Последний поворот на Бруклин - Selby Hubert - Страница 15

Само собой, Томми на выпивку особенно не налегал. Не потому, конечно, что это была его свадьба. К тому времени это уже значения не имело. Нет, просто он вообще был малопьющий. Изредка примет пару кружек пива, и всё. Такие дела. Но и он вроде как веселился вовсю. Во всяком случае, для такого спокойного малого как Томми. Все гости чуть было не затосковали, когда старуха откопала где-то пластинку, на которой какая-то телка поет «Потому что», а потом она шатаясь подходит к Сузи и ну обнимать ее и целовать, а Сузи пытается запихнуть в рот бутерброд с салями, но жевать не может, потому как на ней висит старуха. Зато Роберта нас просто со смеху уморила. Она стояла в углу и делала вид, будто поет – вот это, чувак, была потеха! Представь, короче: хлопает глазами (а глаза у нее подведены, и на веки наклеено что-то блестящее типа звездной пыли) вертит и вихляет жопой, ну и все такое. А старуха ее не видит (сдается мне, к тому времени она уже вообще мало чего видела), она хочет с Сузи потанцевать и ну кружиться в вальсе, то и дело спотыкаясь, а Сузи все держит в руке тот бутерброд с салями, но тут пластинка кончилась, Роберта мигом поставила Дайну Вашингтон, Сузи отделалась от старухи, и все опять принялись веселиться. Вскорости старуха отрубилась, и ее уложили на раскладушку в задней комнате, а мы под конец принялись скакать в углу под музыку и накачиваться виски, и даже Шпика слегка развезло. Тони совсем окосел, схватил какую-то телку за жопу, и вышла неувязочка с ее мужем, но до серьезной драки дело не дошло, поэтому мы просто затолкали Тони в угол и дали ему проспаться. Само собой, несколько старых ирландцев принялись друг друга мутузить, но особого беспокойства от них не было, да и дело было далеко от стойки, поэтому их никто не трогал, и они дрались, пока не вырубились.

Но Шпику уже на месте не сиделось. Ему хотелось кататься. Все велели ему ехать, но в одиночку он кататься не хотел, а все, кроме Томми, были слишком пьяны, чтоб ездить на треклятом мотоцикле. Тогда Сузи и говорит Томми, поезжай, мол, ты. Почему бы и нет, черт подери! Все равно, мол, сегодня ночью ничего нельзя. Понятное дело, слишком рано. А она решила разыскать ребенка, унести его домой и лечь спать. Сказала, что все равно уже ног не чует. Всего недели две прошло, как она родила. Да и ребенок был просто здоровенный. Фунтов восемь, что ли. Точно не знаю, но что-то вроде этого. Она сказала, что это все равно что срать арбузом. Ребенка рожать. Короче, она всюду поискала, нашла малыша и слиняла. Ну, а Томми решил прокатиться со Шпиком. Ночка выдалась славная. Как раз такая, чтоб ездить с ветерком. А назавтра, наверно, целый день дома торчать и все приводить в порядок. Сам знаешь, то туда поставить, это сюда, за малышом присматривать, ну и все такое. Короче, когда Роберта видит, что Томми собрался линять, она подходит, точно уличная шлюха, и начинает вкрадчиво так убалтывать Томми, чтоб он взял ее покататься, мол, у нее такое подавленное настроение, когда она видит, как другие люди заводят ребенка и к медовому месяцу готовятся, а сама при этом хлопает глазами, и все со смеху покатываются, тогда Томми смеется и соглашается, Роберта хихикает и машет ручкой на прощанье. Шпик уже спускается по лестнице в накрепко завязанном на подбородке шлеме, и они линяют.

Ну, а мы, само собой, торчали там, пока нас наутро пинками не выставили. Ну и что? Наплевать и забыть. Старик ведь большие бабки выложил за помещение и все прочее. Не пропадать же всему этому зря!

Часть IV.

