Евпраксия - Антонов Александр Ильич - Страница 67

   — Там упрячешь её в Старый замок Птицелова, чтобы даже мышь к ней не пробралась, — наказывал Генрих маркграфу Деди.

   — Исполню, ваше величество, если найду государыню в Констанце, — не слишком бодро ответил Деди.

Евпраксия, однако, и не собиралась покидать Флоренцию. Матильда Тосканская предоставила в её распоряжение просторное загородное палаццо. В этом дворце любезной графини Евпраксия отдыхала душой и телом. Большую часть времени она проводила с принцем Генрихом. Это был благочестивый и умный отрок. В свои тринадцать лет он уже твёрдо встал в лагерь тех, кто боролся с произволом императора. Он никогда не произносил слово «отец». Мятежные князья были его сторонниками, поклонники папы Урбана II — его друзьями. А самый преданный папе аббат Гиршау был духовным отцом принца. Придёт час, когда принц Генрих возглавит мощное восстание горожан против отца и вынудит его к отречению от императорской власти. Но это будет потом, а пока тринадцатилетний принц прилежно учил латынь, историю Германии, Италии, Египта, Иерусалима и занимался многим другим, потому как жаждал стать образованным государем.

Евпраксия всячески поощряла занятия юного принца. Помогала ему, многому научила из того, что унаследовала от батюшки и матушки, что приобрела в Кведлинбурге. Странная поначалу была наука. У юного принца с детства на лице, словно маска, застыли печаль и холод. Евпраксия не могла смотреть на его лицо без материнской скорби и попыталась научить его улыбаться, потратила много сил и терпения, дабы принц избавился от вредной душе и сердцу печали, чтобы умел радоваться жизни. И она добилась своего. Секрет её успеха был прост. Сама умеющая улыбаться и смеяться по малейшему поводу, она делала это так заразительно, что принц забывал всё напускное и становился самим собой — живым и отзывчивым подростком.

Была и другая наука. Видела она, что принц не очень крепок телосложением и ему, считала Евпраксия, не удастся стать сильным воином, ежели не приложить к тому руки. Она привила Генриху любовь к верховой езде. Приставила к нему Тихона и велела учить принца владению мечом и другим оружием рукопашного боя. Тихону было не занимать мастерства, он искусно владел всем, что попадалось ему в руки, знал много хитроумных приёмов. Принцу Евпраксия сказала:

   — Ты, славный, постарайся перенять от дяди Тихона всё, что он даст. Помни, побеждает не всегда тот, кто более силён, но кто более искусен и ловок.

   — Я это запомню, матушка государыня, — отвечал Генрих и шёл с ним на плац, дабы с мальчишеским задором нападать на учителя.

Наконец Евпраксия пришла к мысли о том, что не должна держать в тайне то, чем её наградила матушка. И она принялась учить Генриха искусству иранской самозащиты.

   — Зачем это мне, матушка, иранская мудрость? — поначалу удивился принц.

   — Пути Господни неисповедимы. Всюду слышны разговоры о том, что христианам надо идти в Иерусалим и спасать от язычников и мусульман гроб Господа Бога. Может, и твоё время придёт идти зуда.

   — Я и сам много слышал о том. И если наступит час, я надену рыцарские доспехи и пойду в Святую землю.

   — Потому ты должен быть готов ко всяким неожиданностям.

   — Но я учусь владеть мечом и буду всегда с ним...

   — Ты уже во многом преуспел. Но враг всегда коварен, и ты можешь остаться без меча перед вооружённым воином. Что тогда?

Генрих смотрел на Евпраксию с детским удивлением. Дескать, и правда, что тогда? Она ему не подсказала, и он сдался:

   — Я согласен, матушка.

   — Одно помни: это наука трудная, нужно много терпения и упорства.

   — Я упорен и одолею.

   — Ты молодец. А теперь идём к мастерам и попросим их сделать нам истукана.

