Катастрофы сознания - Ревяко Татьяна Ивановна - Страница 34

— Вот мой не взял шарф, простудится и опять будет болеть.

Вышло очень по-домашнему и никак не вязалось с представлениями о Сталине, о вожде, уже вросшими в наше сознание. Кончилась демонстрация, разошлись…

На следующий день Каганович собирает секретарей райкомов и говорит, что скоропостижно скончалась Надежда Сергеевна. Я подумал: „Как же так? Я же с ней вчера разговаривал. Цветущая, красивая женщина“.

Через день или два Каганович опять собирает нас и говорит:

— Передаю поручение Сталина. Сталин велел сказать, что Аллилуева не умерла, а застрелилась.

Он не сообщил никаких подробностей, а мы не задавали никаких вопросов.

Мы похоронили Аллилуеву. Сталин выглядел опечаленным, стоя у ее могилы. Не знаю; что было у него на душе, но внешне он скорбел.

После смерти Сталина я узнал историю смерти Аллилуевой. Конечно, эта история никак документально не подтверждена. Власик, начальник охраны Сталина, рассказал, что после парада все отправились обедать к военному комиссару Клименту Ворошилову на его большую квартиру. После парадов и других подобных мероприятий все обычно шли к Ворошилову обедать.

Командующий парадом и некоторые члены Политбюро отправились туда прямо с Красной площади. Все выпили, как обычно в таких случаях. Наконец, все разошлись. Ушел и Сталин. Но он не пошел домой.

Было уже поздно. Кто знает, какой это был час. Надежда Сергеевна начала беспокоиться. Она стала искать его, звонить на одну из его дач. И спросила дежурного офицера, нет ли там Сталина.

— Да, — ответил он, — товарищ Сталин здесь.

Он сказал, что с ним женщина, назвал ее имя. Это была жена одного военного, Гусева, который тоже был на том обеде. Когда Сталин ушел, он взял ее с собой. Мне говорили, что она очень красива. И Сталин спал с ней на этой даче, а Аллилуева узнала об этом от дежурного офицера.

Утром — когда, точно не знаю — Сталин пришел домой, но Надежды Сергеевны уже не было в живых. Она не оставила никакой записки, а если записка и была, нам никогда об этом не говорили. Позднее Власик сказал:

— Тот офицер — неопытный дурак. Она спросила его, а он взял и сказал ей все.

Потом пошли слухи, что, возможно, Сталин убил ее. Эта версия не очень ясна, первая кажется более правдоподобной. В конце концов, Власик ведь был его охранником».

Впрочем, нельзя сбрасывать со счетов и вероятность убийства Аллилуевой. Во всяком случае, в этом были убеждены многие современники. В книге Ю. Семенова «Ненаписанные романы» приводится стенограмма его беседы с Галиной Семеновной Каменевой-Кравченко, где она говорит: «Меня арестовали в 1932 г., сразу после того, как погибла Надя Аллилуева… Кстати, она не была левшой, но висок у нее был раздроблен именно левый. В десять часов вечера к Ольге Давыдовне прибежала врач Кремлевской больницы Александра Юлиановна Капель, близкая подруга выдающегося терапевта Плетнева. Я спросила Лютика — так все звали сына Льва Борисовича (Троцкого) и Ольги Давыдовны, моего мужа Александра: „Что случилось!“ Он ответил: „Надя Аллилуева погибла; я — к Ольге Давыдовне, а та молча смотрит на доктора Капель…“ „Случился острый аппендицит, — тихо сказала Александра Юлиановна, — мы не смогли ее спасти..“ Это же была официальная версия… Я вернулась к Лютику, а он покачал головой: „Ложь. Она убита. Из такого же пистолетика, какой подарил тебе папа (то есть Троцкий).“»

Несмотря на подобные свидетельства, серьезные историки придерживаются версии самоубийства. Очевидных поводов для уничтожения жены у Сталина не было, да и маловероятно, что он выбрал бы для такого «акта» дни главного революционного праздника. Учтем и то, что самоубийство (подлинное или мнимое) неизбежно бросало тень на самого Сталина. Задумай вождь убийство, наверное, он подобрал бы более «естественный» вариант смерти.