Траляля

Впервые Траляля отдалась, когда ей было пятнадцать лет. Страсти особой не было. Так, развлеченьице. Она ошивалась «У Грека» вместе с другими местными малолетками. Заняться нечем. Сиди себе да языком трепи. Слушай музыкальный автомат. Пей кофе. Стреляй сигареты. Кругом тоска зеленая. Она и согласилась. В парке. Три или четыре парочки, подыскавшие себе по местечку на травке, под деревцем. Строго говоря, она не согласилась. Она вообще ни слова ни сказала. То ли Тони, то ли Винни, да и кто бы там ни был, просто-напросто довел дело до конца. Потом все встретились у выхода. И давай друг дружке улыбаться во весь рот. Ребята чувствовали себя продувными ловеласами. Девчонки шли впереди и обменивались впечатлениями. Хихикали и говорили намеками. А Траляля только плечами пожимала. Перепихнулись, значит перепихнулись. К чему весь этот бред собачий? В парк она ходила часто. У нее всегда был богатый выбор. Остальным девчонкам хотелось не меньше, но они только в игрушки играли. Им нравилось динамить. И хихикать. А Траляля не выебывалась. Динамисток никто не любит. Либо ты даешь, либо нет. И все дела. К тому же у нее были большие сиськи. Она была сложена как взрослая женщина. Не как малолетка. Ей отдавали предпочтение. И еще до того, как кончилось первое лето, она принялась в игрушки играть. Правда, по-другому. Она ребят не динамила. Да и какой смысл? И денег тоже никаких. Некоторые девчонки ее раздражали, и она унижала их, мешала с дерьмом. Если девчонка западала на кого-нибудь из ребят или по какой-либо причине пыталась с ним сойтись, Траляля тут же его отбивала. Так, забавы ради. Девчонки ее ненавидели. Ну и что, подумаешь! Кому они нужны? То, чего она хотела, было у ребят. Особенно тогда, когда они обчищали карманы какого-нибудь пьянчуги или проворачивали гоп-стоп. Ей всегда с этого что-нибудь да перепадало. Они водили ее в кино. Покупали ей сигареты. Угощали пирожком в пиццерии. Пьянчуг было как собак нерезаных. Во время войны у всех денежки водились. В порту было полным-полно подвыпивших морячков. А на базе, само собой – полным-полно солдатни, и они всегда были готовы раскошелиться на пару-тройку долларов. Иногда и больше. А Траляля всегда получала свою долю. Без обмана. Всё очень просто. Ребята получали массу удовольствия, а она – пару-тройку долларов. Если не находилось свободной комнаты, всегда можно было пойти в подвал здания «Вольфе». В эти длиннющие подвальные лабиринты. Один ставил пистон, а остальные ее лапали. Порой целыми часами. Но она получала то, чего хотела. Ей надо было только давать, никому не отказывая. К тому же это было приятно. Иногда. А если и нет – ну и что? Это не имело значения. Лежи себе на спине. Или стой, наклонившись над мусорным ящиком. Все лучше, чем работать. Да и приятно к тому же. Во всяком случае какое-то время. Но время неумолимо. Они повзрослели. И перестали довольствоваться парой-тройкой долларов из карманов пьянчуг. Зачем дожидаться, когда отрубится какой-нибудь алкаш? Который уже почти все бабки пропил. Лучше уж самим вырубать их, когда они будут возвращаться на военную базу. Каждую ночь они дюжинами выходили от «Уилли» – из бара на другой стороне улицы, напротив «Грека». Ребята перехватывали их по дороге на базу или в порт. Солдатиков обычно пропускали. С них и взять-то было почти нечего. Зато морячки обычно бывали при бабках. Чересчур здоровых или слишком трезвых они били по башке кирпичом. Если же морячок выглядел слабаком, то один держал его, а другой (другие) мутузил(и). Несколько раз они подстерегли лоха на пустыре на Пятьдесят седьмой улице. Вот где можно было оттянуться! В глубине у забора было темно, хоть глаз коли. Они метелили его, пока руки не уставали. Масса удовольствия. Потом – пирожок с пивком. И Траляля. Она всегда была с ними. Со временем они приобрели полезный опыт. Сделались разборчивее. И сильнее. Кирпичи им больше были не нужны. Они совершали обход баров и засекали какого-нибудь парня с пачкой бабок. Когда тот выходил, они его до нитки обирали. Порой его заманивала Траляля. Вела в подворотню. Иногда – через пустырь. Все шло как по маслу. У всех появились новые шмотки. Траляля стала хорошо одеваться. Свитера меняла каждые два-три дня. Все у ребят получалось легко. Знай