Вскоре чучело сделали по подобию того, на каком занималась Евпраксия в Киеве. Его подвесили в просторном покое в дальней части палаццо. Заниматься Евпраксия и Генрих приходили по утрам до трапезы. Они были в лёгкой одежде и принимались за дело не мешкая. Евпраксия удивлялась упорству принца. День за днём они сгоняли с себя по семь потов, пока пальцы не приобретали твёрдость металла, а удары не превратились в летящие стрелы, точно поражающие цель. Когда с них сходил седьмой пот, они садились у окна на скамью, обитую бархатом, и любовались видом на реку Арно, на лодки и морские суда, уходящие под парусами в море. В такие минуты Евпраксия вспоминала родной Днепр, видела на нём белокрылые ладьи, скользящие но могучей реке, и рассказывала Генриху о Киеве, о Руси.

   — У нас Днепр шире и могучей, чем Арно. И воды в нём так быстры, что лёгкие струги и ладьи летают по нему словно птицы. Но Киев не так богат дворцами, как Флоренция. Нет ещё в Киеве таких палаццо, как этот. И терема у нас больше деревянные с лесным духом, и кияне у нас под стать былинным богатырям...

Евпраксия и Генрих забывали об окружающем их мире, он прислонялся головой к плечу Евпраксии и со вниманием слушал рассказы о загадочной и далёкой державе русичей.

   — У нас так много простору и такие привольные степи, что не всякая птица пролетит их из конца в конец. А матушка мне рассказывала, что я родилась в степи прямо в кибитке, когда за нами гналась орда половцев. Ещё она вспоминала, что когда я появилась на свет, то не заплакала, а засмеялась, загулькала. Вот уж, право, было всем удивление.

Генриху эти рассказы приходились по душе, он вспоминал свою матушку, которая так его любила. Ему казалось, что государыня очень похожа на его мать, он прижимался к её плечу сильнее и просил:

   — Теперь, матушка, расскажи про своих братьев. Да прежде всего про Владимира. Слышал я от Тихона, что он могучий богатырь и первый рыцарь в Киеве.

   — Верно Тихон сказал. Нет ему равных в сечах. И враги, особенно половцы, боятся его пуще огня. А супруга у него — дочь византийского императора Константина Мономаха, жена знатная. Братец мой Володимир любит военные походы. Токмо ни на кого не нападает, а больше рубежи своей земли защищает. — Рассказав о Владимире, Евпраксия вспомнила двоюродного брата Филиппа, короля Франции. — Знатный братец есть у меня во Франции. Ты как поднимешься на престол, побывай в той державе. Мой брат король Филипп славный и миролюбивый государь. Есть там ещё братец принц Гуго и сестрица принцесса Эмма. И про Швецию, Венгрию и Польшу тоже помни, и там есть мои родичи.

Бежали дни, месяцы, и под руками Евпраксии, согретый её теплом и заботами, принц Генрих преобразился. Куда делись его холодность, печаль — он поднимался ловким, выносливым рыцарем. Евпраксия радовалась, глядя на юного принца. Но пока, кроме забот о Генрихе, у неё было много и своих хлопот и дел. Каждое утро Евпраксии начиналось с ожидания гонцов. Когда граф Вельф-старший покидал Флоренцию, он сказал императрице:

   — Вы, государыня, не беспокойтесь. Я буду извещать вас событиях на соборе. И ничто для вас не останется тайной.

   — Я верю вам, любезный граф. Но мне мало что нужно знать. Всего лишь об одном жаждаю услыхать: восторжествуют ли добро и справедливость.

Граф Вельф всё-таки сдержал своё слово. После 8 апреля во Флоренцию прибыло восемь гонцов. И последний из них привёз самую важную весть. 8 апреля 1094 года на церковном соборе в Констанце папой римским Урбаном II была прочитана жалобная грамота императрицы Адельгейды-Евпраксии. После чтения её обсуждали, и соборяне пришли к единому мнению о том, чтобы грамоту череp списки знали священнослужители не только Германии и Италии, но и других католических держан. На соборе в Констанце шёл разговор не только об императоре, но и о его секте николаитов. Правда, соборяне говорили об этом с оглядкой. Да и было отчего. Констанцу осадили воины Генриха IV. Казалось, взмахни он рукой, и по этому знаку меченосцы ринулись бы на город, разогнали бы соборян и тысячи паломников, заполонивших город. Так бы и случилось, если бы не горожане. Они вооружались и охраняли покой соборян. Папа Урбан II в своём обращении к горожанам скажет с паперти собора:

— Дети христолюбивые, только благодаря вам церковный собор не разогнали нечестивцы. Да хранят вас Спаситель и Пресвятая Дева Мария.