Корабль Роботов. Ветви Большого Дома. Солнечный Ветер (сборник) - Пухов Михаил Георгиевич - Страница 56

Раздражение пенилось во мне духопротивной брагой. Всем только и нужно — покопаться в душе другого, все только и мечтают сменить там обстановочку. Вот у Виктора там ампир, у Лесика — модерн. Ценности разные у всех, а все одно — все люди. И у каждого свое. Ну и лелей свое, если не можешь что — то изменить! Я вот не могу изменять, я приспосабливаюсь. Так чем же я лучше Лесика? Чем я хуже тебя, Виктор?..

Но моя мелкая душонка не позволила ничего этого произнести вслух. А может, напрасно я таюсь? Может оп, как раз тот, кто может понять меня, кому я могу доверить свои мысли? А что, если рассказать ему про машину?..

— Я, Витенька, в ладах даже со своей совестью, — сказал я Ровину.

— Напрасно ты так, — огорчился Виктор. — Твоя совесть живая, а вот с собой ты не умеешь ладить. Научись уважать себя.

Я уловил в его голосе поучительные интонации и чуть было не вспылил, и снова еж поднял свои колючки в моей груди. Но что — то вновь удержало меня на тормозах, Я удивился, почувствовав, как скоро прошло мое раздражение. «Научись уважать себя». Мысль трезвая, и отнесена она ко мне справедливо. И Виктор не поучает, а делится.

— И вообще тебе нужно отдохнуть, — продолжал Ровин. — Почему не идешь домой? Ты же после ночи. Да! — спохватился он. — Зачем тебе понадобилось знать программное обеспечение машины?

Я внимательно всмотрелся в лицо Виктора, в его серые, пристальные, сейчас немного встревоженные глаза.

— После ночи, говоришь? — Я усмехнулся. И, будто признаваясь в злодеянии, сказал Виктору: — Сон мне сегодняшней ночью приснился, что я с машиной беседовал по душам о литературе. «Плаху» Айтматова разбирали. Я защищал, а машина мне доказывала, точь — в—точь как недавно ты, что в «Плахе» ущербное духоискательство. И еще она мне сказала, что Авдий просто душевнобольной, сознание его слоистое, как вафля, — приторно — сладкое с пресным. Ну я подумал, грешным делом, что это ты для потомков ввел свои умозаключения в машину.

И снова я сказал Виктору полуправду, и по его глазам я видел, что он мне не поверил. Но он ничего не сказал мне, просто смотрел с укоризной. А потом его позвали к телефону, и он, буркнув кому — то в трубку: «Хорошо. Иду!», — горестно объявил, что уходит на совещание специалистов и что эта бодяга может затянуться надолго. А мне посоветовал пойти домой.

Домой я, разумеется, не пошел. Мне и так было ясно, что сегодня уже не уснуть. Я слонялся по машинному валу, приставая к программистам с расспросами: что делает машина, когда у нее отключены все вводные устройства?

Не раз меня пытались выдворить из зала. Кто — то приволок из туалета огромное зеркало, чтобы я полюбовался на «сонное чучело». Но в зеркале я не увидел себя: там жили картинки. Кто — то тряс меня за плечо, приводя в чувство, приговаривая: «До чего, бедняга, дошел, своего отражения боится». Услышал я и предположение: «Может, его к наркологу отправить?» А я все задавал и задавал вопрос: «Что делает машина?..» И наконец мне ответили, грубо дали понять, что машина спит, когда от нее все отключено, а вопрос мой некорректный и бестактный. И в который уже раз посоветовали катиться домой… Грубый народ — эти программисты.

Потом я, якобы по поручению, позвонил на подстанцию к энергетикам, поинтересовался режимом энергопотребления нашей машины. Там даже обиделись на мой вопрос, резонно ответив, что они обеспечивают нас энергией круглосуточно и бесперебойно. Даже установили специальный график дежурств. Надо же, подумал я, оказывается, мы с Лесиком были не столь уж одиноки в ночных бдениях.

Главное, что я узнал от энергетиков, было то, что в последние два месяца но ночам энергопотребление возрастает. А ночью, кроме регистрирующей аппаратуры и охранной сигнализации, во всем здании института работает лишь наша машина. Поразительно, что за два месяца никто не заметил утечки энергии. Но этот отрицательный результат сейчас работал на меня.

