Царьград. Трилогия - Посняков Андрей - Страница 130

– Понял вас, мой господин. – Чезини снова поклонился. – Осмелюсь добавить… турки любят и мальчиков.

– Мальчики тоже должны говорить по-турецки! Надеюсь, вам понятно зачем? Подробности обговорите с протопроедром уже сейчас.

Встав с лавки, Алексей прижал руку к груди и, почтительно склонив голову, осведомился, позволено ли ему будет пройти с мессиром в смежную залу для разговора.

– Я же сказал – сейчас! – махнул рукой базилевс. – Идите, идите… Как закончите, выведите итальянца через запасной выход и возвращайтесь к нам.

– Слушаюсь, мой господин!

Жестом позвав Чезини, Алексей вышел.

В смежной, полутемной с высоким сводчатым потолком зале тускло горели светильники. Гулкое эхо шагов, небольшой стол с парой стульев, затянутые плотными портьерами окна.

– Садитесь, – усевшись сам, кивнул протокуратор. – Итак, мессир, надеюсь, вы хорошо поняли замысел базилевса?

– Более чем. – Чезини улыбнулся. – И клянусь вам…

– Ни мне, ни тем более базилевсу не нужны ваши клятвы… Нужны конкретные дела. И молчание!

– Ну разумеется.

– Только не вздумайте скрыться! – предупредил Алексей. – Это вам не удастся… К тому же – это и не выгодно. Пользуясь поддержкой императора вы заработаете лично для себя такие деньги, о которых раньше не могли и мечтать. Только прошу строго выполнять все наши условия.

– О, непременно!

– А теперь… – Протокуратор прищурился и понизил голос: – Теперь я скажу вам о том, что не упомянул базилевс. В первую очередь вам нужно будет заняться некоторыми людьми… Скомпрометировать их, да так, чтобы людская молва разнесла эту весть далеко и надолго, чтоб и следа не осталось от былого влияния этих… этих…

– Этих любителей турок, вы хотели сказать? – хитро прищурился мессир.

– Ну вряд ли они так уж их любят. Но льют воду на турецкую мельницу – это вне всяких сомнений!

– Сделаем, – заверил туринец. – Назовите имена.

– Некий монах Геннадий, ранее известный как Георгий Схоларий, глава ортодоксов! И – комес Лука Нотара, – гулким шепотом произнес Алексей.

– Господи! – Благообразное лицо туринца на миг исказилось гримасой страха.

– Что? Испугались?

– Отнюдь… Просто хочу заметить – дело будет непростым, очень непростым.

Протокуратор прищурился:

– Вы что же, сомневаетесь в успехе?

– Ничуть! Просто предупредил.

– Ничего, ничего! – хохотнул Алексей. – Зато набьете руку на трудных делах. Таких, как монах и комес, много – вам придется поработать с каждым.

– Отлично! – Туринец тоже засмеялся и азартно потер руки. – Признаюсь – это дело по мне! А что касается трудностей… Я их не боюсь! Эх, господин протокуратор, вы даже себя не представляете, как я рад! Можно сказать, всю жизнь ждал подобного момента. Позволите завтра угостить вас вином в лучшей таверне?

– Не вижу смысла ждать до завтра. – Алексей улыбнулся и, пошарив рукой под столом, вытащил высокий серебряный кувшин с узеньким горлом. Вытащив пробку, понюхал. – Ого! Здесь, кажется, родосское! Пошарьте на подоконнике за портьерой, мессир, – там должны быть бокалы.

Выпив за сотрудничество, оба довольно откинулись на спинки стульев.

– С комесом и монахом не спешите. – Протокуратор предостерегающе поднял вверх указательный палец. – Выберем место, где будем встречаться, там все и обсудим.

– Есть одно хорошее местечко меж церковью Апостолов и стеной Константина… бывший приют Олинф, знаете?

Алексей молча кивнул и прикрыл глаза – еще бы не знать. Сколько сил и нервов было потрачено в прошлом на разработку и ликвидацию этого гнусного притона.

– Я его купил незадолго до… до своего ареста, – негромко продолжил Чезини. – Хотел сделать доходный дом. Уже и управляющего присмотрел – некто Скидар Камилос, честнейший и достойнейший человек!

– Угу, угу… – ухмыльнулся протокуратор. – Он что, сбежал с галер или срок кончился?

– Срок кончился… А может, и сбежал, я не спрашивал. Знаю, что человек верный!