себе – морячков выслеживай. Они тут все равно люди временные, так что все шито-крыто. Насрать всем на них. К тому же столько бабок им ни к чему. Да и что такое пара-тройка шишек! Они вообще погибнуть могли бы, так что все это пустяки. Солдатню ребята не трогали. Разве что изредка. Они действовали с умом, и никто не причинял им хлопот. Но Траляля хотела получать еще больше – малая доля ее уже не устраивала. Пришла пора предпринять что-нибудь на свой страх и риск. Она прикинула и решила, что, чем давать двоим мужикам за пару-тройку зеленых, разумнее будет дать одному и получить всё сполна. Все пьянчуги на нее заглядывались. И пялились на ее сиськи. Так что дело плёвое. Главное – подцепить богатенького лоха. Не какого-нибудь там ханыгу с парой паршивых долларов. К чертям собачьим все это дерьмо. Она сидела «У Грека» одна и ждала. Вошел солдатик и заказал кофе с гамбургером. Спросил, не хочет ли она чего. Можно, почему бы и нет. Он улыбнулся. Вытащил из толстой пачки купюру и бросил ее на стойку. Траляля принялась выпячивать сиськи. Он рассказал ей о своих нашивках. И о наградах. О «Бронзовой звезде». И о «Пурпурном сердце» с двумя «Пучками дубовых листьев» за ранения. Два года служил за океаном. Теперь домой. Он говорил и распускал нюни, а она улыбалась. Она надеялась, что купюры у него не только по одному доллару. Хотела увести его, пока не заявился кто-нибудь из ребят. Они сели в такси и поехали в одну гостиницу в Нижнем Манхэттене. Он купил бутылку виски, и они сидели, пили, а он все говорил. Она то и дело наполняла его стакан. Он продолжал болтать. О войне. О том, как его ранили. О родном доме. О том, чем он собирается заниматься. О том, как долго провалялся в госпитале, и обо всех операциях. Она все подливала, а он никак не вырубался. Ублюдок. Он сказал, что просто хочет немного побыть с ней рядом. Поговорить и немного выпить. Она ждала. На чем свет стоит кляла его вместе с его треклятой мамашей. Да насрать мне на твою простреленную ногу! Она просидела там больше часа. Выеби он ее, может, она сумела бы вынуть деньги у него из кармана. Но он только знай себе языком трепал. Ну и черт с ним. Она огрела его бутылкой по голове. Обчистила его карманы и ушла. Взяла из бумажника деньги, а бумажник выбросила. Сосчитала их в вагоне подземки. Пятьдесят зеленых. Неплохо. Столько сразу никогда еще не получала. Хотя вообще-то заработала больше. Слушала ведь весь этот бред собачий. Ага. Вот сукин сын! Надо было его еще разок огреть. Какие-то паршивые пятьдесят зеленых, а он балаболит как заведенный. Она оставила при себе десятку, остальное заныкала и поспешила обратно к «Греку». Там были Тони с Алом, и они спросили, где она пропадала. Алекс говорит, ты пару часов назад слиняла с пьяным солдатиком. Ага. Гнусный тип. Я думала, он упакован. Бабки вырулила? Ага. Сколько? Десятку. Он мне все время мозги пудрил насчет того, что у него куча бабок, а у самого только паршивая десятка и была. Да ну? Дайка посмотреть. Она показала им деньги. И это всё, точно? Хотите меня обшмонать? Думаете, я что-нибудь в жопе, что ли, припрятала? Ладно, потом посмотрим. Ага. Ну, а вы чего? Бабки срубили? Раздобыли немного. Но тебе-то чего волноваться? Ты теперь богатенькая. Она молча пожала плечами. Потом улыбнулась и сказала, что может угостить их кофе. Без булочек? Ну и ну! Просто кровопийцы какие-то! Ладно, ладно. Эй, Алекс… Они еще сидели у стойки, когда вошел тот солдатик. К голове он прижимал окровавленный носовой платок, а запястье и щека были испачканы запекшейся кровью. Он схватил Траляля за руку и стащил ее с табурета. Отдай бумажник, чертова шлюха! Она плюнула ему в лицо и велела пойти подрочить. Ал с Тони прижали его к стене и спросили, чего он тут выпендривается. Слушайте, я вас не знаю, и вы меня не знаете. Мне незачем с вами драться, ребята. Я только хочу забрать свой бумажник. Мне нужно мое удостоверение личности, иначе я не смогу вернуться на базу. А эти чертовы деньги можете оставить себе. Мне наплевать. Траляля заорала, внаглую обозвав солдатика беспонтовым разъебаем и сукиным сыном, а потом принялась пинать его ногами, опасаясь, как бы он не проболтался, сколько она взяла. Тоже мне герой выискался, распиздяй паршивый! Иди продай пару медалей, раз