Паутина 1953 (СИ) - Рыбалкин Валерий - Страница 3

- Кто? Кому это нужно?

Перебрав в уме всех сослуживцев, он пришёл к выводу, что выгодно это молодому специалисту, общественному обвинителю на суде - больше некому. Теперь этот мерзавец станет руководителем, а помощников подберёт себе таких же, как он сам. Всё-таки большая ошибка начальника, что принял эту мразь на работу.

Но не зря говорят: сколько верёвочке ни виться - всё равно конец будет. Такова система, именно так она работает. Придёт время, и безжалостная, созданная и управляемая сверху машина заберёт, затянет в своё нутро, перемелет, раздавит нового начальника точно так же, как раздавила до него многих и многих…

***

Прения, наконец, закончились. Было заслушано «последнее слово» подсудимых, которые искренне раскаялись в содеянном, и суд удалился в совещательную комнату писать приговор. Тоня смотрела на мужа и начинала понимать, что увидит его не скоро, а может так случиться, что не встретятся они больше никогда.

- Выдержит ли он лагерное надругательство? – переживала Антонина. - Ведь ему уже пятьдесят пять, а за плечами - три войны и одна революция! Что с мамой? Неужели умрёт? А если её парализует, если годами будет лежать больная? Нет, пусть лучше больная, чем мёртвая! Как же я останусь одна?

У Тони, в который раз за сегодняшний день, на глаза навернулись слёзы. Ей было до боли жалко и себя, и детей, и мать, и мужа. К горлу подступил комок. Она встала, сделала несколько шагов вперёд и бросилась к Василию... Конвойные с трудом оторвали обезумевшую женщину от родного человека. Хотели вывести в коридор, но несчастная со слезами умоляла, чтобы её не разлучали с мужем, которого, быть может, видит она в последний раз…

Конвоиры были в замешательстве. Судья находился в совещательной комнате, и распоряжение отдать было некому. Антонину оставили в покое, и она заняла своё место в зале. Когда немного пришла в себя, то почувствовала, что держит в сжатом кулаке аккуратно свёрнутый листок бумаги. Узнав почерк Василия, не разворачивая, спрятала чудом попавшую к ней записку.

***

- Встать, суд идёт! - щёлкнуло по нервам у всех присутствующих.

Судья в сопровождении народных заседателей вышел, наконец, из совещательной комнаты. В народе этих двух молчаливых архангелов, вечных спутников блюстителя закона, прозвали кивалами, потому что никогда, особенно в сталинские времена, они не смели возразить председательствующему, всегда безропотно соглашаясь с любым решением, с любым мнением Народного судьи и послушно кивая ему головами. Приговор был написан заранее, за несколько дней до процесса и, как обычно, согласован с руководством. Судье оставалось только зачитать этот вердикт, тем самым завершая выполнение возложенной на него формальности.

Начальнику дали десять лет, главному - пять, а главбуху - небывалое дело - всего один год! Радость и удивление были первыми чувствами Василия. Такой мизерный по сталинским временам срок не принято было давать никому! Почему суд проявил к нему снисхождение? Это так и осталось тайной за семью печатями. Наш герой понял одно: здесь не обошлось без помощи парторга. Но говорить об этом вслух - означало погубить друга, который и так рисковал слишком многим. У Антонины, однако, были по этому поводу свои соображения. Она думала, что именно её слёзы, её отчаянный поступок повлиял на решение суда, что судьи проявили сочувствие к ней, к горю несчастной жены и матери. Не знала слабая женщина, что приговор был написан заранее и согласован в высших инстанциях.

Небольшой шум в зале отвлёк Антонину, и она не дослушала решения суда до конца. А концовка была довольно существенной:

- Все обвиняемые приговариваются к отбыванию срока в колонии общего режима с понижением в правах, без права переписки и с конфискацией имущества.

Правда, Василию назначили не полную конфискацию, а всего лишь возмещение причинённого ущерба. Но лишение возможности переписываться с семьёй стало для него серьёзным испытанием, а понижение в правах больно ударило по самолюбию бывшего коммуниста.

