Монмартрская сирота - Буссенар Луи Анри - Страница 45

Это был настоящий триумф бонвиванов, хлыщей, прожигателей жизни, как тучи саранчи наводнивших наш город.

Что за смешение рас, национальностей, народов, состояний и наречий, смешение, эмблемой которого могла бы послужить современная Вавилонская башня — башня Эйфеля, этот поразительный памятник буржуазной спеси и глупости!

Обе Америки, Северная и Южная, имели здесь значительный контингент представителей с громкими именами и титулами, явившихся Бог весть откуда, требовательных, претенциозных, смотрящих на наш Париж, как на огромную гостиницу, а на парижан — как на ее служащих.

Были, конечно, среди посетителей и люди, достойные глубокого уважения, но они составляли лишь незначительный процент.

Между иностранцами, приехавшими сюда с целью бездумно растратить свое состояние, Бог ведает каким путем добытое, было немало известных миллионеров, кованые кассы которых гнулись под тяжестью золота и кредитных билетов.

Таких подстерегала наша прокутившаяся знатная молодежь, которая под маской утонченной любезности и дворянского благородства старалась скрыть алчное стремление наполнить свои дырявые карманы приданым американских невест.

Проведя всю жизнь в погоне за долларами, эти миллионеры, как правило, имели весьма смутное представление о так называемом «большом свете».

Эти короли кожи, мыла, железа, какао, шерсти, сахара, керосина и хлопка, обладавшие состоянием в тридцать, пятьдесят, сто или двести миллионов, по большей части ничем не отличались от простых лавочников.

Высокие, худые, костлявые, с непомерно длинными ногами и болтающимися точно плети руками, всесильные в атмосфере «дел», они потеряли здесь почву под ногами и чувствовали себя совершенно беспомощными.

Женщины и молодые девушки, особенно последние, были гораздо привлекательнее, но производили неприятное впечатление свойственной англосаксонской расе чрезмерной спесью, которую делает еще невыносимее обладание миллионами.

Эти визитеры занимали роскошнейшие отели и платили бешеные деньги. Они всеми силами старались гоняться за модой и не ударить лицом в грязь перед парижанами.

Желая войти в высший круг общества, они обращались за помощью к тому или иному банкиру, тому или иному корреспонденту американской газеты и твердо верили, что ведут настоящую парижскую жизнь, меж тем как в действительности образ их жизни был лишь пародией на жизнь высшего парижского общества.

Банкир Фердинанд Террье был одним из тех, к кому американские гости наиболее охотно обращались за подобными услугами.

Некогда он был офицером и принимал участие в мексиканской войне, по окончании которой вышел в отставку с чином лейтенанта и с орденом Почетного легиона в петлице.

Ловкий, беззастенчивый, неразборчивый в средствах, он погрузился с головой в атмосферу всяких афер, в которых, благодаря своему праву, преуспевал.

Это был сорокапятилетний мужчина с широким полным лицом, щетинистыми короткими волосами и начинающими седеть усами. Высокая, стройная фигура, военная выправка и живой открытый взгляд обманчиво придавали ему вид прямого и честного человека.

Его банк считался одним из самых солидных в Париже. У него был великолепный особняк на Курсельском бульваре, прекрасная вилла в Трувилле и роскошный дворец в Солоньи. Он вел великосветскую жизнь, страстно любил охоту, был знатоком конного спорта и тонким ценителем женской красоты.

С самого начала выставки его бюро на шоссе д’Антен стало центром, где собирались прибывавшие ежедневно из Америки финансовые тузы.

В этот вечер, в середине июля, когда выставка была в полном разгаре, в особняке на Курсельском бульваре был назначен бал-монстр со всеми его прелестями: обедом, танцами, котильоном, концертом, ужином и так далее.

Мадам Террье, парижанка, наполовину обамериканившаяся благодаря частым контактам с миром янки, принимала приглашенных, в то время как ее супруг прогуливался взад и вперед в своем чудесном саду рука об руку с одним из друзей.