уж тебе, бля, позарез бабки нужны! Она снова плюнула ему в лицо, уже не опасаясь, что он проболтается, а просто разозлившись, чертовски разозлившись. Какой-то паршивый полтинник, а он тут расхныкался. Да и какого черта у него было так мало бабок! Ах ты, бля, подонок паршивый! Она врезала ему ногой по яйцам. Он снова ее схватил. Плача и пытаясь отдышаться после удара, он согнулся от боли. Без пропуска меня на базу не пустят. Я должен вернуться. Завтра меня отправляют самолетом домой. Я почти три года дома не был. Я весь изранен. Ну пожалуйста, ПОЖАЛУЙСТА! Только бумажник, больше мне ничего не нужно. Только удостоверение. ПРОШУ ВАС, ПОЖАЛУЙСТА!!! Слезы оставляли дорожки на запекшейся крови, он обмяк, Тони с Алом крепко держали его, а Траляля наотмашь била его по лицу и пинала, плевалась и чертыхалась. Алекс крикнул, чтобы они прекратили и выметались. Мне тут неприятности не нужны. Тони обхватил солдатика за шею, Ал запихнул ему в рот окровавленный платок, они выволокли его на улицу и затащили в темную подворотню. Он все еще плакал, умолял отдать ему удостоверение и пытался сказать, что хочет домой, как вдруг Тони за волосы приподнял ему голову, а Ал несколько раз врезал кулаком в живот и по лицу, потом стал держать его, а Тони несколько раз ударил; но вскоре они остановились – не испугавшись, как бы не появились копы, нет, просто они знали, что у него нет денег, и к тому же утомились, избивая морячка, которого обобрали чуть раньше, вот они и бросили его, и он навзничь упал на землю. Прежде чем они ушли, Траляля так оттоптала ему лицо, что расквасила и сломала нос, а из обоих глаз потекла кровь, потом несколько раз врезала ему ногой по яйцам. Ах ты, поганый мешок с дерьмом! – потом они не спеша прогулялись до Четвертой авеню и доехали на метро до Манхэттена. Мало ли – вдруг кто-нибудь шухер подымет. Через денек-другой его отсюда отправят, и все будет шито-крыто. Подумаешь, очередной ебучий вояка. К тому же он получил по заслугам. Они поели в кафетерии и пошли в ночную киношку. На другой день они сняли пару номеров в одной гостинице в Ист-Сайде и до вечера пробыли на Манхэттене. Когда они возвратились к «Греку», Алекс сообщил им, что приходили несколько человек из военной полиции и один полицейский сыщик и спрашивали, кто избил вчера вечером солдата. Сказали, что он в тяжелом состоянии. Пришлось его прооперировать, и он еще может ослепнуть на один глаз. Жалко парня, сплошная невезуха. Военные пообещали убить тех, кто это сделал, если найдут. Тех ебаных подонков. А легавый чего? Ничего. Вы же понимаете. Ага! Убить, значит, нас! Вот гады! Да их всех просто из принципа мочить надо. Траляля рассмеялась. Надо было обвинить его в изнасиловании. Мне же только через неделю восемнадцать стукнет. А этот грязный урод, этот сукин сын меня изнасиловал. Они рассмеялись и заказали кофе с булочками. Когда они доели и допили, Ал и Тони решили, что сейчас самое время обойти пару-тройку баров и посмотреть что да как. В одном из баров они заметили, как буфетчик потихоньку положил в жестяную коробку за стойкой какой-то конверт. Судя по всему, в коробке была куча бабок. Они внимательно осмотрели окно в мужском туалете и переулочек за окном, потом вышли из бара и вернулись к «Греку». Сообщив о своем намерении Траляля, они пошли в комнату, которую снимали над одним из баров на Первой авеню. Когда бары закрылись, они взяли отвертку с запасными насадками и направились к тому бару. Пока они пытались проникнуть внутрь, Траляля стояла на стреме на улице. Всего несколько минут понадобилось им, чтобы открыть окно, спрыгнуть внутрь, подкрасться к стойке, взять коробку, вылезти в окно и спрыгнуть в переулок. В переулке они вскрыли коробку и принялись считать. Покончив с подсчетами, они едва не впали в панику. У них было без малого две тысячи долларов. С минуту они в изумлении глазели на деньги, потом рассовали их по карманам. И тут Тони переложил несколько сотен в другой карман и предложил Алу сказать Траляля, что это всё, больше нет. Они заулыбались, едва не прыснув со смеху, а потом, успокоившись, пошли прочь из переулка встречаться с Траляля. Коробку они прихватили с собой и выбросили ее в канализационный люк, потом направились обратно в свою комнату. Когда они