– Черт с ним… Если будет на нашей стороне…

– Будет! – с уверенностью заявил туринец. – Будет, мой господин! И мы все, все сделаем, вот вам моя рука!

Поставив на стол бокал, Алексей с чувством пожал руку афериста. При том не испытывал никаких брезгливых чувств – сопленосым слюнтяям, личным обидам и дурацкому «благородству» не место в таких важных делах! Да, Чезини – негодяй. Но это – нужный и полезный негодяй в данное конкретное время, а потому никакие сантименты здесь попросту не уместны.

Допив вино, протокуратор с вежливой улыбкою выпроводил «негодяя» через черный ход и, условившись о встрече, вернулся в главную залу.

А там происходило, точнее – продолжалось, весьма интересное действо! Сам базилевс, поднявшись на ноги и потрясая скипетром, бросал гневные упреки переминавшимся с ноги на ногу у самых дверей людям – бывшим узникам.

– Ругаете меня в своих пьесах и песнях? Издеваетесь? Пусть так… ваше право. Однако критиковать легко, куда труднее предложить какое-нибудь решение! Взять хоть вас, Игнатий Фламин. – Император строго взглянул на высокого чернобородого мужчину лет тридцати пяти с длинными, стянутыми тонким ремешком, волосами. – А что молчите, господин сочинитель? Поете в своих песнях, будто я целуюсь с римским папой, и скоро совсем уже… как там у вас сказано-то? М-м-м… «скоро причт Святой Софии по латыни запоет» – так, кажется… А вам бы хотелось, чтобы причт запел по-турецки? Впрочем, какой там причт – муэдзины! Неужели вам, высокообразованному человеку – вы ведь учились в Сорбонне и в Мистре, да? – непонятно, что если мы поссоримся с папой, с итальянцами, то тогда уж точно останемся один на один с султаном… И тогда уж не «причт по латыни запоет», а Святая София станет мечетью! Кстати, дружба с папой уже помогла нам собрать крестовый поход… к сожалению, окончившийся неудачей. Но это не значит, что нужно опускать руки и ждать прихода турок! Думаете, людям будет при них легче? Напрасно, смею вас уверить, напрасно… Хотите сказать, что в турецких вилайетах значительно меньше налоги? Согласен, это так. Но вовсе не из человеколюбия! Почему – догадайтесь сами. А также подумайте – что будет с их налогами после падения нашей столицы? Что смотрите? Может быть, я неправ? Тогда скажите… Молчите? Вот то-то же! Что это там за звон?

– Это гремят наши оковы, базилевс, – выставив вперед ногу, усмехнулся Игнатий Фламин. – Признаться, в них трудновато спорить.

– Оковы?! – В глазах базилевса снова проснулся гнев. – Начальника стражи сюда! Почему не расковали? Не успели? Быстро увести и расковать всех! Да, кстати, я приказал вас отпустить… потому что считаю закон об оскорблении величия глупым и устаревшим! Отныне никому не возбраняется критиковать власть… и меня в том числе. Умная власть от этого только выиграет, глупая… глупую сменят турки! Прощайте же… Сейчас с вас снимут оковы – и идите на все четыре стороны. В ваших делах нет преступления!

С минуту все потрясенно молчали. А потом кто-то радостно крикнул, звякнув цепями:

– Базилевс нас простил! Слава императору! Слава!

И все – нет, почти все – с плачем попадали на колени.

– Ну вот! – презрительно прищурился император. – Оглянись, поэт Игнатий Фламин, оглянись, взгляни! Упали на колени… Свободные люди, отнюдь не рабы! И как можно иначе, чем жестокостью управлять подобным народом? Народом, который вовсе не хочет устраивать свою собственную жизнь, почему-то полагая, что за него это сделает кто-то другой – я, Господь Бог, турки… Нет уж, братцы, – думать придется самим. Всем нам! А теперь идите… не смею занимать ваше драгоценное время… которое вы можете с толком потратить на сочинение гнусных песенок. Надеюсь, впрочем, что их героем теперь буду не только я, но и глупая, жаждущая только развлечений толпа, охлос.

Все снова бросились благодарить императора, лишь Игнатий Фламин – ромейский Высоцкий, как его называл про себя Алексей – молча поклонился и вышел. Но по глазам было видно – потрясен!

Когда последний из освобожденных поэтов покинул залу, базилевс вздохнул и устало уселся в кресло: