Древняя кровь - Селецкий Алексей - Страница 86

Город втянулся в дома, как улитка в раковину. Даже фонари словно боялись светить слишком ярко: крут около самого столба — и всё, дальше сумрак. Впрочем, не такой уж непроницаемый. Светились почти все окна. Сквозь тяжелые шторы, белые простыни, просто газеты. Нигде не было видно прозрачных тюлевых занавесок, не просматривалась ни единая комната — люди пытались заслониться от наступающей ночи.

Иришкины окна выделялись темным пятном на мерцающем доме. Плохо. Но проверить всё равно нужно. В конце концов там могла остаться записка.

«Или засада», — подумал Александр, открывая дверь подъезда. В ботинок что-то тупо толкнулось, пискнуло и толкнулось еще раз. Пинком отбросил крысу — вконец серые ошалели. Интересно, что заставляет их вылезать из подвалов и кидаться на всё подряд?

Наверное, то же, что и людей. На площадке около лифта верхнее зрение различило темно-красное пятно. Потом и глаза уловили качнувшийся навстречу силуэт. В поднятой руке тускло блеснуло.

Нет, это не засада. Слишком уж грубо и тупо. Александр повертел в руках внушительного вида кухонный нож. Отбросил наверх, к мусоропроводу, нагнулся над мычащим у ног телом.

Не повезло мужику. Дважды не повезло: первый раз — это когда ночью до него добралось черное щупальце. Впрочем, и сам виноват. Что-то Илья с Иванычем говорили об этом — на первой стадии поражения у человека «нутро наружу вылазит», как выразился дед. То, что он загоняет в душе подальше, но не хочет выбросить совсем. Значит, и у этого мужика было такое — всех порезать, всем кровь пустить. Повезло его соседям, однако. А если бы в подъезд первым не бывший разведчик зашел, а кто-то другой? Старушка, например? Или Иринка — от такой возможности холодный слизняк пополз где-то за грудиной. Хрен с ним, с мужиком, не за ним пришел.

Лифт, естественно, не работал. Седьмой этаж — хорошо, что не двенадцатый или двадцатый. При этом желательно не топать слишком громко. Мало ли кто может оказаться на четвертом или на шестом, к примеру.

На четвертом распахнулась дверь, на миг ослепила после мрака на площадке. Отпрыгнул в сторону. С другой стороны двери шарахнулись с приглушенным криком. Потом пригляделись.

— Молодой человек! — Голос почему-то показался знакомым. Что-то неприятное было связано с этой старушкой. — Помогите, пожалуйста, помогите! Ради бога!

Не похоже на ловушку. Разве что бабушка в прошлом была великой актрисой… Черт, не хватало только мании преследования! Везде ловушки мерещатся. Впрочем, немудрено — в свете последних событий, так сказать. Точнее, во тьме их же. Береженого бог бережет, стреляный воробей и пуганой вороны боится… А старушка не умолкала:

— Молодой человек, я же вас помню! Вы на седьмой этаж идете, правильно? К этой… к студентке, Марь Васильевны покойной внучке. В органах работаете, правильно?

Вот откуда этот голос знаком! Разбудил тогда Юрик старушку. Помнится, обещала управу на всех найти. Да и ругалась завидно, мастерски, нечего сказать. Как тут не запомнить! Однако каков подъездный КГБ — на всех подробное дело имеется!

— Молодой человек, вы обязаны нам помочь! — Голос окреп, морщинистые пальцы цепко ухватили рукав. — Это ваш долг!

Очень хотелось сказать, что ничем он не обязан и никому не должен. Но бабка уже тащила в квартиру:

— У меня внук… Павлик… Пришел сегодня с занятий, заперся у себя в комнате и не выходит, не отвечает! Сначала музыка играла, а потом совсем ничего! Я думала — спит, потом хотела ужинать позвать, а он молчит, и дверь заперта!

Дверь с огромным плакатом какой-то «металлической» группы действительно была заперта и смотрелась довольно мрачно.

Даже без учета всего происходящего в городе. Александр постучал по черепу влезающего из могилы мертвеца — сначала костяшками пальцев, потом кулаком. Бесполезно.

— Ну что, будем ломать?

— Без этого никак? — В старушке боролись страх за внука и бережливость хозяйки. Внук победил. — Тогда ломайте. Сейчас топор принесу.

— Зачем нам топор? И-эх! — Вся накопившаяся за день злость собралась в каблуке. От удара двери о стену что-то упало с полки. Под ногой звякнули остатки то ли задвижки, то ли чего-то подобного.

Павлик был жив. Павлику было не то чтобы хорошо, но явно лучше, чем мужику в подъезде. Лет шестнадцать было Павлику, никак не меньше. Чем это ты так обдолбился, парень? Дымком от тебя не пахнет, перегаром — тоже. Провел ладонью перед глазами, всмотрелся повнимательнее — нет, на жертву прошедшей ночи тоже не похож. За день успел на них наглядеться.

Бабкины причитания начали раздражать. Куда ты раньше смотрела! Впрочем, старики к таким делам никак не привыкнут. Для них вершиной добровольного сумасшествия остается литр самогона. Александр потрепал паренька по щекам — никакой реакции. Похлопал сильнее — какое-то невнятное лепетание. Уже какой-то эффект есть. Посильнее, что ли, приложиться?

— Что с ним? Заболел, что ли? Ой, сегодня что творится, что творится… За что это на нас такое?!

— Да нет, не заболел. По крайней мере, не сейчас и не этой болезнью. Ну-ка еще посмотрим… — Закатать рукав оказалось не так уж просто. Павлик начал приходить в себя и слабо отбиваться. Пока еще слабо. — Ого!

Следов от уколов не было. Зато были розовые черточки — сеткой. Много. Свежие и не очень. Любил парень себе руку полосовать, когда сильно нервничал. Еще и «анархия», кроме всего прочего, криво вырезанная по коже буква «А» в круге. Ну и хрен бы с ней, с «анархией», не в ней дело. Самое интересное — скромная татуировочка: крест с двумя перекладинами, вырастающий из «восьмерки» — символа бесконечности.

«Кошкодав». Любитель, сопляк, но не одиночка. Одиночке такими символами не перед кем хвастаться, да и не надо ему этого.

— Ну-ка, парень, вставай! Давай, давай, хватит валяться! Ночью спать будешь!

— Ночь… — неожиданно внятно сказал лежащий. — Ночь — это класс… Счас пойдем…

— Пойдем, пойдем, — согласился Александр. И вдруг по какому-то наитию добавил: — Хозяин ждет.

— Хозяин! — Глаза парнишки распахнулись. — Хозяин пришел! Тогда мы им всем… — Он не договорил, снова закрыл глаза. — Счас пойду… Надо идти…