Ахромеев Сергей Федорович

С вдовой маршала Ахромеева Тамарой Васильевной Ахромеевой беседует обозреватель «Совершенно секретно» Александр Терехов (Совершенно секретно. № 7 (74), 1995 г.)

— Сергей Федорович стал начальником генерального штаба после того, как по до сих пор не вполне ясным причинам испортились отношения между Устиновым и Старковым и последний вынужден был оставить свой пост.

— О взаимоотношениях Устинова и Огаркова я ничего сказать не могу. Мне не очень нравится выражение «вынужден был оставить свой пост». Дело в том, что, когда были созданы Главные командования войск направлений как органов оперативно-стратегического управления Вооруженными Силами, назначение командующим такой группировкой, как Западная, даже для начальника Генерального штаба было престижным.

— Были у него кумиры?

— Кумиры — нет. Были люди, которых он называл учителями. Маршалы Жуков, Рокоссовский, Конев…

— Я так думаю, что Горбачев его поначалу очаровал…

— Очаровал? Это не то слово для характеристики Генерального секретаря… Близко наблюдая работу людей, принадлежащих к высшим эшелонам власти, Сергей Федорович понимал, что «старикам», несмотря на их несомненные заслуги перед страной и их опыт, время уходить. То, что этот процесс затягивался, наносило большой вред управлению государством. Например, еще в середине 70-х гг. именно в Генштабе зародилась идея сокращения наших военных расходов, потом тяжело болел Брежнев, и докладывать ему этот острый вопрос было бесполезно.

Так же и с Афганистаном. Ведь когда стало ясно, что решение о вводе наших войск может быть принято, маршал Огарков и его заместители Ахромеев и Варенников докладывали лично Брежневу, что решить афганскую проблему военным путем невозможно. Но к ним не прислушались. Самое грустное: впоследствии политические противники часто укоряли Сергея Федоровиче Афганистаном. На этом даже строили свою кампанию по дискредитации маршала. Причем самым безнравственным было то, что больше всех в этом преуспели люди, которые были в то время в составе ЦК и Верховного Совета, но ничего не сделали, чтобы предотвратить трагедию, и единогласно проголосовали за ввод войск. Ну это так, к слову пришлось… К середине 80-х гг. все понимали необходимость прихода новых сил в руководство страной. Поэтому когда избранный генсеком Горбачев побеседовал с военным руководством об армейских проблемах и, как им показалось, с пониманием воспринял их, Сергей Федорович с удовлетворением сделал для себя вывод: «Теперь можно работать. Кажется, руководитель наконец есть».

— Но через несколько лет Ахромеев засобирался в отставку.

— Он чувствовал, что не может пригодиться этой команде. Горбачев армию не понимал. Он перевернул всю нашу политику, которая базировалась на присутствии там мощнейшей группы наших войск, и при этом не обсуждал с военными должным образом вопрос о том, что будет, если варшавский Договор развалится. Сергей Федорович надеялся изменить отношение Горбачева к армии. Он убеждал: «С вами считаются, пока за вами армия, а не будет сильной армии, никакое „новое мышление“ никому не окажется нужным». Все бесполезно. Горбачев слушал других людей.

Сергей Федорович понимал, что политика Горбачева приведет к развалу Варшавского Договора, всей системы безопасности в Европе, участие в создании которой он считал делом своей жизни, если хотите. Он говорил: «Моей жизни хватит только чтобы разрушить то, что мы 50 лет создавали, заново построить я уже не смогу». Это было очень тяжело.

— Сперва Горбачев расстался с Соколовым…

— Да, была история с прилетом Руста на Красную площадь. Загадочная история… Горбачев боялся Ахромеева? Михаил Сергеевич принимал близко к сердцу постоянные слухи о готовящемся перевороте?

— Я думаю, не боялся. А насчет переворота… Сергей Федорович говорил: силой в России ничего не сделаешь. Убрать неугодного руководителя — не самая большая проблема. А вот что делать дальше? Он считал, что самое опасное для нашей страны — лишить власть уважения, авторитета, дискредитировать саму идею власти. Сейчас именно это и произошло. Видите, к чему это привело? А он хотел предотвратить, предупреждал. Вспомните, сколько он писал об этом. А его противники вот тут-то и вспоминали: «Кого вы слушаете? Он же получил Героя за Афганистан».