Суд закончился, и конвоиры начали выводить осуждённых. Антонина, будто заворожённая, смотрела и никак не могла насмотреться на любимого человека, мужа, которого отбирали у неё надолго, быть может навсегда.

- Сколько их, безвестно павших от изнурительного труда, от голода, от болезней навсегда осталось там, за колючей проволокой, в неволе! – думала бедная женщина. – Сколько молодёжи погибло, пытаясь противостоять лишениям. Сможет ли выдержать всё это её гордый стареющий Василий?

Никто не подошёл, как бывало, не утешил Тоню. Каждый боялся замараться, запутаться, разделить судьбу осуждённых... Она вспомнила вдруг, что где-то там, за стенами суда ещё один близкий её сердцу человек, её родная мать находится на грани жизни и смерти. Но сил больше не было, и только подчиняясь обстоятельствам, несчастная медленно, по инерции, покинула зал заседаний и пошла одна, не разбирая дороги.

3.

Добравшись, наконец, до больницы, Антонина спросила у дежурной сестры о больной матери. Но девушка почему-то отвела глаза и, не отвечая, ушла, сделав вид, что сильно занята. Почуяв каким-то шестым или седьмым чувством неладное, Тоня вдруг поняла, что несчастья ещё не кончились, что беда не приходит одна, что случилось нечто ужасное, непоправимое и что матери у неё, похоже, больше нет...

И тут - как озарение, как вспышка, перед её воспалённым взором возник яркий необычный сон, который она видела прошлой ночью: чёрный потолок в паутине, разделённый чьей-то неумолимой рукой на четыре части. И каждая четверть - это дорогой её сердцу человек: двое детей, муж и мать.

Три четверти Антонина сумела очистить, но четвёртую - так и не смогла. Выходит, что мать – это и есть несмываемая, оставшаяся в косматой чёрной паутине последняя четверть потолка. Да, умершего человека не вернуть. Но три-то части ей удалось спасти. Выходит, что муж и дети её очистятся, останутся невредимыми. Надо только приложить усилия! Надо ждать, надо терпеть, надо стараться, и тогда она сумеет найти выход из создавшегося тупика. Антонина хотела куда-то бежать, кого-то спасать, но всё поплыло перед глазами, она пошатнулась и, цепляясь рукой за стол, медленно осела, упала в обморок прямо в комнате медсестры...

Тоня плохо помнила, как прошли похороны, как она рыдала над гробом, как осталась совсем одна на чужом кладбище над свежей могилой родного человека…

***

Согласно решению суда, семья осуждённого должна была возместить ущерб, нанесённый Василием государству. Понятно, что ценных вещей у Антонины не было. Жили на квартире, дети учились, и копить было не из чего. О существовании домика в Донбассе здесь никто не догадывался, а потому конфисковали часть мебели, кровать мужа, радиорепродуктор, ещё что-то, оставив одинокой осиротевшей женщине лишь самое необходимое.

Борис с Валентином приехали спустя две недели после похорон. Антонина долго не могла оправиться от потрясения и вызвала их с большим опозданием. Да это и к лучшему – меньше огласки. Людям не стоит напоминать, что у врага народа есть ещё и дети. На семейном совете Борис, на правах старшего мужчины, огласил записку Василия и решил, что поступить надо так, как советует отец. Он опытнее, лучше знает обстановку, ему виднее. На том и порешили. Отметили сорок дней после смерти бабушки, сходили на кладбище, собрали пожитки и отвезли мать в родной городок в Донбассе. Домик их был ещё цел (спасибо родне), и Антонина осталась там жить, ожидая возвращения мужа.

4.

Борис окончил десятилетку в 1941-м, навеки врезавшемся в память народную грозном и ужасном году. Война неожиданно быстро подкатилась к Донбассу, и он, семнадцатилетний подросток, вместе с отцом был эвакуирован за Урал, в город Барнаул.

Работая на производстве, парень просился на фронт, где решались судьбы Отечества. Но отец, помня первую мировую и гражданскую войны и понимая масштабы новой бойни, употребил весь свой авторитет и строго наказал сыну: