Царьград. Трилогия - Посняков Андрей - Страница 110

На следующий день Алексей прикупил в местном универмаге фибровый чемодан старинного образца, с блестящими металлическими уголками. Смутно припоминалось, что именно о таком чемодане рассказывала Федотиха, впрочем, никаких других в магазине и не было.

Помахивая чемоданом, направился мимо клуба к себе. Вдруг показалось, что кто-то внимательно смотрит ему вслед из окна. Кажется, здесь располагалась библиотека…

А потом принялся ждать, в конце концов, больше от него ничего не зависело – оставалось лишь надеяться на Емельяна. Дни тянулись медленно, нудно, ничего интересного не происходило, обрыдло все, и хотелось только одного – подогнать, ускорить течение времени, вопреки пословице: поспешишь – людей насмешишь.

Протокуратор частенько уходил на реку, прихватывал с собой удочку или брал у кого-нибудь из местных лодку. Никакого улова чаще всего не было, да и не в рыбе было дело, не за тем приходил Алексей. Сидя на берегу или в лодке, он подолгу смотрел на воду или в небо, на медленно плывущие облака, смотрел и думал. О сгинувшей в смертном пламени турецкого штурма семье, о Константинополе, о своем месте в мире… Ну, для себя он давно уже все решил – здесь, в этом мире, остался свой Лешка Смирнов, кстати, еще не рожденный. Империя ромеев, точнее – ее жалкий осколок в лице Константинополя – давно стал родиной Алексея, именно там он обрел свое счастье, свою любовь и все прочее, так необходимое любому – родной дом, дело, которое интересно, друзей. Ну и конечно же положение в обществе, уважение и то, что называют иногда респектабельностью, если можно употребить здесь такое слово. И всего – всего! – протокуратор добился сам. Пусть империя далеко не идеальна, и это еще мягко сказано, да и не бывает совсем идеальных государств, пусть – это его родина, его дом, за который нужно бороться, бороться до конца.

С другой стороны, конечно, и там, в Константинополе-Царьграде, Алексей редко, но ловил иногда себя на мысли – особенно когда нечего было делать, – что вот хорошо было бы врубить на полную громкость стереосистему, послушать «Арию» или «Король и Шут», посмотреть какой-нибудь фильм, «Матрицу» или «Терминатора», прокатиться… пусть даже не на автомобиле, с ветерком – на тракторе, снова ощутить, почувствовать, как слушается руля тяжелая и мощная машина. Эх! Что и говорить – всего этого Алексей оказался лишен… И это был его осознанный выбор! Конечно, очутившись в 1980-м, молодой человек не единожды уже ловил себя на мысли, что ему здесь вполне по нраву, что, если бы можно было перетащить сюда… то есть если бы Ксанфия согласилась… если согласится, то, наверное, можно было бы…

А друзья? А город, империя?

Господи, хоть разорвись на две части! Так он уже и так разорван. Один – там, другой – здесь… Да и семьи – нет, погибла, и нужно возродить ее снова, а потом попытаться спасти империю – вот, ради чего он живет! Империя… Родина! Аркадьич говорит, что ничего нельзя сделать. Нужно, по крайней мере, три поколения, а лучше – три века, а не три года. Алексей и сам все это прекрасно понимал – за три года нельзя изменить ни власть, ни – уж тем более – общество. И значит, тогда что же – уныло признать, что Константинополь обречен? И ждать, когда полезут на стены янычары, когда дым от турецких бомбард затянет высокое ромейское небо… когда – один за другим, прямо на глазах – будут погибать друзья, когда истошно закричит Ксанфия и покатится по мостовой отрубленная голова сына? Нет! Нет! Никогда!

Действовать, не ждать, не оглядываться, не думать о том, что нельзя ничего изменить, ведь будущее делается сегодня, здесь и сейчас! И никогда и нигде ничего не предопределено навечно!

Рассудив так – а как же, черт возьми, иначе-то? – Алексей повеселел, и, схватившись за весла, погнал лодку к мосткам.

В светлых водах реки отражалось, слепило глаза яркое летнее солнышко, плескалась, поднимая брызги и крик, ребятня, из старого, лежащего на мостках кассетника звучал очередной хит группы «АББА», жутко популярной на изломе 70-х – 80-х.

