Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Последний бобр - Алексеев Виктор Сергеевич - Страница 22


22
Изменить размер шрифта:

Мы чувствуем не только пчел, а все живое: птицу, севшую на ветку, мышку, копошившуюся у нашего ствола, зверя, остановившегося почесать свою шерстку, дыхание человека, стоящего рядом, тепло поглаживающей ствол руки. Нам нравится, когда говорят с нами или поют рядом. Но мы содрогаемся от резкого удара грома ли, топора ли. Иногда слышен наш стон, но это тогда, когда нам совсем плохо.

Мы родились давно, когда не было этого шоссе, не было моста через реку, а к Белому дому бежала только узкая дорожка.

Жилось привольно. Сладкие талые воды питали нас, и, когда Пахра разливалась на сотни метров вокруг, мы запасались влагой на все горячее лето. А летом наши зеленые кроны сливались в единый шатер, и так густо, что многие путники отдыхали в прохладной тени. Когда заливали черной смолой дорогу и наводили мост через реку, первая беда чуть не коснулась нас. Рубили деревья подряд, и очередь дошла до нас, но человек, тепло рук которого я помню до сих пор, остановил топоры и сказал: «Пять ветел, будто сестры в хороводе, пусть живут».

И вот мы стоим на развилке дорог. С тех пор намного выросли и раздались в ширину, наша кора стала жестче, но не менее чувствительна. Однажды, проснувшись, мы почувствовали, что корни питают нас не чистой влагой, а горькой пахучей жидкостью. Я думаю, что виной всему эта высокая желтая труба, которая хорошо видится с высоты нашей кроны. Оттуда ветер принес и жгучую пыль. Листья мгновенно свернулись, а потом еле-еле ожили, а сестра, что стоит в центре нашего хоровода, с того дня заболела. Кора ее стала ломкой, и в самом центре ствола начали отмирать волокна, образуя большое и глубокое дупло.

Вы напрасно думаете, что мы ничего не слышим. Раньше, когда день начинался пением птиц и жужжанием насекомых, мы вторили им шуршанием листьев. А сейчас утро начинается ревом и хлопаньем проносящихся мимо чудовищ. Они обволакивают нас таким смрадом, что дышать становится нечем. Вон там, через пойму реки, ведут новое шоссе. Зачем? Ведь Горки и так туго затянули петлями шоссейных дорог!

Посмотрите на мою крону, видите, с правой стороны листья светлее, чем с левой. Это перекрасил меня дождь. Дождь для нас праздник, он омывает листья и тело, бодрит и освежает. А этот чуть не погубил.

Посмотрите на нашу любимицу в центре хоровода. Она уже не проснется. Поздней осенью, когда северный ветер обрывал и уносил последние листья, какие-то люди, приехавшие на вонючих чудовищах, разожгли костер, и думаете где? В дупле нашей сестры! Вот когда вы бы услышали стон деревьев. Стонали мы все.

Я чувствую, что пришла и моя последняя весна. Что я, как и сестра, медленно умираю стоя…

II. Дуб в парке

Голубой и зеленый — два самых ярких цвета весны. Раздельны и слитны земля и небо, но рассекая два цвета, будто трещина в пространстве, — дуб. Вскинув руки к небу, стоит задумчив. То изрекает, то шепчет, то вещает.

— «Гляжу на дуб уединенный и мыслю, патриарх лесов переживет мой век забвенный, как пережил он век отцов».

— Позвольте не согласиться с вами. Вы дотронулись до меня и высказали мысль, что прикоснулись чуть ли не к вечности. Так ли это? Живое не может быть вечным. Даже неживое подвержено смерти, праху, забвению. Над всем властвует Время. А мое время уже иссушило меня, и конец близок. Меня еще пытаются поддержать. Видите железные заплаты на стволе — это люди стараются продлить время моей старости. Но, как я уже сказал, вечного ничего нет!

— Я произнес стихи великого русского поэта только потому, что ваша жизнь продолжительнее человеческой и нам, людям, кажется почти вечной.

— Вам не следует завидовать нам. Мы, как и вы, страдаем от холода и зноя, подвержены болезням, чувствуем боль и страх. Мы также смертны.