— Да, дорогой Гастон, это настоящая жемчужина! — говорил банкир. — Двадцать лет… Единственная дочь… Мало сказать — красивая… Чудной, восхитительной красоты… Удивительно сложена… Все формы точно высечены из мрамора… Можешь положиться на мой вкус!

— Оставим в стороне ее пластические достоинства. А есть ли другие, более важные?

— Черт возьми! За ней тридцать… а быть может, и сто пятьдесят миллионов!.. Самых настоящих. У них открыт кредит на двадцать миллионов во французском банке, на пятнадцать у Ротшильда, на восемь в лионском кредите. А у тебя?

— Всего на пять миллионов: карманные деньги. Кто ее родители?

— Мать — тип заурядной, мелкой, безобидной буржуазки. Отец похож на рабочего, одетого по-праздничному… Простоватые добряки… Сентиментальны до смешного… Вообрази, они поручили мне купить для них домик на Монмартре, улица Лепик, против Мулен-де-ла-Галет…

— Что-то уродливо странное! И у этих чудаков сто пятьдесят миллионов?

— Как видишь… Что ж, согласен ты жениться?

— Увы, ничего более не остается.

— Ты не забудешь, конечно мои труды?

— Ты можешь еще сомневаться! Ведь мы старые друзья и притом, что еще важнее, сообщники.

— All right! Как говорит твой будущий тесть, — улыбнулся банкир. — Мне остается лишь представить тебя невесте и ее родителям.

Они вошли в салон. Банкир окинул комнату быстрым взглядом и повел своего друга к небольшой группе, сидевшей в стороне от других гостей. Это были две женщины и немодно одетый мужчина.

Банкир церемонно поклонился.

— Дорогой господин Дэрош, — сказал он, — позвольте мне представить вам моего друга кавалерийского полковника графа Гастона де Шамбержо… Дорогой граф, честь имею представить вам господина Дэроша, эсквайра.

С этими словами он еще раз поклонился и быстро отошел, чтобы исполнять обязанности хозяина.

Полковник непринужденно и вместе с тем почтительно раскланялся с г-жой Дэрош и Элизой и протянул руку Дэрошу, которую тот, по американскому обычаю, потряс до боли в плече.

На лице Дэроша играл приветливая и веселая улыбка, но от взгляда Элизы, полного до черней любви, не скрылось, что на лбу отца появилась по перечная складка и лицо его побледнело, как это бывало с ним во время приступов сильного гнева.

Полковник, видевший его впервые, ничего, конечно, не подозревал.

Он постарался завязать разговор на тему, интересную для его нового знакомого.

— Мой друг Террье, — начал он, — говорил мне как-то, что вы занимаетесь разведением лошадей en grand в юго-восточных прериях.

— Да, сударь, у меня на пастбищах около десяти тысяч лошадей.

— Я всю жизнь по склонности и долгу службы очень интересовался разными породами лошадей. Я был бы вам очень обязан, если бы вы дали мне некоторые сведения относительно прерийских мустангов.

— Готов к вашим услугам. Очень рад, что могу вам быть полезным.

Пока они занимались таким образом переливанием из пустого в порожнее, Элиза и ее мать, особенно Элиза, внимательно разглядывали нового знакомого, который сильно выделялся среди окружающих мужчин мужественной красотой и элегантностью манер.

Опытные во флирте и питающие большую слабость к представителям французской знати, американские мисс начинали не в шутку завидовать Элизе, на которую полковник время от времени бросал восхищенные взгляды.

Он действительно был очень хорош, этот охотник за приданым, который ловко скрывал волчью жадность и преступную испорченность под обольстительной и обаятельной наружностью светского льва.

Трудно было бы определить его возраст: судя по свежести лица и по бодрой, почти юношеской выправке, ему нельзя было дать больше тридцати лет, а между тем в таком чине, если только последний не был вымышленным, мог быть лишь человек на склоне лет.

Он был высок, хорошо сложен, обладал недюжинной физической силой, и на лице его не было ни одной морщинки. Излишества и оргии прошли для него совершенно безнаказанно: волосы сохранили цвет и густоту, зубы поражали белизной, а темно-синие, почти черные глаза блестели как у двадцатилетнего юноши.