Вылезая из лодки, молодой человек усмехнулся – а ведь это время стало родным для бывшего палача Емельяна! Да-да, поистине родным – как здорово он здесь прижился, стал своим! Уму непостижимо! Человек пятнадцатого века наловчился подделывать джинсы, спекулировать модными дисками, вообще всему тому, что называется здесь словом «крутиться» или «уметь жить». Ну да, ему помогли, оказали – и оказывают – покровительство, но все-таки… Вот оказался бы в здешних условиях, скажем, епископ Геннадий или кто-нибудь из высших имперских сановников… приспособился бы? Сумел бы акклиматизироваться, привыкнуть ко всему всего-то за пять лет, да мало того что привыкнуть, а и добиться вполне определенного жизненного успеха: белая сверкающая «Лада», модные шмотки, диски – для 1980 года это все равно что олигарх. Интересно, как это Емельян так быстро привык? Поди, уже и не вспоминает свое полудикое прошлое – палач, брр! Хотя нет, вспоминает иногда, особенно когда выпьет – этак пренебрежительно-ностальгически, вот, мол, и бывали же времена, когда ни машин, ни магнитофонов. Как тогда жили? Бог весть. И уж конечно же вернуться назад Емельян вовсе не желает! Ни за какие коврижки! Наоборот, планирует жениться, даже в институт поступить заочно… И нисколько не комплексует по поводу того, что вот раньше он жил так, а теперь – этак, что раньше все вокруг было иное, а нынче другое, по сравнению с прошлым, небывалое, сказочное… Вот именно – сказочное. Похоже, бывший палач и воспринимает себя попавшим в сказку. Да-да, так он этот мир и зовет – «тридевятое царство»! И все предметы в нем – телевизоры, магнитофоны, та же «Лада» – волшебные. Да-да – истинное волшебство! Что отнюдь не мешает этим волшебством активно пользоваться в собственных корыстных – именно что корыстных – целях. А что такого? Здесь очень многие так живут – говорят красивые слова, а на деле… Вон, взять хоть того же Беспалого. Комсорг, а алчен, словно какой-нибудь московский дьяк! Емельян хоть слов красивых не говорит… впрочем, нет, ввернуть при случае может, навострился за пять лет, всякие там «Планы партии – планы народа» или «Слава КПСС». Емельян умен этаким житейским умом, иначе б, наверное, не выжил у себя в прошлом, что же касается каких-нибудь философских обобщений, размышлений о глубинном смысле существования – этого нет, не было. Потому и прижился. Здесь большинство именно так и мыслило – джинсы, тачка, гарнитур. Все примитивно-просто, понятно даже средневековому человеку. Вполне!

Привязав лодку, Алексей направился к лагерю, встретив по пути белую «двойку» Емельяна. Завидев приятеля, повар резко затормозил, остановился и, высунувшись из окна, радостно подмигнул:

– Ну все! Сладил я твое дело, друже! Садись.

Сокровища, точнее, та их доля, что осталась у протокуратора после раздела, потянули на сто двадцать тысяч, причем Емельян утверждал, что можно было бы выручить и больше, но – время, время…

– Ты ж сам сказал, что тебе побыстрее надо!

– Не переживай, тут вполне хватит.

Тщательно пересчитав деньги, Алексей наполнил чемодан купюрами, часть оставил себе – так, на всякий случай, вдруг да понадобятся, – оставшиеся же отнес повару за труды.

– За труды?! – изумился тот. – Почти «Волгу»! Да ты что, друже, думаешь, я для-ради денег, что ли, старался?! Да я ж…

– Бери, Емельян. Поверь, мне-то они без надобности.

– Без надобности? – Повар вдруг замолк, а потом, помолчав пару минут, порывисто обнял протокуратора за плечи и внимательно заглянул в глаза. – Без надобности, говоришь… Никак, валить собрался?

– Собрался, – не стал отрицать Алексей. – Дела у меня там, друже… семья…

– Ну если семья – тогда понятно… – протянул бывший палач. – Вон оно как получается. А я-то думал, мы с тобой тут… Эх! Может, передумаешь еще, останешься?

– Нет, друг. – Протокуратор улыбнулся и, ободряюще подмигнув, добавил: – Я, считай, и здесь-то – проездом.

– Что ж, неволить не буду. – Емельян в задумчивости опустился на койку. – Надо так надо… И все ж таки – жаль! Очень жаль! Постой… – Повар вдруг вскинул глаза. – Ты что же, знаешь, как уйти?