На расстоянии в половину моего ствола жил мой брат-близнец. Мы так долго с ним жили на этой земле, что перестали считать, сколько поколений деревьев сменилось за это время. А где сейчас он? Где шумливый, никогда не унывающий клен, с которым мы дружили половину нашей жизни? А где две подружки сосны, что стояли у веранды Белого дома и всегда казались мне юными? Остался я один.

— И все же, как предполагают ученые, вам пятьсот лет. Я вижу, что на ветвях ваших набухают почки и скоро появятся листья. Значит, вопреки безжалостному Времени, вы продолжаете жить.

— Не вопреки, а согласно. Время нельзя почувствовать и остановить, но мы, деревья, по-своему запоминаем его. Когда острые зубы пилы вопьются в мое мертвое тело и распилят полусгнивший ствол, люди все-таки смогут точно определить мой возраст, прочитают, как я жил, какими болезнями болел, что испытывал, определят, был ли год моей зрелости дождливым или засушливым. Это все записано на моих кольцах. Но как только я усну, исчезнет навсегда память о когда-то могучем девственном лесе.

— Вы родились в лесу?

— Сейчас, конечно, трудно поверить, что на том самом месте, где стоим вы и я, был лес, а вернее священная дубрава. Вот что может сотворить Время. Не сдвинув мой ствол ни на пядь, оно перенесло меня из леса в парк.

— Почему дубрава? Ведь сейчас в парке только сто семьдесят дубов. Деревьев здесь более пяти тысяч: и липа, и ясень, и клен, и береза, и ольха, и ель, и сосна, и пихта, и кедр, и много других. И почему дубрава священная?

— Это придумали не мы, а люди. В пору моего детства люди еще поклонялись нам. Особенно вековым деревьям. По преданию, жил здесь когда-то дуб в возрасте трех тысяч лет. Это наш предок, родоначальник дубравы. Рядом с ним жили деревья, которых Время перенесло далеко на Юг, и животные, останки которых можно найти только на Севере. Люди проводили здесь праздники и хоронили своих близких. Разве вы не видите холмы, они вокруг вас. В них лежат венто, так называли они себя. Это ваши предки, кровь которых питает ваше тело, как сок наши стволы.

— Венто-венеды-вятичи. Действительно, так называли древних людей. Они жили в землянках крупными родовыми семьями, занимались скотоводством, а селились в местах, которые естественно создавали лесные крепости. Платили дань вначале хазарам, а потом киевскому князю Святославу. Но с четырнадцатого века о них не упоминает ни одна летопись. Зато в истории сказано: кривичи в соединении с новгородскими славянами и вятичами с частью родимичей и северян образовали великороссов. Так вот они могильники — свидетели столетий. И в Горках, в парке. А вы говорите, что все подвержено праху…

— Я бы добавил — молчаливые жалкие остатки, уцелевшие благодаря лесу. А дубравы уже нет. Когда люди решили, что боги теперь живут не на земле, а на небе, они стали уничтожать все вокруг, главное — живое, в том числе и самих себя. Изводили лес, строили и уничтожали построенное. Месяцами гарь окутывала округу. То выжигали лес под пастбища, строили дома, то приходил иноземец и палил все подряд. Медленно гибла и священная дубрава. Вначале пугающие удары о стволы, стоны деревьев мы слышали издали. Но все настойчивее и безжалостнее приближался к нам топор. Тысячами строили телеги и плоты, на которых куда-то везли камень. И уже тогда я понял, что самый главный враг леса не болезни, не буреломы, а человек.

— Трудно возразить. Но человек был и созидателем. Вы говорите о камне. Так вот, в получасе ходьбы отсюда находятся подземные каменоломни, многокилометровые Съяновские пещеры. Они созданы каторжным трудом человека. Отсюда по реке Пахре, а потом по Москве на плотах, санях везли камень во все края Московского княжества. Москва — город вятичей. Первый Кремль был построен в четырнадцатом веке при Дмитрии Донском из съяновского камня. Из него же строилась Китайгородская стена, а в шестнадцатом веке — Белый город. Все церкви, храмы, монастыри на юге Московского княжества возведены вятичами из этого камня. Выходит, что отсюда и поднималось каменное сердце России.

— Разве это может успокоить нас? Когда мы потеряли священность, то оказались совершенно беспомощны. Любое живое существо способно защищаться: лапами, зубами, клювом, в конце концов — бегством или полетом. Мы же прикованы к одному-единственному месту — месту нашего рождения и нашей смерти.