вышли из переулка, Траляля подбежала к ним и спросила, как все прошло и сколько удалось взять, а Тони велел ей помалкивать о том, что они разжились парой сотен, и не дергаться, пока не доберутся до комнаты. Когда они вернулись в комнату, Ал принялся рассказывать ей, какое это было плевое дельце, как они просто-напросто влезли в окно и взяли коробку, но Траляля не желала его слушать и продолжала допытываться, сколько у них бабок. Тони вынул из кармана пачку купюр, и они пересчитали деньги. Неплохо, да, Трал? Две с половиной сотни. Ага. Может, отдадите мне мой полтинник сейчас? Зачем это? Ты же сейчас никуда не идешь. Она пожала плечами, и они легли спать. На другой день они зашли к «Греку» выпить кофе, и тут заявились два сыщика и велели им выйти на улицу. Обыскав их, они взяли у них из карманов деньги и затолкали их в свою машину. Сыщики помахали купюрами у них перед носом и покачали головами. Надо быть идиотами, чтобы грабануть черную кассу букмекера! Умнее ничего не придумали? А? Ну и ну! Нечего сказать, ловкачи! Сыщики рассмеялись – как профессионалы они и в самом деле только диву давались, глядя на глупые физиономии ребят и понимая, что те и вправду знать не знают, кого обокрали. Тони постепенно начал выходить из комы и принялся доказывать, что они тут ни при чем. Один из сыщиков отвесил ему оплеуху и велел заткнуться. Ради Бога, только не надо нам мозги канифолить. Так я и поверил, что вы нашли пару кусков на каком-нибудь пустыре! Траляля аж взвизгнула: сколько-сколько?! Сыщики мельком взглянули на нее и снова повернулись к Тони с Алом. Если ты изредка обираешь пьяных морячков, может, это и сойдет тебе с рук, но когда ты начинаешь брать деньги из моего кармана, ты заходить слишком далеко, сынок. Хороша парочка бестолковых сопляков… Ладно, сестренка, вали отсюда. Или хочешь с нами прокатиться? Траляля машинально попятилась прочь, по-прежнему в изумлении глазея на Тони и Ала. Дверца захлопнулась, и они укатили. Траляля вернулась к «Греку» и села у стойки, на чем свет стоит кляня сперва Тони с Алом, а потом легавых – за то, что повязали их раньше, чем она успела получить свою долю. Даже потратить ничего не успели. Ублюдки проклятые. Вонючие, поганые сукины дети. А эти легавые – и вовсе ворюги паршивые. До вечера она сидела и пила кофе, потом вышла и направилась на другую сторону улицы, к «Уилли». Там она подошла к краю стойки и принялась обо всем рассказывать Рути, официантке, каждые две минуты прерывая рассказ и кляня на чем свет стоит Тони, Ала, легавых и полнейшую невезуху. Бар постепенно заполнялся, и Рути каждые две минуты отходила от нее, чтобы кому-нибудь налить, а когда возвращалась, Траляля повторяла рассказ с самого начала, громко крича про два куска – мол, даже потратить ничего не успели. То и дело повторяя рассказ, она позабыла про Тони с Алом и кляла уже только легавых, свою невезуху да изредка проходивших мимо морячков и солдатиков, которые спрашивали, не хочет ли она выпить, или просто поглядывали на нее. Рути продолжала наполнять стакан Траляля, как только та его осушала, и советовала ей на все это наплевать. Такова жизнь. Стену лбом не прошибешь. Денег кругом хватает, только бери. Может, не так много, но вполне достаточно. Траляля поворчала, допила свой стакан и велела Рути налить под завязку. В конце концов она справилась со своей яростью, притихла, и когда к ней шатаясь подвалил молодой морячок, мельком взглянула на него и дала согласие. Рути принесла им по стаканчику и улыбнулась. Траляля внимательно посмотрела, как он вынимает из кармана деньги, и решила, что овчинка стоит выделки. Она сказала ему, что есть заведения получше, чем эта тошниловка. Ладно, тогда пошли, детка. Он залпом допил свои стакан, Траляля оставила свой полный на стойке, и они ушли. Когда они сели в такси, морячок спросил ее, куда, мол, и она сказала, что ей все равно, куда угодно. Ну и ладно. Отвезите нас на Таймс-сквер. Он угостил ее сигаретой и принялся рассказывать обо всем на свете. Звали его Гарри. Родом из Айдахо. Только что вернулся из Италии. Направлялся в… она не давала себе труда улыбаться, но наблюдала за ним, пытаясь прикинуть, скоро ли он вырубится. Бывает и так, что они всю ночь пьют, и хоть бы хны. Раз на раз не приходится.