боярыни Морозовой было конфисковано, братьев её вначале сослали, а потом тоже казнили.

Драматизм последних дней Феодосии Прокопьевны не поддаётся описанию. Бедные женщины, доведённые голодом до отчаяния, просили у тюремщиков хотя бы кусочек хлеба, но получали отказ. Первой 11 сентября скончалась княгиня Урусова, за ней 1 ноября умерла от истощения Морозова. Перед смертью она нашла в себе силы попросить тюремщика вымыть в реке её рубаху, чтобы по русскому обычаю умереть в чистой сорочке. Дольше всех, ещё целый месяц, мучалась Мария Данилова.

Великий когда-то род Морозовых перестал существовать.

МАРИЯ СИБИЛЛА МЕРИАН

Из XVII века до современников дошло немало имён блестящих женщин — любовниц королей, сластолюбивых властительниц, красавиц, покорявших сердца умнейших «мужей», но имя нашей героини, по непонятным причинам, скромно пребывает в тени ярких имён её современниц, более удачливых в посмертной славе. А ведь это совершенно несправедливо. Мария Сибилла, конечно, не вершила судьбы Европы и не отличалась искусством в постели начинать войны и заключать перемирия, однако её жизнь насыщена многими необычайными приключениями и весьма авантюрными поступками, а наследие Мериан — гораздо значительнее для культуры человечества, чем «эпохальное» для своего времени решение какой-нибудь правительницы.

Её имя знали и чтили коллекционеры и садоводы, художники и книгоиздатели, путешественники и учёные. Мария Сибилла была одной из первых женщин, дерзнувших посвятить себя научной деятельности, а из наук — избрать ту, которую многие презирали. Всю жизнь она изучала «омерзительных тварей» (как тогда называли насекомых), стремясь познать их и облагородить своим искусством. Ей принадлежала заслуга детального красочного изображения и популяризации явления метаморфоза насекомых. Она, пожалуй, впервые сумела соединить высокое искусство с целями биологической науки, заставить их послужить друг другу.

Три страны считают Мериан своей соотечественницей: она была дочерью голландки, училась у художников утрехтской школы и провела в Нидерландах двадцать пять лет жизни. Швейцарские искусствоведы и историки, не сомневаясь, называют её своей художницей: ведь её отец — выходец из Швейцарии. Но родилась Мария Сибилла в немецком городе Франкфурте-на-Майне, за два года до смерти отца, который скончался в весьма почтенном возрасте, оставив после себя многочисленное потомство от двух браков и славу одного из лучших книгоиздателей и граверов Германии. Каких только книг с собственными иллюстрациями не выпустил в свет Маттеус Мериан! Это и гравюры на исторические и библейские темы, и объёмные фолианты с картами вновь открытых земель, и ботанические энциклопедии, и любимые Маттеусом архитектурные своды. До сего времени старинные тома со знаменитым «мериановым аистом» — эмблемой издательства — представляют собой непреходящую художественную и культурную ценность.

Фактически воспитанием и образованием Марии Сибиллы занимался второй муж матери — голландский художник Марель, который, впрочем, первым заметил талант своей падчерицы и стал учить её рисованию. Нидерланды середины XVII века с ума сходили по всему, что касалось цветов; луковицы редких тюльпанов ценились так же высоко, как чистые бриллианты, мастерицы самых лучших фамилий соревновались в вышивании композиций по флористике, а у художников в чести были цветочные натюрморты. Отчим Марии Сибиллы слыл в Германии едва ли не лучшим представителем «заморского» увлечения «цветочными картинками», и потому неудивительно, что наша героиня весьма успешно овладевала мастерством писания красочных букетов.

В доме, где подрастала Мериан, не знали беспорядка и суматохи. Педантичная мать Марии Сибиллы приучала дочерей к труду и рациональному ведению хозяйства. Ни о какой творческой богеме в их среде и не слышали, а художники того времени больше чувствовали себя мастеровыми и экспериментаторами, чем «гениальными творцами». Иоганна Сибилла, мать Мериан, устроила небольшую мастерскую по производству шелка. Это несколько экзотическое для европейца занятие нашло горячую поддержку всей семьи. В саду были высажены шёлковые деревья, а в просторном закрытом помещении содержались черви. Иоганна Сибилла поручила своей старшей дочери доставлять «шёлковым» питомцам корм и сортировать их при помощи бумажных кульков. Возможно, любая другая девочка с ужасом выполняла бы эти обязанности, но только не Мария Сибилла. Она уже имела дело с препарированными бабочками, тщательно перерисовывая причудливые извивы их окраски, и знакомство с миром насекомых живо увлекло её воображение.