5

Так весь день я и провел в машинном зале. Следил за всем, что в нем происходило. Наблюдал, как программисты пытали машину, как впихивали в нее очередные мегабиты информации, как потом тестировали ее. Машина вела себя как всегда, как всякая другая вычислительно — информационная машина. Запрос — ответ… Обработка и стилизация видеоизображений, записывание и синтезирование звуковых сигналов, правильность распознавания живой речи. Анализ внешних условий: температура, влажность, давление — прогноз. Вывод спутника на орбиту с заданными параметрами — четкий, подетальный вариант полета… Алгоритм поведения ее ничем не напоминал мне ночной. С такими машинами я работаю еще со студенчества, и с тех пор твердо уверил себя, что одушевлять машину, присваивать ей какие бы то ни было человеческие характеристики, вроде владения эмоциями, столь же наивно, как, например, считать пылесос домашним животным.

Что же со мной случилось ночью? И было ли?..

Все, кто работал с машиной, отмахивались от меня, как от назойливой мухи. Я раздражал ничего не подозревающих людей своим подозрительным поведением и дикими вопросами. Но сам я не обижался ни на кого. Я чувствовал за собой вину, что таюсь от всех, что шпионю здесь, в зале, а люди все же мне доверяют. Вообще, чувства мои были какие — то обостренные, будто оголились нервы, и по ним огнем водят. Я вспыхивал на грубость, злился, когда кто — нибудь отвечал невнятно, явно не зная досконально того, над чем он работал, огорчался, если кто — нибудь, по — человечески, просил меня отстать от него, грустил оттого, что мне не с кем поделиться своими подозрениями. Но все эти чувства постоянно удерживали какие — то тормоза во мне: будто сегодняшней ночью я приобрел некий ограничитель. Неужели это машина научила меня так владеть собой? Я прекрасно помнил, с какой легкостью я переходил из одного состояния в другое, сидя перед дисплеем, но там таких ограничений не было, там чувства просто рвались, лопались на самой пронзительной ноте. Или это необходимость понимания удерживала меня от излишних эмоций? Чтобы они не мешали мыслить, не отвлекали меня от поиска истины?

И уже к концу дня я все же нашел виновника, позволившего машине воровать энергию по ночам. Как обычно и бывает, причина была простой и даже, я бы сказал, классической. Просто программу на отключение анализаторов машины составляла Валюта, наша драгоценная, незадачливая красавица, обольстительница одиноких сердец Валюта. Кстати, это она «нарисовала» для забывчивых бабочку. Тонкая душа… Нет, особых ошибок в ее программе не было, просто она не учла, что нужно перед отключением анализаторов производить сброс оперативной памяти машины, той памяти, которая накапливается за день работы, — промежуточной станции между человеком — оператором и постоянной памятью машины. Вот на этой промежуточной станции для машины всегда «висела» команда на работу. А как работать, когда ты совершенно слеп, глух, нечувствителен? Остается только одно — работать со своей памятью. И машина была принуждена перерабатывать информацию, заключенную человеком в ее электронный мозг. И мы с Лесиком, играя по ночам с ней, задавали ей, не зная того, ситуации, которые она должна была не просто обыграть, но и — пусть это прозвучит по меркам человека — осмыслить. Вот почему в победителях оставался мой бедный одинокий защитник Земли. А после она анализировала состояние человечка, определяла, что он мог чувствовать после этих программных войн, и довела его одиночество до наивысшей точки, до которой ей позволяла дойти автоматика ограничений.

А что, если снять с машины ограничения?..

6

Я тщательно проследил, как отключали после работы от машины вводные устройства, как отсоединяли датчики. Сбегал к энергораспределителю, убедился, что нагрузка упала до расчетного значения. (Вот почему все были уверены, что машина действительно почти полностью отключалась).

В зале остались только я и Виктор Ровин. Я принял дежурство, расписавшись об этом в журнале за себя и за Лесика, и с нетерпением ожидал выбранного для себя часа. В девять — и не раньше, решил я; к этому времени институт опустеет.